Старший брат царя. Книги 3 и 4

Вместо ответа, Клим спросил:

— Ты веришь Ахию?

— Доверяю. А что?

— Мне показалось, что он знает больше, чем написано в родословной. А может, только догадывается.

— Гадать никому не заказано. Откуда у тебя сомнения?

— Прежде всего — он наверное знал про бородавку, но не предупредил и, без сомнения, ожидал, как я буду выкручиваться.

— Ладно. Ещё что?

— Показывал он мне запись, где Аким Безымов с сыном нанимались стражниками. Так вот в грамоте той сын Акима не назывался Климом. Либо всего две буквицы «како» и «люди» (Кл), либо три — ещё «мыслети», похожие больше на «наш»...

— И ты ему сказал это?

— Сказал. А про себя подумал: Акимова сына звали не Климом, а Калиной. Ахий принялся меня убеждать, что писарь оплошал. А мне видно — в других местах не плошал...

— Не мне бы тебе говорить, Клим Акимович: не он тебя, а ты Ахия должен был убеждать, что писарь ошибся! Но уж ладно. Теперь о доверии. Да, Ахию я доверяю иной раз больше, чем детям своим, потому что он крепко повязан общим делом: я ему много добра делал — об этом все знают, некоторые грешки прощал — об этом он помнит. Теперь о твоём деле: родословную сочинил и подписал Ахий. Правда, он крючкотвор знатный — везде написал: кто сказал, откуда списал. Однако ему известен закон: за грамоту отвечает сочинитель. Так считай, что он защитник каждого слова твоей родословной.

Клим невольно усмехнулся:

— Выходит, и я повязан! Твоё покровительство...

— Ты, Клим Акимыч, дело другое. Ты — человек слова: сказал — и станешь верой и правдой служить за положенное вознаграждение. А мои поминки — знак благодарности: ты для всех нас многое совершил!

— Щедрые знаки, ничего не скажешь. Спаси Бог тебя, Аника Фёдорович. Однако ж хотелось, чтоб при этой сделке обиженных не было б.

— Вот этого не обещаю. В таких делах обязательно кто-то обидится. Вот суди сам. К хозяйке этой варницы присосался перекупщик с Посада и уговорил за наличные. Мои люди больше дали, хотя и колодец, и варница старые, да ещё порушенные во время бунта — слова доброго не стоят. Так первый недовольный — перекупщик. Далее, наличными я вдовушке не дал, а купил ей корову стельную с молоком, пяток овец, да вспахал и посеял на её наделе озимое. Вдовушка обиделась, что наличных не дал, а хахаль её, хмырь, кой тянул с неё наличные, врагом моим стал. Дура-баба от своих детей хотела корову продать, чтоб ублажить хмыря, но тут соседи да отец Назарий её стыдить принялись. Дети остались с молоком, а обиду на меня затаила. Вот так-то каждый раз. Ибо во всяком деянии две стороны — в добро и во зло...

— Прости, Аника Фёдорович. Верую — бывают просто добрые дела и просто злые.

— Дай Бог, чтоб сохранилось твоё верование. На деле, дорогой, всё зависит — судии кто, с какой стороны и какими глазами смотрят они... Вот и бежит по свету молва: Аника — грабитель, притеснитель... А вот по секрету сознаюсь тебе: грехов на мне... И не из-за наживы и корысти ради. Иной раз хотел сделать, как лучше, а оборачивалось бедой многим! Иной раз подумаешь: воистину — глас народа — глас Божий!..

Может, и ещё в чём покаялся бы Аника, да вовремя смолк, тяжело вздохнув. Подошёл к киоту, без нужды поправил огонёк в лампаде, перекрестился и заговорил уже другим тоном:

— Днями реки встанут, воевода с дозором по городам и весям поедет. Откуда начать думаешь?

— По Сухоне думаю, тут покороче путь, до Рождества управимся, а уж потом по Вычегде — до Святой.

— Ну что ж, резонно. А как ты смотришь, ежели с тобой подьячего Ахия отпущу? Он хорошо людей знает. Да и в порядках местных поможет разобраться...

На том и порешили.