Золото

4

По расчищенной площадке расхаживал плотник Василий Тимофеевич. Совал залатанной рукавицей влево и вправо и капризным тоненьким голоском выкрикивал:

— Вот этот лес раскатать некуда, где его тесать. Говорил, не надо сутунки{69} близко валить. Места много заняли, а сделали тесно. Вот тут надо снег убрать. Не барак рубить будем!

Он хмурил нависшие брови, и от того, что был очень уж тщедушен и мал ростом, а голову имел большую, как у настоящего человека, смешной получалась его важность. Но Мишка уже был предупрежден: улыбнуться — ни-ни, уйдет, ничем не воротишь: ни мольбой, ни угрозой. Обидчивый. Сам из Рязанской, но в Сибири давно. Знают его по всей Лене от Качуга до Якутска. Все самые нарядные дома с резными карнизами и наличниками — его рук работа или его учеников. Говорят, тоже соблазнился золотом и забрел на Незаметный. Попытался сменить топор на кайлу, но стукнул, будто обухом, себе по лбу, сгоряча сейчас же вышел из артели и взялся опять за топор.

— Василий Тимофеевич, а когда начинать думаете?

В ответ шевелились сердито оттопыренные усы, Василий Тимофеевич продолжал рассматривать площадку, длинные канавы под фундамент, камни и, только вернувшись снова к бревнам, сурово сказал:

— Когда брюхо наточим, тогда и встанем. Паек мал даете, вот что.

Он вынул из-за кушака топор с отшлифованным топорищем, — может быть, завезенный еще из родной Рязанской, — поплевал на вареги и на пробу взял с бревна длинную ровную, как из-под фанерочного станка, щепу. Зарубил, отвалил на снег и выпрямился. В усах и глазах играла улыбка.

— Вот тебе и «когда, когда». Начали, чего тебе надо. — И прибавил, снова нахмурившись: — завтра встанут пять человек. А через недельку — десять.

Нисколько не устраивало такое решение: хотелось сразу поставить топоров двадцать или, по крайней мере, пятнадцать — они были, Мишка хорошо знал. Василий Тимофеевич был старостой в большой артели, которая работала у Алданзолото на всевозможных постройках, — но не упомянул о том.

— Хорошо, Василий Тимофеевич, и на этом спасибо. Все-таки дело будет подвигаться вперед, а не назад. Только вот, Василий Тимофеевич, боюсь весной плотников не будет, на деляны уйдут. К началу лета хотелось бы открыть нардом, на спектакле побывать. Тяжело рабочим без культурного развлечения. Спирт и карты, карты и спирт, только и дела. Конечно, ты знаешь, в тебе сила… если нельзя больше поставить…

Василий Тимофеевич стоял насупясь, усы отдувались, словно их шевелил ветер.

— Поставить, поставить. Бывало подрядчик возьмет работу, договорит плотников и первым делом — четвертную на стол. А утречком глядишь, если на его харчах, — ты еще не вставал, а уж щи готовы с бараниной или говядиной. Летом, конечно, с солониной. На точеное брюхо и топор играет в руках. Хозяин за тобой ухаживает, ублаготворяет, чтобы поскорее да получше сделал. Плотники да печники любимые люди были. Потому сруб да печка — хата. Жилище да пища — самая главная вещь на земле. Вот как бывало. А то — поставить, поставить.

И такой жалкий вид был у Мишки, что Василий Тимофеевич вдруг буркнул:

— Посмотрю по делам, может завтра и весь десяток встанет.

Мишка опасался даже благодарить Василия Тимофеевича, как бы неосторожным движением не испортить дела.

Через несколько минут он ворвался к Пете. Молча принялся что-то доставать из бездонного кармана, морщился, помогал левой рукой и, наконец, вытянул сосновую щепу.

— Вот она, первая. Золотину так не поднимал бывало в «алтаре», не было такого удовольствия.

Сунул щепу к носу приятеля.

— Ну, как она?

— Сосной пахнет.

— Нет, не сосной, ты не понял. Сосной каждая пахнет. Мало толку. Культурой пахнет, дорогой.

Показалось — Петя слишком спокойно встретил такое важное событие, как начало постройки. Решил добежать до Поли и посидеть в ее логове. Кстати, надо что-нибудь придумать. Нельзя ли ее вытащить хотя бы к себе в барак? Давно собирался поговорить с ней, да в этих хлопотах разве вспомнишь. Мишка пытался укорить себя, но ничего не получалось. Шагал с поднятой головой и бормотал несвязные, веселые слова:

— Поднимут. Десяток топоров! Что мороз? Возьми погрейся. Непременно! Чудак.

Он знал, что Поля живет в конце поселка, знал у кого, но ни разу не был у нее. В сумерках он боялся пробежать мимо и замедлил шаги. Если бы не труба, виднеющаяся из снега черной кучкой, землянку можно было бы принять за сугроб. Мишка спустился вниз по обледенелым ступеням и, шаря в темноте, за что бы открыть дверь, услышал женский раскатистый смех. Совершенно неожиданное зрелище открылось перед ним. За столом, покрытым суровой скатертью, старатель с увлечением отшлепывал картами по маленькому носу Поли. От каждого удара пухлые щеки тряслись, глаза сильнее жмурились, но голова все смелее задиралась кверху, навстречу ожидаемому удару.

— Садись, Миша, — крикнула она, получив последний шлепок, — сейчас и тебе налупим!

В землянке было чисто: стены и потолок промазаны глиной, без щелей, пол крепко убит, небольшие нары из широких плах ровной стороной кверху, и отдельно, — за пологом из ситца в горошинку, — койка на козлах. Возле плиты — скамья с утварью, над скамьей — кухонная полка.

Мишка присел на краешек нар, чтобы не стоять согнувшись, — затылок упирался в потолок.

— Ты по делу? — спрашивала Поля, принимая карты от сдатчика. — Тогда подожди, сыграем кон, и я свободна.

Ей, видимо, подошли козыри, она лукаво блестела глазами и заранее торжествовала. Выигрыш доставлял ей столько же удовольствия, как минуту назад — проигрыш. Проиграл ей как раз старатель, только что лупивший ее по носу. Но, обессиленная смехом, она даже не смогла отомстить ему как следует. Махнула рукой и, не добив половины, присела к Мишке:

— Что смотришь? Очень красный нос?

— Есть немножко.

Мишка заговорил о давнем предложении переселиться к нему в барак. Поля отказалась:

— Почему? И людям тесно и самой неудобно. Спасибо, но я совсем не думаю уходить отсюда. Мне тут хорошо, и хозяева не гонят.

Мишка шепнул:

— Ну и удивила ты меня…

— Чему? Что в карты луплюсь? Ничего особенного. Мы почти каждый вечер играем. — Она оглянулась на играющих и понизила голос: — Как я приехала, они один только раз были пьяные, а заработок у них порядочный.

Намеками и полусловами, чтобы не поняли старатели, Поля рассказала, для чего она играет в карты, почему не собирается пока что никуда перебираться. Старатели — хорошие ребята, надо их поддержать, а то, говорят, три года уже на Алдане и не могут выбраться. Сегодня заработают, а завтра проиграют. Нынешней осенью двое ушли, было, с приисков, добрались до Саныяхтата, уже наняли лошадей, чтобы ехать вверх, но в две ночи спустили три тысячи рублей. Вернулись и опять будут зимовать. Она объявила их своими подшефными и дала себе слово выправить их. Сначала — по носам, — им игра в карты необходима, как курильщику табак, — а потом можно и совсем отучить. Иные вечера уже проходят без игры. Она читает им вслух книгу, они что-нибудь делают и слушают. Поля указала под койку. Там лежали аккуратно уложенные друг на друга новенькие промывальные лотки, — вечерняя работа ее слушателей.

— Они могут слушать сказки до полуночи, — шептала она. — Я помню очень много сказок с детства. Бабушка у меня была сказочница большая. Говорю: спать ложитесь, а они просят еще рассказать. Сама придумываю. Сегодня ты как раз попал на картежный вечер. Я пришла из парткома, а они уже резались. Ручаюсь, они отвыкнут. Надо только незаметно подходить не обидно.

— Ну и довольна ты этим делом? — покосился Мишка на картежников за столом.

— Но ведь не одно оно у меня. Это, так сказать, личная нагрузка, сверхурочная. Хорошо бы — каждый из нас взял себе двух-трех подшефных.

Мишка выразил сомнение в целесообразности траты времени на такую домашнюю работу. Они заспорили. Мишка уже был опьянен делами большого захвата, его не привлекала возня за столом при лампочке.

— Нет, Поля, я лучше отдохну часок лишний, чтобы силенок набраться. Конечно, ты хорошее дело делаешь, нет слов, только мне кажется, ты бросишь своих подшефных, когда тебе подвалят настоящую работу.

Поля возмутилась. Ей подвалят работу! Настоящую. Неизвестно, кто больше работает! Только ее работа невидная: туда сходи, там посиди, добейся, там попроси. Производственники отмахиваются руками от яслей, детдомов, детсадов, школ.

— Нерентабельное дело, — улыбнулась Поля. — Здесь так ведь принято говорить. Но неизвестно, что рентабельнее: лишний грамм золота или школа.

— Стой, стой, подожди, какие детсады, школы? Разве ты и об этом должна заботиться? А поселковый наробраз что делает?

— Делает и он, — рассмеялась Поля, — только не то и не так, как мне хочется.

— А как ты думаешь о женотделе? Взять?

— Шепетов настаивает, в том-то и беда. Не справлюсь я. Знаю, что надо делать, как делать, увязала все вопросы с союзом, с главным управлением, а как подумаю — с мамками работать… Они, знаешь, меня девчонкой считают и ни во что не будут ставить. И верно, я совсем не знаю этих людей. В галошу сяду…

— Надо зама такого взять, чтобы в аппарате сидел и за тебя грешные дела делал. Уховертку надо тебе в помощницы. Да, — Мишка почесал затылок. — Заклюют они тебя, заранее можно сказать.

— Нет, я не возьмусь, это твердо.

Поля задумалась. Вдруг встрепенулась и шепнула:

— Тебе надо взять в подшефные, Миша, знаешь кого?

— Петьку, что ли? Я давно его буксирую, надоедать начинает. Помешался на Белоснежном, ни о чем другом говорить не умеет.

— Всем, оказывается, видно, — прошептала Поля. — По его просьбе написала Лидии письмо, думаю, пусть поскорее убедится сам. А знаешь, мне кажется, она не подойдет Пете. Никак не могу представить их вместе. Чего-то не хватает. Ему поехать бы в город и поучиться. Из него вышел бы большой работник. Миша, я тебя попрошу — не говори ему о нашем разговоре. Подумает — я пристрастна. Он почему-то ко мне придирается всегда. В шутку под руку возьмешь — сейчас же вырвется.

— Видел…

Поля испуганно взглянула на Мишку и резко переменила разговор.

— Ну, как находишь мою квартиру? Ты ничего не сказал о ней.

— Нет, уже сказал, что тесновато.

Девушка притихла. Мишка не знал, как связать оборвавшийся разговор.

За столом вдруг поднялся шум. Кредитор стоял с картами в руках, готовый получить выигрыш, но должник, загораживая картами щеки, почти скрывал за ними свой нос. Поля сорвалась с места, чтобы уладить дело. Мишка надел шапку. Провожая его по ступеням, Поля говорила:

— Вот так они иной раз заспорят из-за носов, почти до кулаков доходят. Мы заключили договор кончить игру, как только истреплется колода. Новые карты не будем покупать.

— Они, наверное, не истреплют их никогда, — рассмеялся Мишка.

Поля не ответила на шутку и, придержав его за рукав, опять попросила не рассказывать Пете о разговоре в землянке.

— А что особенное мы говорили? — удивился; Мишка.

— Он почему-то вообразил, что я влюбилась в него, — прошептала Поля, и Мишке показалось, что она чем-то похожа на Мотьку.

Из землянки доносился громкий счет:

— Тридцать девять, сорок, сорок один…