Бич Божий

* * *

Пятого числа около полудня с севера в столицу въехал Варда Склер; с юга же причалила барка Панкратоса.

— Ну; прощай, — сказала императрица, завернувшись в накидку. — Бог тебе в помощь.

— Пусть и вам сопутствует счастье, ваше величество...

— Т-с-с, молчи. Уезжай скорее.

— Да, задерживаться не стану! — Перекупщик рыбы сел к рулю и поспешно направил барку снова к выходу из Босфора, к Принцевым островам.

Феофано по скалистому берегу начала подниматься к проезжей дороге: надо было отловить кого-нибудь из крестьян, направляющихся с поклажей в город, и за деньги уговориться выдать себя тоже за крестьянку, дабы обмануть стражу у ворот. Чтобы стать окончательно неузнанной, мать Анастасии зачерпнула придорожную пыль и измазала ею лицо: стала грязная, неопрятная, постаревшая лет на двадцать.

Вскоре ей попался возчик муки — юноша лет семнадцати, тощий и весёлый, в круглой соломенной шляпе и сандалиях на деревянной подошве. Он спросил:

— Как заплатишь, старая?

Женщину покоробило это слово, и она подумала: «То ли я действительно хорошо испачкалась, то ли в самом деле превратилась в старуху?» — вынула из пояса юбки маленький бриллиант, показала возчику:

— Видишь камушек? Он потянет на десять золотников.

— Врёшь, небось, подсовываешь стекляшку?

«Идиот! Как ты смеешь, раб!» — чуть не крикнула императрица в негодовании, но сумела сдержаться и ответила вежливо:

— Если сомневаешься, можем вместе зайти в ювелирную лавку, там тебе оценят.

— Хорошо, садись.

Две минуты ехали молча, а потом он заговорил:

— Ну, допустим, что камень настоящий. Как он у тебя, у нищенки, оказался? Может, ты кого-нибудь зарезала по дороге? Ценности взяла? И теперь меня тоже впутываешь в грязную историю?

— Не волнуйся, пожалуйста, — успокоила его Феофано, прислонившись спиной к одному из мешков. — Я тебе скажу... Я не нищенка, а, наоборот, знатная матрона, брошенная мужем в монастырь насильно. Он влюбился в другую. Захотел от меня избавиться... Я ушла из монастыря и бреду уже две недели. Возвращаюсь в Константинополь, чтобы с ним рассчитаться.

Около ворот выстроилась очередь. Прибывающих в город тщательно осматривали, брали пошлину за вход.

— Кто такие? — задал вопрос охранник, глядя сурово на Феофано.

— Мы крестьяне из предместья Амасии, — бодро назвался юноша. — Едем в дом к своему господину — Никанору Эпирскому — и везём для него муку.

— Сколько всего мешков?

— Одиннадцать.

— Развяжи-ка вот этот.

— Слушаюсь, господин. Помоги мне, Базинда, — обратился он к Феофано жестами, а потом пояснил охраннику: — Женщина глухонемая. У неё дочь в Константинополе, в доме у Никанора прислужницей. Едет её проведать.

— Ясно мне всё с тобой. За себя, за товар и немую должен заплатить полдинария.

— Дорого, господин! — возразил ему возчик. — Мы всегда отдавали на четверть меньше.

— Поперечь мне ещё! — рассердился тот. — Живо разверну — да ещё и всыплю!

— Вот порядки, — закряхтел молодой человек, доставая монету. — Скоро золотник будут брать за вход.

Наконец телега проехала, и колёса её застучали по булыжникам мостовой.

— Ну, Базинда, прощай, — улыбнулся юноша. — Или как тебя?

— Это не имеет значения, — женщина взмахнула рукой. — На, держи бриллиант. Да хранит тебя Бог, добрый мальчик. Я твою услугу никогда не забуду.

— Пустяки. Я желаю вам проучить супруга как следует.

— Да уж, постараюсь...