Нанкинская резня

Две недели спустя у нее случился нервный срыв. Внизу последней страницы ее дневника есть фраза, явно написанная кем-то другим: «В мае 1940 года здоровье мисс Вотрин резко ухудшилось, что требует ее возвращения в Соединенные Штаты»[495]. Ее племянница вспоминает, что коллеги Вотрин отправили ее обратно в США для лечения, но во время путешествия через Тихий океан она неоднократно пыталась покончить с собой. Сопровождавший Вотрин друг с трудом мог удержать ее от прыжка за борт корабля[496]. В Соединенных Штатах Вотрин поместили в психиатрическую больницу в Айове, где ее лечили электрошоком. Вый-дя из больницы, Вотрин пошла работать в Объединенное христианское миссионерское общество в Индианаполисе. Родственники Вотрин в Шеперде, штат Мичиган, хотели ее навестить, но она их отговорила, написав, что скоро приедет повидать их сама. Через две недели Вотрин не стало. 14 мая 1941 года, через год после того, как она покинула Нанкин, Вотрин заклеила скотчем двери и окна своего дома и совершила самоубийство, включив газ.

Судьба Иоганна Рабе в течение многих лет оставалась тайной для историков. Прежде чем его отозвали назад в Германию, Рабе пообещал китайцам в Нанкине, что расскажет о зверствах японцев у себя на родине и попытается добиться встречи с Германом Герингом и даже Адольфом Гитлером[497]. Жители Нанкина молились о том, чтобы Рабе сумел убедить нацистских лидеров оказать давление на японское правительство с целью прекращения резни. Перед отъездом Рабе китайский врач попросил его рассказать немцам, что китайцы не коммунисты, а миролюбивый народ, который хочет жить в гармонии с другими нациями. После нескольких полных слез прощальных вечеринок в феврале 1938 года Рабе отбыл в Германию с копией фильма Джона Мэйджи о зверствах в Нанкине. После этого он полностью исчез, и его местонахождение в течение десятилетий озадачивало ученых.

Я была полна решимости раскопать эту историю по двум причинам. Во-первых, ирония судьбы, по которой добросердечный нацист работал вместе с американскими миссионерами, спасая китайских беженцев от японских солдат, выглядела слишком интригующе, чтобы не обратить на нее внимание. И, во-вторых, я была убеждена, что после возвращения в Германию с Рабе наверняка случилось нечто страшное. Рабе не появился на Международном военном трибунале по Дальнему Востоку, чтобы вместе со своими коллегами дать показания об ужасах Нанкина. К тому же, по словам одного из его друзей, Рабе каким-то образом поссорился с правительством Гитлера[498]. Однако этот друг не привел никаких подробностей, а к тому времени, когда я наткнулась на запись его интервью, его уже не было в живых, чтобы обо всем рассказать.

Меня мучило множество вопросов. Действительно ли Рабе показал фильм и свой доклад Гитлеру? Или, не дай бог, его глубоко засосала немецкая нацистская машина, и он участвовал в уничтожении евреев? (В чем я крайне сомневалась, учитывая его героизм в Нанкине, но подобный вариант имел право на существование.) Возможно, его бросили в тюрьму после войны. Или, возможно, никто ничего о нем не слышал из-за того, что он стал беглецом от закона, проведя свои последние годы в одной из латиноамериканских стран. Меня также интересовало, вел ли он личный дневник о Нанкинской резне. Но если даже и вел, то его бумаги наверняка погибли во время войны, возможно, сгорели при воздушном налете – иначе любой подобный дневник рано или поздно оказался бы в архивах, доступный для всего остального мира. И тем не менее, я решила, что не помешает написать несколько писем в архивы Германии, чтобы выяснить, какой информацией о Рабе они обладают.

У меня имелся один важный факт о Рабе – он стажировался в Гамбурге на стыке двух веков. Возможно, он там родился, и в городе у него могли оставаться родственники. Мне удалось связаться с одним из источников в Гамбурге. Я обратилась за помощью к старому другу. Джон Тэйлор, которого ученые называли «национальным сокровищем», более полувека проработал в Национальном архиве в Вашингтоне и знал почти всех серьезных историков мира. Если где-то на планете имелся специалист, изучавший историю немецкого сообщества в Китае во время Второй мировой войны, Тэйлор, скорее всего, знал, кто это такой. Тэйлор посоветовал мне связаться с историком Чарльзом Бердиком из Ферндэйла, штат Калифорния. Бердик, в свою очередь, предложил мне написать городскому историку Гамбурга, а также дал мне адрес Марты Бегеманн, его по-други и, как он меня заверил, «приятной во всех отношениях дамы», которая не только имела в городе хорошие связи, но и была готова помочь. В течение нескольких дней я написала Бегеманн о загадке исчезновения Рабе, а также редактору крупнейшей гамбургской газеты, надеясь, что тот опубликует заметку о моих поисках. Затем, не ожидая ни от кого из них немедленного ответа, я переключилась на другие дела.

К моему удивлению, почти сразу же пришло ответное письмо от Бегеманн. Благодаря удачному стечению обстоятельств она уже сумела разыскать родственников Рабе. «Рада, что могу вам помочь, и это было не так уж сложно, – писала она 26 апреля 1996 года. – Сперва я написала пастору Мюллеру из Баварии, который собирал сведения обо всех немцах, бывших в Китае. Он позвонил мне на следующий день, сообщив имена доктора Отто Рабе, сына Иоганна Рабе, и его жены Маргарете»[499]. В письмо была вложена записка от Урсулы Рейнхардт, внучки Рабе из Берлина.

С этого мгновения события разворачивались быстро. Как я узнала, Урсула Рейнхардт родилась в Китае и, будучи маленькой девочкой, даже побывала в Нанкине всего за несколько месяцев до падения города. Она была любимой внучкой Рабе. К моей радости, Рейнхардт оказала мне неоценимую помощь, прислав множество длинных писем с рукописным текстом, фотографиями и газетными вырезками, которые восполнили часть отсутствовавших подробностей о жизни Рабе.

Рабе сдержал свое обещание китайцам проинформировать немецкие власти о японских бесчинствах в Нанкине[500]. 15 апреля он и его жена вернулись в Германию, где он получил множество похвал за свою работу. В Берлине немецкий статс-секретарь официально одобрил деятельность Рабе в Китае; Рабе также был награжден медалью за заслуги Ордена Красного Креста. В Штутгарте он получил Серебряный крест за службу Германии и Бриллиантовый орден на красно-бело-синей ленте от китайского правительства. В мае того же года Рабе сделал Нанкинскую резню достоянием немецкой общественности, прочитав лекции и показав фильм Джона Мэйджи по всему Берлину, выступая перед многочисленной аудиторией в компании «Сименс», министерстве иностранных дел, Немецкой национальной ассоциации по Дальнему Востоку и министерстве обороны. Рабе, однако, не удалось добиться аудиенции у Адольфа Гитлера, и 8 июня он отправил фюреру письмо, приложив к нему копию фильма и отпечатанный доклад о событиях в Нанкине.

Но если Рабе ожидал от Гитлера сочувственной реакции, он жестоко ошибался. Несколько дней спустя к нему явились двое гестаповцев, чтобы его арестовать. При этом присутствовала Урсула Рейнхардт, которой тогда было семь лет. Она каталась на роликовых коньках возле двери, когда увидела, как двое мужчин в черной форме с белыми петлицами уводят Рабе к ожидающему их автомобилю. «Мой дедушка выглядел крайне растерянным, а те двое – очень суровыми, так что я даже не осмелилась обнять его напоследок»[501].

Рабе несколько часов допрашивали в управлении гестапо. Его отпустили лишь после того, как его работодатель Карл Фридрих фон Симен поручился за него и пообещал, что Рабе воздержится от столь откровенных высказываний о японцах. Рабе предупредили, чтобы он никогда больше не выступал, не участвовал в обсуждениях и не писал на эту тему, а прежде всего – никогда никому не показывал фильм Джона Мэйджи. После освобождения Рабе компания «Сименс» незамедлительно отправила его за границу, вероятно, для его же безопасности. Последующие несколько месяцев Рабе работал в Афганистане, помогая немецким гражданам покинуть страну. В октябре немецкое правительство вернуло ему доклад, но не копию фильма Джона Мэйджи. (Рабе так и не узнал, читал ли Гитлер его доклад и видел ли фильм, хотя сегодня его родственники убеждены, что да.) Немецкое правительство сообщило Рабе, что его доклад был отправлен в министерство экономики, где его прочли представители высших правительственных кругов, но не следует ожидать, что из-за этого германская политика в отношении Японии хоть как-то изменится.

Последующие несколько лет стали для Рабе кошмаром. Его квартиру разбомбили, а вторжение русских в Берлин обрекло его семью на нищету. Урсула Рейнхардт убеждена, что они смогли выжить лишь потому, что жили в британском, а не советском секторе Берлина. Рабе продолжал периодически работать на компанию «Сименс», переводя экономическую корреспонденцию на английский, но маленького жалованья едва хватало, чтобы содержать семью.

Первые послевоенные годы превратились для Рабе в длинную цепочку злостных обвинений. Сперва его арестовали советские власти, допрашивавшие его трое суток под безжалостным светом мощных ламп. Затем его арестовали британцы, которые мучили его целый день, но затем выдали ему разрешение на работу. (Это разрешение не имело для Рабе особой ценности, поскольку в компании «Сименс» все еще не было для него постоянной должности.) Окончательное унижение последовало, когда немецкий знакомый донес на Рабе, ввергнув его в долгий и затянутый процесс «денацификации»; ему пришлось оплачивать собственную защиту в суде, в итоге лишившись разрешения на работу и растратив все свои сбережения и силы. Ютясь в крошечной комнатке вместе с семьей и борясь с холодом и голодом, Рабе был вынужден постепенно распродать свою любимую коллекцию китайских произведений искусства американским военным, чтобы купить фасоли, хлеба и мыла. От недоедания у него началась кожная болезнь, а свалившиеся на него горе и стресс подорвали здоровье. В Нанкине он был легендой, но в Германии превратился в умирающего нищего.

Отрывки из дневника Рабе показывают его душевное состояние в 1945–1946 годах:

У «Сименса» для меня нет работы – я безработный… По словам военного правительства, я должен сдать свой полис страхования жизни в Штадтконторбанке в Шпандау [район на северо-западе Берлина]. Полис на 1027,19 фунтов (остаток от 5000), на который я работал и сберегал столько лет, сейчас у Гретель [Маргарете, его дочь] в Бунде. Насколько я понимаю, с этими деньгами можно теперь распрощаться![502]