Золото

9

Перед Лидией встал вопрос: где начинать свою работу. День ушел на то, чтобы устроить себе угол в Мишкином бараке, и на всякие личные мелочи. На второй день уже бегала по служебным делам. Вечером на вопрос Мишки: «Ну, как твои дела, Лида?» — рассказала, что сделано самое основное: она встретилась с Полей в конторе Алданзолото и проговорила с ней, стоя в коридоре, целый час. Лидия была в восторге от удачи. Поля предложила воспользоваться для женотдела пока школой, так как занятия там вечерние, а женотдел будет работать, как все учреждения, днем. Готова была расцеловать девушку и уже не обращала внимания на ее костюм с чрезмерно спущенным поясом. Поля принадлежала к тем людям, которые при более близком знакомстве заставляют совершенно изменить сложившееся о них представление. Лидия не могла оторваться от нее и только заботилась о том, чтобы запомнить все ее советы. У нее оказался большой опыт, несмотря на юные годы. К практическим повседневным вещам она подходила плотно, всецело отдавая им столько внимания и времени, сколько они заслуживали. Глядя на озабоченную девушку, невольно думалось: вот она бы сделала скорее и лучше. И казалось, что Поля не почувствовала бы никакого затруднения, во всяком случае, представить на ее лице отчаяние от неудачи было совершенно немыслимо.

Они расставались настоящими друзьями. Поля провожала Лидию с крыльца и заботливо напоминала, что к главноуправляющему надо зайти в начале занятий, когда у него мало посетителей, и непременно завтра же.

— Скажи, что мы уже сидим там и работаем, — и все дело.

Через неделю Лидия уже работала в женотделе. Маленький сосновый столик и два табурета составляли всю мебель отдела. Кого предстояло обслуживать, было ясно: мамок. Жены завов, техников, медперсонала — в счет не шли.

В условиях исключительно старательской стихии, непрестанной смены населения — задача сколотить хоть какой-нибудь актив представлялась чрезвычайно трудным предприятием. Лидия прошла из барака в барак; не жалела ни времени, ни сил на споры и доказательства. Тут-то ей и пригодилось знание приискового быта. Ее не удивляли брань и недоверчивость мамок. В результате в женотдел пришли самые любопытные бабенки, посидели полчаса и обещали заходить. Пришли еще раз и привели с собой подруг. Наметился актив. Но, несмотря на некоторый успех, Лидия нервничала. Ей казалось, что Поля сделала бы не так и, конечно, гораздо лучше. Однажды она откровенно поделилась своими мыслями с забежавшей на минутку девушкой. Поля покраснела от похвал, смущенно вытерла платком носик и принялась убеждать Лидию в том, что она, Поля, самая неудачливая в семье. Трое братьев окончили вузы, две сестры учатся: одна на медфаке в Москве, другая в Новосибирске в педвузе, и только она вышла такой серенькой.

— Наоборот, — говорила она, — я завидую всем и тебе, в частности. Другие как-то умеют жить ярко, а я не умею. Копаюсь где-то на задворках, как жук. Например, с этими детучреждениями для орочонских ребят. Вожусь с ними, как будто ничего другого нет на свете. Так дни и летят с утра до ночи. Так и с группой антирелигиозников. Наши еще туда-сюда, а вот китайцы. Один нарядчик — единственный из служащих Алданзолото китаец, — можешь себе представить, хочет непременно работать среди русских старателей, не желает идти к своим. В чем дело? Оказывается, стыдится своих земляков. Топчусь с ним на одном месте и ничего не могу поделать. А ты говоришь — у меня все просто и легко. Это только кажется. Я сдерживаюсь, не швыряю шапку наземь. Никто не обязан делать за меня.

Лидия искренно протестовала, готова была обнять девушку, но та серьезно продолжала:

— Если бы не ты, я не справилась бы с организацией отдела. Шепетов вчера, когда я сделала ему маленький доклад, комплимент мне сказал. Он, конечно, имел тебя в виду. Вот, действительно, удивительный человек. Болен, семья у него в Ростове, не виделся три года, но никогда не видишь в плохом настроении. Вредный климат здесь для него, но он смеется, говорит — клин клином вышибают. Ты знаешь, что он третьего дня сделал? Это не секрет, уже все знают. На Орочонском прииске хозрабочие заволынили — инструмента на всю смену не хватает, дело до забастовки дошло. Хозяйственники испугались, пытаются уладить дело, не сообщают в партком, — ведь нагорит. Он узнал от кого-то и в пальтишке, в своей трикотажной шапочке, — знаешь, под бобра у него шапка? — руки в рукава и пешком — туда. Приходит. Представляешь? Суета, колгота, а он спокойно собрал собрание и все кончилось. Объяснил толково, трезво, без всяких задних мыслей, и рабочие поняли, что глупость сделали. Я видела, как он оттуда ехал. Оттуда пешком, конечно, не пустили.

Искренняя похвала Поли и льстила, и подталкивала. Лидия готова была сидеть в отделе или бегать по поселку до ночи, и часто так случалось — приходила домой, когда все уже спали после трудового дня.

Работа и успехи давались нелегко. По неопытности частенько получалось не так и не то, приходилось краснеть, как школьнице, перед мамками и перед Полей. Страдало самолюбие; мелкие неприятности лишали спокойствия, выводили из себя.

Нелегко было и дома. Угнетала бедность Мишкиной артели. К ребятам она привыкла, считала своими близкими и не могла спокойно видеть, как они, истощенные, с каждым днем все ленивее поднимаются с нар по утрам. Мишка делал все, что мог: в свободные от хлопот по нардому минуты бегал на деляну, помогал в забое, но его помощь тонула в потоке невезения, которое преследовало артель.

Как-то Лидия услышала, что Жорж работает в артели корейца Ван Ху на богатой деляне Верхнего ключа и снова живет припеваючи. Не поможет ли он ребятам пережить неудачливую полосу, не даст ли взаймы хотя бы немного? Решила попытать счастье. Однажды, не сказав ни слова Мишке, — он не позволил бы, — отправилась на Верхний. Стоял настоящий февральский день: с солнцем, морозом и огромным высоким светло-голубым небом. С тропы виднелась мачта на Радиосопке, точно игла, воткнутая в огромную подушку рукодельницы.

Жоржа в прежнем бараке, где он жил, будучи смотрителем, не оказалось. Человек, у которого спросила о нем, указал в самый конец поселка, почти в вершину легендарного ключа.

В новом обиталище Жоржа было сумрачно, через ледяные куски в окошках едва пробивался свет. Барак пустовал, лишь из отгороженной «благородной» половины, небольшой комнатушки, вместе с табачным дымом доносился негромкий разговор. Приоткрыла дверцу и сейчас же услышала знакомый голос:

— А, Лида, чего испугалась? Вали прямо. Ко мне на колени, не в отводную канаву!

Лидия попала в тесную компанию. На табуретке у стенки сидел кореец, один русский сидел с Жоржем на деревянной узкой койке, двое — на корточках на полу. На столике красовалась бутылка спирта и консервные банки. Лидия решила поговорить о деле и убраться поскорее.

— Жорж, можно тебя на минутку?

— Ни черта подобного. Садись, выпей с нами. Все ребята свои. Тут нет Мишек, Колек.

Жорж потянул Лидию за рукав. Потеряв равновесие, чтобы не упасть на головы сидевших на полу, она шлепнулась к нему на колени. Вся красная от смущения, пересела на койку.

— Ты все пьешь, голубчик?

— Не только пьет, но и закусывает, — рассмеялся русский.

— И в картишки играю, — добавил Жорж. — А что?

— Мне необходимо немного денег, — шепнула ему из ухо Лидия.

Глаза Жоржа озабоченно засуетились, на скуле напрягся желвак. Денег у него не было. Стыдясь сознаться в этом, он кивнул головой, налил бутылочный отрез и подвинул ей банку с консервами.

— Выпей с прихода. Догоняй.

Женщина, внезапно ворвавшаяся в компанию, на некоторое время оборвала беседу. Русский, сидящий рядом с Жоржем на койке, одетый в тунгусскую дошку, в унтах, мужчина средних лет, медленно переводил глаза с одного на другого, не торопясь затягивался папиросой и пускал дым к потолку. Обветренное, дорожное лицо было спокойное и тяжелое. Кореец на табурете походил на богатого артельного старосту. Он беспокойно хмурился, что-то соображал и вертел в руках треуху, как будто ежеминутно собирался уйти. Двое на полу помалкивали. Вдруг Жорж вырвал шапку у корейца.

— Ты шапку оставь, надо договориться, а потом выпить. Если ты, Ван Ху, не пойдешь — Теркандинские ключи не заплачут по тебе, а вот нас ты своими обещаниями дотянул до весны и теперь хочешь на попятную. Люди сухарей насушили, готовы, а мы сидим. Народишко уже шевелится, а мы все торгуемся.

Кореец кинул взгляд на Лидию, оглянулся на перегородку и приложил палец к губам. Русский в дошке улыбнулся.

— Не беспокойся, хватит на всех. Если оба Незаметные пойдут целиком, и тогда не унести золота, которое там лежит. Не беспокойся, все равно узнают, — гору за пазуху не спрячешь.

Лидия видела какую-то сложную игру. Ван Ху прижал ладони к груди и заискивающим голосом попросил:

— Расскажи: сам был?

— Да я ведь только рассказывал. Ну, что тебе еще надо? Какие места? Такие же, как здесь, никакой разницы нет. Ну, что еще? Район расположен по реке Терканде. Терканда впадает в Джелтулу, правый приток Тимптона. Слыхал? Ну что же еще? Ну, первым открыл золото якут Александров в тысяча девятьсот семнадцатом году. В двадцатом район захватили хунхузы и хищники, держали в своих руках, никого без выкупа не допускали, не выпускали. Недовольные взбунтовались, главарей порасстреляли и начали делать то же самое, пока отдел снабжения Пятой армии не восстановил порядка и не начал эксплуатировать ключи сам. Но дело в том, что никто не добрался до настоящего золота.

Жорж стукнул кулаком по столу. Бутылки и стаканы подпрыгнули и зазвенели.

— Человек своими глазами видел, а его исповедуют. Не ботало{70} сидит, а штейгер. Понимает что-нибудь, наверное!

Наступила тишина. Ван Ху напряженно смотрел в лицо штейгера. Остальные, не мигая, уставились на него. Было ясно — кореец держит в своих руках судьбу важного предприятия. Все усиленно дымили папиросами. Жорж нервно протянул руку к бутылке:

— Наливай, вспрыснем Теркандинскую артель. Незаинтересованный человек говорит. Наплевать ему, пойдем мы с тобой или останемся дураками. Люди вернутся с удачей, а ты будешь по голове себя колотить. Не нанялся человек нас уговаривать. Я его за рукав затащил в барак — расскажите, пожалуйста, — и мы же не верим. Другой после этого разговаривать не стал бы. — Он повернулся к штейгеру. — Правду я говорю?

— Горняк горняку обязан помочь. Но, конечно, долго засиживаться я не могу. Утром выезжаю, надо отдохнуть немножко.

Жорж насильно завладел рукой корейца и хлопнул по ней ладонью:

— Ну, сделано? Помни условие, как договаривались, так и остается.

Но кореец отнял руку. Опустил глаза и вытер пот с лица.

— Горячий человек, кипяток человек. Артель надо спросить.

— Брось ты дурочку валять. Ты будешь спрашивать артель? Ты вот ее где держишь. — Жорж показал кулак. — Что ты мне рассказываешь про тысячу одну ночь!

Он пересел к корейцу. Они зашептались. В каморке становилось темно. Один из сидящих на полу задвинул оконце куском картона и зажег свечу. Штейгер придвинулся к Лидии и чокнулся о налитый для нее стакан. Она отпила глоток. Штейгер хватил до дна и принялся шептать комплименты. Темной бронзы, со светлыми усами, лицо его пылало, в глазах засверкали отраженные кусочки пламени свечи. Под столом его унты нажимали на ее валенок, словно на педаль. Она отодвинула ноги, но унты преследовали их. Подняла стакан и воскликнула со смехом: