Молодой Александр

Когда солнце склонялось к закату, зажигали факелы и светильники, освещая царский шатер – центр всего пиршества. Филипп был верховным господином и хозяином, гостеприимство считалось священной обязанностью и средством демонстрации власти и престижа. Македонские праздники выполняли множество важных общественных задач[257] – прежде всего они укрепляли связи между царем, его Спутниками и воинами, а также помогали налаживать отношения с высокопоставленными гостями. Дарение подарков было ключевым элементом любого собрания, предполагалось, что царь поделится своим богатством. Такой обычай помогал помогал скрепить новую дружбу. Диодор пишет, что Филипп был внимательным хозяином, участвовал во множестве бесед, подносил гостям чаши для питья, произносил тосты и раздавал подарки, его щедрость обильно подпитывалась олинфской добычей[258]. Царя кольцами окружали приближенные и пажи, воплощая ту иерархию, вершиной которой он был. Мужчины, с венками на головах и в парадных одеяниях, возлежали на деревянных ложах с мягким покрытием, фасады этой мебели инкрустировались драгоценными материалами и миниатюрными сценами из слоновой кости. К ним присоединялись прекрасные гетеры, искусные в разговоре и возбуждении желания. Царские жены и их дети, возможно, тоже в какой-то момент являлись на пир, но, скорее всего, они собирались отдельно от мужчин. Мясо жертвенных животных распределялось между тысячами других посетителей, расположившихся лагерем вокруг царского шатра[259].

В IV веке до н. э. актеры часто становились послами, поскольку умели красноречиво говорить и играть любые роли. Представители этой профессии легко приобретали друзей, и Сатир, знаменитый комедийный актер, был одним из тех, кто, как известно, присутствовал на том празднике. Однако, несмотря на окружавшее его веселье, вид у него был мрачный. Филипп спросил, что его удручает, и Сатир ответил, что хотел бы попросить царя об услуге, но боится его реакции. Филипп развеял его опасения, пообещав предоставить все, что гость пожелает. Сатир согласился и сказал, что знает двух пленниц из Олинфа, которых послали работать на царские виноградники. Они были из хорошей семьи и брачного возраста, и он хотел бы помочь им, предоставив приданое и подобрав женихов. Филипп согласился. Это было прекрасное проявление его благожелательности, и многие жаждали его дружбы[260].

Звук трубы служил сигналом к серьезной попойке[261]. Македония в те времена, как и в наши дни, производила много прекрасных вин, и распределение дара Диониса требовало определенных церемоний. Вино приносили в специальных кувшинах, а затем переливали в небольшие ведерки, стоявшие у основания каждого ложа. Участники могли решить, сколько воды или других ингредиентов – фруктов, меда или специй – следует добавить, чтобы коктейль пришелся им по вкусу. Слуги и царские пажи разливали смеси в чаши из драгоценного металла. Такие чаши были обнаружены в македонских гробницах и часто оказывались маленькими и изощренно украшенными, демонстрируя вкус к афинским формам и одновременно к варварской яркости декора. Во время Олимпийских праздников вместо отдельных ведерок мог использоваться большой кратер или кувшин для смешивания вина. Один очень крупный и прекрасный образец (почти метр высотой и весом 40 килограммов) был найден в гробнице в Дервени, к северу от Салоник. Украшенный сценами дионисийских пиршеств, он намекает на великолепие питейных собраний, которыми могли сопровождаться торжества, посвященные богам[262].

Македонские пиршества и симпосии (питейные собрания) были столь же разнообразны, как и круг их участников или обстоятельства, которые становились для них поводом[263]. В некоторых случаях они являли образцы эллинистической изощренности: собравшиеся рассуждали о философии, сравнивали строки Гомера или спорили о происхождении героев; в число изысканных развлечений входили музыка и танцы юношей и девушек. Однако это могли быть и шумные сборища, на которых вспыхивали жесткие конфликты и соперничество, особенно когда дело доходило до обильной выпивки. Произносились тосты, и участники пили неразбавленное вино, что считалось варварской практикой, хотя и составляло часть македонской культуры, в которой прославлялась мужская доблесть[264]. И Филипп, и Александр считались изрядными выпивохами, но этого требовала их роль как потомков Геракла, величайшего пьяницы в истории. Соревнования «кто всех перепьет» были обычным делом, победителю вручался венок, а в источниках даже упоминается смерть от чрезмерного возлияния[265]. Свобода слова, прерогатива македонян также часто могла приводить к пьяным спорам и дракам, in vino veritas[266]. Поскольку празднования продолжались до глубокой ночи, многие гости переходили на местные танцы, такие как карпайя, в ходе которой разыгрывалась сцена схватки между фермером и угонщиком скота, или боевой телесий, в котором участвовали вооруженные воины. Были и другие пляски, по рассказам античных авторов, имитировавшие половой акт[267]. Про Филиппа говорили, что он увлекался танцами и иногда водил пьяные шествия у царского шатра[268].

За грандиозными жертвоприношениями Зевсу Олимпийскому и сопутствующими пиршествами следовала программа состязаний и игр, длившаяся девять дней. Соревнования проходили на стадионе и в окрестностях и включали атлетические и конные выступления. Фрагментарная надпись из Диона упоминает пятиборье, пеший забег на длинные дистанции и, видимо, схватку с быком – такая практика имела место и в Фессалии: состязание походило на родео, участники спрыгивали с лошадей и пытались побороть разъяренного быка, повалив его на землю[269]. Театральные представления / конкурсы также входили в эту программу празднеств, и традиция дожила до наших дней, превратившись в фестиваль Олимпос, который проходит каждое лето в Пиерии. В эти дни театр Дион снова наполняется людьми, многие из которых приносят собственные подушки, чтобы с удобством устроиться на жестких деревянных трибунах; в толпе распространяется запах духов и попкорна. С наступлением темноты актеры выходят на сцену и разыгрывают по-прежнему популярные трагедии великих драматургов прошлого – Эсхила, Софокла, Еврипида – или дерзкие комедии Аристофана. Старые истории обретают новый контекст. Посещение спектаклей вызывает особый трепет, ведь именно здесь, в театре Диона в его самом раннем воплощении, под руководством самого Еврипида ставились «Вакханки», «Ифигения в Тавриде» и «Архелай» – трагедии, написанные во время пребывания автора в Македонии. Последняя из них была посвящена его царственному благодетелю Архелаю[270].

Александр был большим поклонником произведений Еврипида, изучение которых составляло важную часть его образования. Он мог прочитать наизусть много стихов и, по рассказам, во время последнего пиршества перед смертью даже разыграл сцену из «Андромеды». Исследуя внутреннюю Азию, он столкнулся с трудностями при поиске экземпляров классических произведений, поэтому попросил своего друга Гарпала, одного из Спутников, присылать ему книги. Именно поэтому на македонский фронт отправляли произведения великих трагиков[271]. На протяжении всего царствования Александр старался найти время для своей страсти, разделяя ночи в соответствии с расписанием: отдых, государственные дела и музы[272]. Наблюдая за развлечениями в Дионе, он начинал понимать важность торжеств в укреплении македонского единства, а также в репрезентации возвышающейся надо всем, как Олимп, царской власти. Это был способ вознаградить людей после напряженных военных кампаний, расслабиться и подвести итоги прожитых месяцев[273]. Позже он назовет каждый день программы празднеств в Дионе именами муз, добавив новые конкурсы, посвященные непреходящей любви к искусству, в которой он воспитывался на протяжении всего детства и юности. Как и его отец, Александр умел преподнести себя и со временем стал главным актером на сцене империи.

За пределами Македонии стали ходить слухи о растущей роскоши двора Филиппа. Афиняне, ценившие возвышенные образцы утонченных званых обедов, описанные Платоном и Ксенофонтом, предпочитали взирать на всё с высот морали и оценивать северян пренебрежительно, высмеивая их излишества и разврат, хотя афинские пиршества тоже нередко заканчивались пьянством и оргиями. Все это было на руку Демосфену, который заявлял во второй Олинфской речи: «…если найдется какой человек воздержный или вообще пристойный, не расположенный сносить повседневный разврат, пьянство, бесстыдные пляски, такого он [Филипп] презирает и ценит ни во что ‹…› они в пьяном виде исполняют пляски, которые я не решаюсь назвать здесь перед вами»[274]. Но эти рассказы основывались на чужих свидетельствах. Вскоре Демосфен смог самостоятельно узнать правду.