Блудное чадо

Глава семнадцатая

Титус и Хендрикье смогли найти в двух шагах от своего дома комнату, которую сдавала старая вдова. Комната была каморкой на чердаке, но Васька от счастья только что не скакал козлом. А Воин Афанасьевич, еще толком не поняв, на кой ему сдался Амстердам, согласился пожить в той комнате и понаблюдать, каковы нравы в европейском городе. О Кракове он так ничего и не понял, потому что сидел в Вавеле, а тут получил наконец возможность приглядеться.

Но как приглядеться? Просто слоняться по городу? Воин Афанасьевич был несколько озадачен своим бездельем – в Вавеле он хоть в сенях перед королевскими апартаментами службу отбывал. Васька – тот, будучи прирожденным безмятежным дармоедом, тут вдруг переродился – рисовал, вместе с Хендрикье ходил на рынок за припасами, резал бумагу, мыл кисти, помогал на кухне, играл с маленькой дочкой ван Рейна и Хендрикье Корнелией, пел ей русские песенки.

Но Титус, юноша сообразительный, узнав, что Воин Афанасьевич знает латынь, нашел ему учеников, с которыми следовало читать и разбирать то Плутарха, то Цицерона. В школе они с заданиями не справлялись, и родители охотно нанимали иноземца за небольшую плату. Заодно ученики сами учили Воина Афанасьевича правильной голландской речи.

Это была мирная и честная жизнь, даже с некоторой роскошью. Воин Афанасьевич несколько раз спрашивал себя: за этим ли прибежал сюда из России? Возможно, иному московскому жителю, менее образованному, Амстердам показался бы раем. Но Воина Афанасьевича смущало то, что он не находит применения всем своим способностям. Латынь – это отлично, однако хотелось более яркого и громкого признания своих талантов. Каких – он и сам бы не мог теперь объяснить, но знал, что они имеются.

Два месяца спустя после своего прибытия в Амстердам Воин Афанасьевич сидел у окошка и сверху вниз глядел на деловитых голландцев и голландок. Васька ушел с Хендрикье на большой рыбный рынок посреди города. Этот рынок расположился на большой площади, сама же площадь была приспособлена под рынок неспроста: она образовалась на плотине, которую в незапамятные времена поставили на реке Амстел, и там было удобно швартоваться судам, доставлявшим товар. Васька даже бегал туда без дела, просто так – рисовать торговцев под навесами и покупателей с корзинами. Пока что получалось коряво, но он не унывал – он вообще никогда не унывал.

Воин Афанасьевич видел сверху, как идут Васька и Хендрикье. Он даже не задумывался, почему узнает эту женщину за версту. Что-то в ней было такое – необъяснимое, все к ней тянулись, и Титус, которому она после смерти жены ван Рейна заменила мать, и художники – друзья ван Рейна, а Васька – тот вертелся вокруг нее, как щенок, счастливый, когда ему потреплют загривок.

До сих пор Воин Афанасьевич женщин знал скверно. Была мать – но что мать понимает в Плутархе? Были комнатные и дворовые девки, на одно лишь и годные, но он брезговал. В Вавеле были пани и паненки, бойкие, смешливые, этих он боялся. Но внимательные темные глаза Хендрикье притягивали его, ее округлые ловкие руки завораживали. Если бы кто ему сказал, что именно в такой женщине он нуждается – мягкой, тихой, ласковой, понимающей, непобедимо женственной, но способной стать матерью для любимого, – он бы сильно удивился.

Часто московские родители искали для своего отрока невесту, которая была бы на пару годков постарше, даже говорили, что государыня Марья Ильинична старше Алексея Михайловича на пять лет. Объяснялось это разумно: парню в семнадцать нужна зрелая девица, а не перепуганное дитя. Хендрикье была старше лет на десять – вроде многовато, но сердце подсказывало: нужна именно она.

Надежды не было – она любила ван Рейна, любила истинно, как положено доброй жене любить мужа, но и как положено умной матери любить дитя: Хендрикье знала все достоинства и недостатки ван Рейна и вдвоем с Титусом вела семейное хозяйство так, чтобы живописец доставлял поменьше хлопот. Воин Афанасьевич очень удивился, узнав, что они не венчаны, а живут вместе уже очень долго. Сосед объяснил Ваське: все имущество ван Рейн унаследовал от покойной жены, и в завещании есть условие: если вступит в повторный брак, имущества лишится. Вот Хендрикье и согласилась ради него терпеть презрение соседок и даже гнев священников, лишивших ее причастия.

Воин Афанасьевич увидел Ваську и Хендрикье, обрадовался – можно будет перед уроком зайти в мастерскую и на кухню, спросить, каковы покупки, получить кусок плохого хлеба с отличным тминным сыром. Но Васька примчался к нему, сильно обеспокоенный.

– Нас ищут! – выпалил он.

– Кто ищет?

Первая мысль была – о хитром пане Янеке и не менее хитром ксендзе Циховском.

– Наши!

– Какие еще наши?

– Наши, русские! Я их на рынке встретил. Слышу – русская речь! Я – туда! А они меня в лицо-то не знают, а одет-то я на здешний лад…

Титус позаботился о том, чтобы московиты приобрели ношеное голландское платье, а Хендрикье старательно починила черные камзолы и штаны.

– Ну, русская речь, и что же?

– Они нас по всему Амстердаму который день ищут! Одного кличут Иваном, другого – Петром, а главный у них – Арсений Петрович!

– Господи Иисусе!

Арсения Петровича Шумилова Воин Афанасьевич знал и недолюбливал. Подьячий Посольского приказа казался ему хуже монаха-постника, считающего себя единственным владельцем священных истин.

– Как же быть-то? – спросил Васька. – Они молодцам из городской стражи денег дали. Кто-то их научил с лодочниками договориться! Батюшки-светы, как же быть?! Ведь потащат домой в цепях!

Насчет стражи Воин Афанасьевич меньше беспокоился – она днем за порядком на улицах не следит, ей дай Бог с рынками управиться, ночью же он сидит дома. А вот лодочники были опасны: все грузы более значительные, чем корзина с рыбой, доставлялись в дома горожан по каналам, и лодочники знали многих жителей в лицо, даже в самых нищих кварталах. А о том, что ван Рейн после больших неприятностей был вынужден поселиться именно в таком квартале, Васька узнал от того же соседа, который рассказал про Хендрикье.

– Уезжать надо, – сказал Воин Афанасьевич. – Но как они додумались искать нас тут?

– Они за нами от самого Кракова шли и по морю плыли. Войнушка, родненький, нас же на Соловки отправят, на покаяние! А там не старцы, там – звери! Лютуют! Как же быть?..

Вскоре выяснилась причина Васькиного ужаса. Он понимал, что нужно удирать из Амстердама без оглядки. Но покидать мастерскую ван Рейна он решительно не желал!

Был еще выход из положения – подкупить лодочников, пусть бы донесли погоне, что Ордин-Нащокин-младший и Чертков подались, скажем, в Антверпен или в Гаагу, за каким бесом туда подались – неведомо. Но лодочники могут перехитрить – деньги взять, а потом и донести обо всем Шумилову.

Рассказывать ван Рейну и его семейству о своей беде Воин Афанасьевич и Васька не стали: живописец добр, но душа его витает невесть где, промеж евангелистами и Гомером, а сынок Титус, который вместе с мачехой вынужден заниматься делами, поневоле повзрослел раньше срока. Ему бы за широкой батюшкиной спиной жить, горя не зная, а получилось наоборот – батюшка укрылся за его по-юношески тонкой и узкой спиной. Зная, что жизнь и без того тяжела, захочет ли он и дальше укрывать беглых московитов?

Решили каждый день Богу молиться, утреннее и вечернее правило вычитывать, авось пронесет…

Васька еще несколько раз видел в городе Шумилова. Ему удавалось подслушать разговоры московитов, но не целиком, и он даже не стал рассказывать о последней встрече Воину Афанасьевичу, чтобы не сподвигнуть товарища на бегство. Какое бегство, когда дуют ужасные ветры и зима на носу?

Меж тем положение ван Рейна лучше не становилось. Хотя горожане давали ему заказы, но денег не хватало. Титус и Хендрикье делали все возможное, берегли каждый грош, а он тратил время на походы в портовые кабачки. Лица старых матросов, бродячих актеров, мелких воришек, пожилых проституток – вот какова была его добыча. Наконец стало ясно, что дом семейству не по карману, придется съезжать.

Хендрикье могла вернуться с дочкой к родне, ее бы приняли. Красавчик Титус мог жениться на дочери лавочника, у которой есть в хозяйстве все, кроме златокудрого ангела. Но покидать господина ван Рейна они не желали.

Узнав, что решение о переезде в другое жилье, более тесное, Васька сильно расстроился. Он, избалованный московскими перинами чуть не в аршин толщиной, в которые проваливаешься и один нос наружу торчит, привык спать на полу в мастерской и был совершенно счастлив. Теперь его лишали этого замечательного места.

Переезжать следовало как можно скорее – чтобы в новом жилище успеть залатать все дырки и обжиться до наступления зимнего холода. Господин ван Рейн и Хендрикье помнили время, когда каналы не замерзали, но что-то в мире изменилось – стало холодно. А перевозить имущество они собирались на лодке.

Васька мог преспокойно помогать таскать узлы и ящики, но вот Воину Афанасьевичу не следовало среди бела дня открыто суетиться на берегу. Он мог смотреть из окошка, но спустился поговорить с Хендрикье и совершить то, что давно уже держал на уме: передать ей сверточек с монетами. До сих пор было как-то неловко.

Она тихо поблагодарила. Когда брала сверточек, пальцы соприкоснулись. Воин Афанасьевич покраснел. Доводилось ему в Вавеле держать за руку Анриэтту, но тогда было не так! Белые холеные пальцы француженки с отполированными ноготками и попорченные домашней работой, с короткими и плохо вычищенными ногтями пальцы голландки – отчего одни вызывали неприязнь, а другие, неожиданно для воеводского сына, – прилив нежности?

Тут бы ему поклониться и уйти, но он не мог, он принялся передавать в лодку пожитки.

Господин Ван Рейн был занят погрузкой картин в рамах, картин без рам и рам без картин. Васька помогал ему и, желая обругать неповоротливого лодочника, развернулся к нему. Сделал он это вовремя.

Лодочников было двое, и они беззвучно перешепнулись, еле заметным жестом указывая на Воина Афанасьевича. И вот тут Ваське пришлось сделать выбор: или плыть с семейством ван Рейна, чтобы помочь устроиться на новом месте, или спасать воеводского сына.

Он выбрал долг дружбы.

Когда лодка заскользила по темной воде и мерно заплескали волны, он взбежал по каменным ступеням причала:

– Войнушка, беда, они тебя опознали.

Воин Афанасьевич опомнился.

Вдвоем они наскоро увязали все имущество и побежали куда глаза глядят, даже не рассчитавшись за конурку на чердаке.

Потом было очень плохо. Им пришлось провести ночь на рынке, под навесом, за пустым прилавком, где днем раскладывали рыбу. Васька знал, куда уплыло семейство ван Рейна, но идти туда и проситься на ночлег было опасно – лодочники не дураки, а Шумилов и вовсе умен, взяв верный след, будет гнаться до конца.

С утра Воин Афанасьевич и Васька, продрогнув, пошли в портовый кабачок греться горячим гороховым супом со сливами и имбирем. Там у порога сидела пьяная баба в таком состоянии, что надо бы хуже, да не бывает. Васька, пожалев, спросил, кто она такова и где живет. Как выяснилось, правильно сделал – баба была прачкой, жила с товарками в скверном домишке, имела там угол, а в другой комнате того же домишки жили мужчины – портовые грузчики, и, приведя туда свою находку, московиты сразу уговорились, что проведут в этом притоне две или три ночи – пока не снимут другое жилье.