Блудное чадо

Глава одиннадцатая

Воин Афанасьевич очень не хотел пускаться в шашни с придворными дамами. Понимал, что надо, – Европа все-таки, тут так принято, если кавалер не говорит даме всяких приятностей и не склоняет ее ко греху, то грош цена такому кавалеру.

Не так он себе представлял свою жизнь за рубежом отечества. Ему казалось, что привезенные и переведенные с тайнописи на польский письма государя откроют перед ним какие-то важные двери, знатные господа одобрят его, дадут ему чин, найдут способ пустить в ход его знания. Пока что лишь отец Миколай похвалил за перевод и указал на грамматические ошибки. А должность покоевого – это ведь вроде подачки, хотя жалованье положено отличное.

Да еще придворные, как он заметил, за спиной у него переглядываются и пересмеиваются. Он уже догадался, почему мысль выкрасть и привезти к Яну-Казимиру Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, которую он высказал, пылая рвением, показалась им нелепой.

«Пожалуй, не следовало связываться с поляками, – подумал Воин Афанасьевич, – просто они были ближе всех прочих. Пожалуй, лучше поискать себе другого места. Письма-то ксендз вернул. Отчего бы не предложить их кому иному?»

Они не устарели, не прокисли! Они бы и шведскому королю пригодились! Мало ли что Россия воевала со Швецией… Сегодня воюет, завтра мирится, в последние годы столько союзов возникло и развалилось, что запутаться можно. В Швеции, правда, на троне после недавно скончавшегося Карла король-дитя, ему лет шесть, не более, но есть же при нем какие-то бояре и особа, которую следует именовать «регент». Воин Афанасьевич даже вспомнил – поминался этот регент в бумагах, имя ему – Магнус Делагарди.

Кроме великолепных залов и разнообразных покоев была в Вавельском замке и библиотека. Туда-то он и забился, потому что никто из придворных туда добровольно не полезет. А книги – на многих языках, и на французском тоже. Французский же надо настолько выучить, чтобы понимать, о чем судачат дамы и кавалеры, состоящие при королеве.

В библиотеке его и нашел пан Янек Мазепа.

– Пойдем, пойдем! – торопил он. – Баронесса сейчас одна, разглядывает «аррасы». То есть не совсем одна, с ней ваш, не знаю, как назвать… служитель?… Или он ваш родственник?

– Родственник, – чтобы не объяснять, как случайная встреча сподвигла обоих на побег, ответил Воин Афанасьевич.

Ему очень не хотелось тащиться непонятно зачем наверх, в зал «Под головами», разговаривать с женщиной, чего-то от нее добиваться. Он, как многие московиты, жил в мужском обществе, а поскольку не имел жены, то и при всем желании не мог бы вспомнить, когда в последний раз говорил с существом, носящим летник, душегрею и длинные волосы.

Но ослушаться пана Янека он не смел – пан Янек выполнял поручения отца Миколая, а от этого отца Миколая во многом зависела придворная карьера Ордина-Нащокина-младшего.

Но наверху, в зале, он покраснел от стыда.

Баронесса с большим любопытством наблюдала, как расхаживает перед «аррасами» Васька Чертков.

Он то подходил поближе, то отступал и водил правой рукой перед собой, описывая дуги и волнистые линии. При этом губы его шевелились, как если был он произносил то «О-о-о!», то «А-а-а…»

– Что это с ним? – шепотом спросил пан Мазепа.

Воин Афанасьевич, понимая, что Васька ведет себя как юродивый, устремился к нему и хлопнул по плечу. Тот обернулся. Но, видно, Васька витал в каких-то совсем уж неземных эмпиреях, потому что в глазах и на роже не было признаков узнавания, он смотрел на Воина Афанасьевича ошалело, словно бы спросонья.

– Отчего у них все так ловко получается? – спросил Васька. – Отчего у нас в Оружейной палате мастера сидят – и у них не так ловко? А у этих – ну словно вот-вот к тебе сойдут и заговорят?

Очевидно, Ваську изумили фигуры на «аррасах» в человеческий рост.

– Иди отсюда, чтоб духу твоего тут не было, – тихо приказал Воин Афанасьевич. – Позоришь меня, негодник…

Васька даже растерялся. Как-то так вышло, что он никогда не видел Ордина-Нащокина-младшего сердитым. Испугавшись, что сейчас его будут ругать на все корки, Васька выбежал из зала.

Анриэтта еле сдержала смех.

Увидев Воина Афанасьевича, которого Мазепа к ней подталкивал, она немного испугалась – не узнал бы в баронессе ту женщину, которую встречал в Царевиче-Дмитриеве. Но Воин Афанасьевич старательно опускал глаза.

– Пани изволит любоваться «аррасами»? – спросил пан Янек и как-то очень ловко подвел свои тонкие белые пальцы под ладонь Анриэтты.

– Да, прекрасные шпалеры, – согласилась она.

– Я рад, что наши скромные шпалеры понравились столь высокородной и очаровательной пани.

Как и следовало ожидать, Мазепа припал губами к ручке.

– А я рада, что наконец смогла их увидеть.

– Пан Сайковский тоже до сих пор сюда не поднимался. Служба при его величестве на первых порах очень утомительна, столько всего нужно запомнить. Но теперь пан Сайковский уже может перевести дух и заняться тем единственным, ради чего стоит быть придворным, – продолжал пан Мазепа.

– Что же это такое? – подыгрывая ему, спросила Анриэтта.

– Ухаживать за дамами. Чем же еще должна быть занята голова молодого, холостого и попавшего в столь замечательное общество пана?

– Но, может быть, сердце пана Сайковского уже занято?

– Да, сердце пана Сайковского уже занято, – подтвердил пан Янек. – Тем больше оснований ухаживать за той прекрасной пани, которая его покорила, и целовать ее белые ручки.

Воин Афанасьевич уже научился слушать вольные разговоры между кавалерами и дамами, не слишком возмущаясь. Он удивился, услышав, что его сердце занято, но возражать побоялся – чтобы не показаться неотесанным деревенским остолопом.

Анриэтта уже поняла, к чему клонит пан Мазепа, – осталось лишь понять, для чего ему это надобно.

Такие интриги она и сама устраивала: прячась за спину влюбленной девицы или добропорядочной дамы, исполняла роль общей наперсницы и добывала порой очень полезные сведения. Но тогда речь шла о настоящей влюбленности, а воеводский сынок, кажется, даже не знает, что это такое. Тем занятнее будет понаблюдать за ловкими ходами пана Мазепы.

– Кто же эта счастливая пани? – спросила Анриэтта. И тут выяснилось, что из пана Янека получился бы незаурядный поэт. Впрочем, иезуиты в коллегиях и стихосложению обучали, придумывая всякие необычные задания для учеников, так что, будь у Мазепы под рукой бумага и перо с чернильницей, а также пять минут на размышления, он мог бы сочинить прелестный мадригал. Но он заговорил прозой:

– Эта пани могла бы позировать живописцу, который рисует Еву в райском саду, но Еву, которая уже задумывается о заветном яблочке. Она не дитя и знает, к чему приводит женское любопытство, но, прежде чем протянуть руку, она должна осознать силу своей красоты. Я прямо вижу эту картину: змей с лицом ангела шепчет ей на ухо, какие у нее изумительные белокурые кудри, как роскошно ее статное тело, как сияют ее синие глаза! Если распустить ее косу, волны золотистого шелка окутают ее стройный и округлый стан…

Тут их взгляды встретились, и Анриэтта поняла, что юноша не на шутку увлекся сочинительством. Глаза у него оказались выразительны, взгляд – настойчив, между женщиной и мужчиной уже затрепетали незримые струны, которые образуются от таких взглядов.

Анриэтта, чтобы прогнать морок, тихо рассмеялась. Она знала, что такой смех отлично завлекает мужчин, ей же самой позволяет вернуть хладнокровие.

Воин Афанасьевич плохо понимал, что происходит: при чем тут праматерь Ева в райском саду, при чем тут змей-искуситель? Но пану Янеку удалось совершить чудо – перед умственным взором Воина Афанасьевича возникла обнаженная женщина.

Он видел картины и немецкой, и голландской работы, изображающие прародителей в раю, кроме того, он бывал в банях на Москве-реке и Яузе, где мужчины и женщины мылись вместе, даже не особо заботясь прикрывать веником причинные места. Но при виде обнаженного тела, хоть в бане, хоть на холсте, он не испытывал такого внезапного возбуждения, как от вкрадчивого голоса Янека Мазепы.

Позабыв о правилах приличия, он не то что вышел – выбежал из зала. Европа повернулась к нему совсем неожиданной стороной – а он-то думал, что всем этим словесным шалостям можно обучиться и пускать их в ход запросто, без всякого волнения.

Анриэтта же оценила мастерство юного шляхтича и поняла, что он действительно может соблазнить любую даму и девицу в Вавельском замке. Доводилось ей слышать такие голоса – одним даже успешно пользовался ее антверпенский знакомец, семидесятилетний старец. Очевидно, и пан Янек до смертного часа будет привлекать женщин таким тихим взволнованным воркованием.

– Пани видит, до чего дошел бедный пан Войцех? – уже совсем иным голосом, малость насмешливым, спросил пан Янек. – А ведь в вашей власти вернуть ему рассудок, который вы так неосмотрительно похитили.

– Пан видит, что молодой человек совершенно неопытен, – возразила Анриэтта. – Он три года будет собираться взять свою избранницу за руку.

– Все зависит от избранницы, пани баронесса. Будь я на его месте… то есть, будь я влюблен столь страстно…

– Вам бы не пришлось приглашать помощников.

– А ведь у пана Сайковского прекрасное будущее, – заметил пан Янек. – Хотя он сейчас делает ошибки, но скоро исправится. О нем будут заботиться весьма влиятельные особы.

Анриэтту так и подмывало сказать: обо мне тоже, если попаду в Лондон, уж кто может быть влиятельнее английского короля? Но она, естественно, удержалась.

– Вам бы следовало, коли вы пану Сайковскому друг, подыскать ему невесту хорошего рода, из уважаемой семьи, – сказала она.

– Ему нужна не хорошенькая паненка, а умная и красивая женщина, пусть даже на несколько месяцев постарше. Такая, что могла бы руководить им, – пани понимает, что я имею в виду…

– Да, кто-то им непременно должен руководить…

Анриэтта поняла: ее сейчас вербуют в любовницы московиту, с которым связаны какие-то мудреные планы. И невольно вспомнила Шумилова. Шумилов был прав: от воеводского сыночка возможен такой вред, что лучше бы его поскорее покарать за предательство.

Но смерти Шумилова, позорной смерти под пытками или на плахе, Анриэтта вовсе не желала!

Как предотвратить убийство, она не знала. Разве что столкнуть треклятого воеводского сынка с лестницы, чтобы ноги себе переломал!

– Вы подумали о своем враге, – вдруг сказал пан Янек. – У вас лицо изменилось. Кто ваш враг, пани Анриэтта? Не бойтесь, скажите прямо. Есть люди, которые могут оказать вам покровительство… Красивая женщина не должна быть одна, покровители ей необходимы… Вам трудно сразу дать ответ? Подумайте, я сейчас вернусь! Дождитесь меня!

Анриэтта поняла: он уходит, чтобы отправить воеводского сына в корчму. Оставалось лишь молить Бога, чтобы московиты в поисках нужной корчмы не побежали сразу на Доминиканскую улицу!

– Постойте, – сказала она. – Скажите мне сперва, о каких покровителях речь…

И тут ее осенило.

– Пусть пан не думает, будто я глупа, как курица. Пусть пан не объясняет мне более простых вещей! – гордо объявила она. – Я ведь затем сюда и приехала, чтобы найти людей, которые смогут меня защитить. И я готова заплатить тому, кто сведет меня с такими людьми!