Блудное чадо

Глава двадцатая

Петруха даже не знал, что существуют французская комедия, испанская комедия и итальянская комедия. Да и откуда бы? Поэтому, когда на сцену выскочили странно одетые люди, закричали, заплясали, он не понял, что там творится. Тем более они то вопили, то пели на совсем чужом языке. Понятно было, лишь когда парень и девка начали целоваться. Петруха подумал, что это, видать, про жизнь зазорных девок, вроде тех, что селятся на Неглинке, они могут при всем честном народе лобызаться по-татарски, с игрой языков. Потом кое-что стало проясняться: девкин отец не желал отдавать ее парню, а желал отдать дураку в красном кафтане, который все хватался за рукоять шпаги, когда же свою шпажонку вытащил, оказалось, что она обломана. И опять все заголосили, запели, заплясали, а зрители захохотали.

Скоморохи, по Петрухиному мнению, были лучше – они хоть медведя водили и на руках ходили.

Увлекшись действом, он не заметил, что в одной из пустых лож появились две дамы и два кавалера.

Потом, когда крикливые люди убрались со сцены со своими девками, Петруха оглядел противоположный ряд лож и увидел Анриэтту. Он не сразу даже узнал ее в новой диковинной прическе.

Анриэтта же сказала мадемуазель де Тонне-Шарант:

– Итальянская комедия! Значит, сегодня четверг!

– Я надеялся, что все же пятница. Очень хотелось посмотреть на госпожу Бежар, – признался господин де Талейран. – Прелестное создание. Вряд ли она будет верна мужу…

– Господина Мольера ждут ветвистые рога! – развеселился де ла Тремуйль. – Давайте держать пари – кто будет ее избранником!

– Господа, мы узнали, что за день недели нынче, а итальянской комедии я не люблю, – заявила Франсуаза. – Она слишком однообразна, и в ней больше нет живости. Когда актеры говорили по-итальянски, мы ничего не понимали, но это было весело. Теперь они решили говорить по-французски, мы понимаем почти все, но это так скучно!

– Предлагаю поехать ко мне и угоститься горячим шоколадом, – сказала Анриэтта.

Теткино наследство позволило ей приобрести дом в модном квартале Марэ, и после всех приключений, после скуки Замоскворечья, где поневоле приходилось соблюдать православные посты, Анриэтта наслаждалась жизнью богатой, свободной и все еще красивой дамы. Никто уже не мог прислать ей письма с красной печатью, на которой три маленькие зловещие пентаграммы! Никто не мог приказать: отправляйтесь в Стокгольм, или в Мадрид, или в Константинополь! Слово она, кстати, сдержала – в день смерти Мазарини заказала благодарственную мессу.

Поскольку в Париже можно было называть себя как угодно, проверить все равно невозможно, Анриэтта взяла фамилию покойной тетки, таким образом проявив благодарность и дав всем понять, что она – хозяйка замка Кержан. И в самом деле, мадам де Кержан звучит замечательно, да и сам замок, насколько Анриэтта знала, весьма почтенное сооружение.

Сейчас она гордилась тем, как красиво обставила свое жилище поблизости от Королевской площади, и охотно принимала у себя гостей. Слуг она себе наняла немного – камеристку Мари-Клер, горничную Мадлен, привратника Клода, который был также истопником, выездного лакея – этого она звала попросту Гасконцем, уж больно гасконской была его внешность, кучера Гонтрана, и еще – старую испанку Лауру, которая умела превосходно готовить шоколад. За обедом для себя и слуг Анриэтта посылала в кабачок, где держали хорошего повара. Еду брали с тем расчетом, чтобы потом осталось достаточно на ужин и на завтрак.

– Шоколад! – воскликнула Франсуаза. – Едем!

Они вышли из ложи и на улице Сент-Оноре остановились подождать, пока мальчишка, получивший два су, сбегает в переулок за экипажем.

В это время Петруха, толкаясь, пихаясь и изворачиваясь, пробивался к лестнице.

Экипаж уже подъезжал к Королевской площади, когда Анриэтта вдруг разобрала в уличном шуме свое имя. Ее звали, звали издалека, и она, прервав светскую беседу, высунулась в окошко и велела кучеру остановить лошадей.

Голос приближался – и она уже поняла, чей это голос.

Догнать карету, которая несется пусть даже по плохой загородной дороге, Петруха бы не сумел. Но экипаж двигался по парижским улицам неровно, кучер то и дело придерживал лошадей, чтобы не столкнуться с другим экипажем или с груженной бревнами телегой. Петруха, догоняя Анриэтту, пробежал около двух верст, и на этом расстоянии всего-навсего сбил с ног парижанина, продавца вафель, и провансальца, торговавшего с лотка лимонами; могло быть хуже.

Увидев, что карета остановилась, Петруха прибавил скорости и подбежал к дверце, над которой было окошко. Анриэтта выглянула, увидела его и невольно улыбнулась.

– Иди следом, запомни, где я живу, вечером приходи, – сказала она по-русски. И вдруг сообразила: если московиты добрались до Парижа, значит, денег у них сейчас негусто.

Она достала и быстро протянула Петрухе крошечную золотую коробочку. Это была мушечница – в ней лежали приготовленные мушки из черного бархата и черной тафты, уже приклеенные к пластырям, чтобы сразу можно было прилепить на лицо. Эта мода прижилась, пока Анриэтту носила нелегкая по Лифляндии и Московии. Приходилось подчиниться – дама без двух-трех черных пятнышек на лице казалась нелепой и скучной.

– Продай, – велела Анриэтта. – Это вам всем.

И велела кучеру ехать дальше.

– Кто это был? – спросила Франсуаза.

– Давний знакомец. Дворянин из Курляндии.

– Дикарь! Звать даму по имени!

– Они там все такие, – объяснила Анриэтта.

– Как можно жить в таком государстве?!

Анриэтта развела руками – так уж вышло, сама удивляюсь.

Господин де Талейран решил, что приглашение на чашку шоколада – тайная просьба остаться на ночь. Его не сразу удалось выставить. А юную пару Анриэтта отправила в своей карете – пусть детки нацелуются вдоволь. Франсуаза ей нравилась – девушка была непосредственна, остроумна и очень хороша собой; ее, надо полагать, ждало прекрасное будущее при дворе, не век же ей служить фрейлиной герцогини Орлеанской…

Оставшись одна, Анриэтта надела платье попроще и более закрытое. Смущать московитов белыми плечами она не хотела. Кроме того, она отлепила мушки – этот каприз моды их бы сильно озадачил. Даже если на лице всего три мушки, как полагается приличной женщине; а вот восемнадцать, как у дорогих шлюх, московитов до смерти бы испугали, им первое, что пришло бы в головы, – женщина подцепила заразную хворь. Наконец Анриэтта вызвала привратника и велела отказывать всем, кроме господ, которые одеты, скорее всего, очень скромно, говорят по-французски не слишком хорошо, а также не знают прозвания хозяйки дома.

Московиты, как она и думала, явились втроем.

С Ивашкой Анриэтта обнялась и расцеловалась, как с родственником. Петруха насупился, но целоваться с ним при всех она не собиралась. А Шумилов просто пожелал доброго вечера с таким видом, будто у него вторые сутки болит брюхо.

– Как вы сюда попали? – первым делом спросила Анриэтта. И московиты, немного смущаясь, рассказали о своей погоне за Ординым-Нащокиным-младшим.

Шумилову очень не хотелось признавать поражение, Петрухе – тоже. А Ивашка был попроще, да и отношения с Анриэттой у него сложились чуть ли не родственные.

– Где-то мы его, подлеца, упустили, – сказал Ивашка. – Думали, он в Париже. Может, и впрямь в Париже, да как его тут искать?

– То есть потеряли между Утрехтом и Парижем? – весело уточнила Анриэтта. – Как у вас, русских, говорится: – проще найти иголку в стоге сена?

– Это не смешно, – выпалил Шумилов. – Он связался с ворами и негодяями. По мне, так хорошо бы, если бы его при дележке хабара порешили.

Последние слова он произнес по-русски, но Анриэтта почти все поняла.

– Что такое «хабар»? – спросила она.

– Это награбленное.

– Если схватят и начнут допытываться, кто таков, он сперва будет врать, потом скажет правду, – вмешался Петруха.

– Но где он нашел этих воров и негодяев?!

Узнав про повара Жана-Луи де Водемона, Анриэтта задумалась.

– Фамилию он взял фальшивую, это ясно. Говорите, повар?..

– В Утрехте его считают хорошим поваром, – сказал Ивашка. – Да там французов привечают, потому что самим стряпать лень. Горячее варят раз в неделю, потом разогревают. Такие они, эти голландцы. Им коли малость получше сухой корки, так уж и лакомство, так уж и французская стряпня! Хлеб пекут – ком глины на дороге возьми, обомни и то вкуснее!

– Знаю я, какой там хлеб… Ну, кажется, есть один человек, который может подсказать, где искать вашего повара. Я могу его навестить, но не хочу идти одна, там место опасное.

– Пойдем вместе, – сразу ответил Шумилов. И сам удивился: отчего ему вдруг приятно видеть страх Анриэтты?

Человек, к которому она решила повести своих московитов, был не простой. Несколько лет назад он выполнял такие поручения кардинала Мазарини, что сам чудом остался жив. Дениза и Анриэтта дважды получали его в помощники – и оба раза он умудрялся купить услуги таких головорезов, по которым виселица плачет. Теперь, когда кардинала не стало, а человеку тому исполнилось семьдесят, он жил на покое – хотя от него всего можно было ожидать.

Его подлинного имени Анриэтта, понятное дело, не знала, а обращалась к нему так, как велел кардинал: господин Бюсси.

Место, где он поселился, было не столь аристократическим, как квартал Марэ. Бюсси хотел иметь свой дом, а не снимать жилище, потому что дом этот собирался оборудовать на особый лад. Он отыскал сравнительно недорогой домик в переулке, отходившем от улицы Глатиньи. Улица, хоть и возле самого собора Парижской Богоматери, принадлежала проституткам, на ней околачивался всякий сброд, но именно там можно было неплохо заработать – добрый дядюшка Бюсси давал деньги в рост под хороший залог, не брезговал и скупкой краденого. В его приколоченном к полу сундуке хранилось немало ценных вещей, но совершенным болваном нужно было быть, чтобы на эти сокровища покуситься: Бюсси достаточно было сказать словечко двум-трем здешним молодцам, и похитителя бы ему нашли мигом.

Для визита к Бюсси Анриэтта надела мужской костюм, но не модный, а простой – взяла довольно длинный рыжий кожаный колет у кучера, рубаху и штаны – из тех, что недавно купила для привратника. Сапоги у нее были свои – куплены на случай, если вдруг захочется прокатиться верхом. Волосы она частью запрятала под шляпу, частью выпустила, подкрутив концы. Шпага у Анриэтты тоже была – лихое прошлое приучило ее держать дома все оружие, какое только удастся раздобыть.

Когда московиты увидели ее в этом наряде, Петруха охнул, Ивашка перекрестился, а Шумилов невнятно хмыкнул.

Домишко, где жил Бюсси, имел два этажа, маленькие зарешеченные окна и дверь из прочных досок. Возле двери сидел на каменной скамье мужчина лет пятидесяти, кривой на левый глаз, в шляпе с обвисшими полями, в буром кожаном колете и штанах, когда-то, возможно, бывших зелеными, в башмаках на босу ногу и с лежащей на коленях рапирой. Чашка рапиры напомнила Анриэтте тот бритвенный таз, который вместо шлема надел на голову Дон Кихот из знаменитого романа.

Мужчина запрокинул голову, закрыл единственный глаз и наслаждался солнечным теплом; лучи в эту узкую и мрачную улочку проникали редко, и вот сейчас ему выпало такое счастье.