Блудное чадо

Но шаги он услышал сразу и положил руку на эфес.

– Господин Бюсси у себя? – спросила Анриэтта.

Мужчина несколько секунд в нее вглядывался.

– Может, у себя, а может, и нет.

Анриэтта усмехнулась и на ладони левой руки начертила ногтем три маленькие пентаграммы.

– Вон оно что. Сейчас…

Мужчина дернул за свисавшую из окна веревочку.

– А эти – со мной, – сказала Анриэтта.

Дверь отворилась. Хозяин дома стоял, отступив на два шага от порога, с горящей свечой в руке.

– Входите, моя красавица, – сказал Бюсси.

Анриэтта вошла в темную комнату, а следом за ней и московиты.

Господин Бюсси оказался черноглазым стариком с седыми бровями неимоверной кудлатости, усами и бородой – как у нищих на паперти любого московского храма, длинным мясистым носом. Ростом он был – Ивашке по плечо, а Шумилову по ухо.

Помещение, где он принимал гостей, было пустым и мрачным: скамья у стены, небольшой стол, стул для хозяина. Окошко – в две ладони величиной да еще забрано решеткой.

– Не прислал ли за мной с того света наш хозяин? – осведомился Бюсси. – Должно быть, скучно ему там на раскаленной сковородке, и он просит пожаловать своего верного слугу.

– Я не знаю, мой милый Бюсси, на сковородке он или на раскаленных вилах, да и знать не хочу, – ответила Анриэтта. – Много для него чести – чтобы мы вспоминали старого негодяя. Но старых товарищей я помню.

– Эх, прошли те годы, когда красавицы вспоминали обо мне по более приятным поводам… Значит, полагаете, что можете хорошо мне заплатить за услугу?

– И даже дам деньги вперед.

– Слышал бы нас теперь проклятый итальянский скупердяй! – Бюсси даже развеселился. – Теперь я вижу, что значит хорошая репутация! Я вас, моя красавица, никогда не подводил?

– И сейчас не подведете. Вот эти господа, – Анриэтта указала на Шумилова, Ивашку и Петруху, – ищут одного мерзавца. Я уверена, что вы можете кое-что подсказать. Каждое слово – на вес золота.

– За одно слово – луидор?

– Если это слово – имя или название улицы.

– Так… Ну, садитесь, господа, и я вас внимательно выслушаю.

Бюсси сел первым – на свой стул, московиты и Анриэтта с трудом уместились на скамье.

Шумилов, мужественно сражаясь с французскими неправильными глаголами, рассказал о двух простаках, попавших в когти к Жану-Луи де Водемону.

– Значит, мы ищем повара, который склонен к воровству? А может, скажем иначе: ищем вора, который умеет прекрасно готовить? – спросил Бюсси.

– Да, так будет правильно, – согласился Шумилов.

– Удачно придумано. Такое ремесло в Нидерландах открывает двери во все богатые дома. Я непривередлив, но тем, что стряпухи в Брюгге называют мясным супом, я не стал бы кормить и уличных псов. Наша французская кухня – сокровище. Итак, де Водемон… Имя наверняка фальшивое. Есть какие-то приметы?

– Высокий, толстый, лет пятидесяти, умеет себя вести в хорошем обществе, – перечислил Шумилов.

– Попробую узнать, что это за мошенник… Любопытно, умеет ли он правильно готовить гасконский и лотарингский киш. Я, видите ли, очень люблю эти жирные пироги…

– Найдется ли кого послать за большим горячим кишем? – спросила Анриэтта. – Господин Шумилов, доставайте кошелек.

Деньги в этом кошельке лежали те самые, что московиты выручили за золотую мушечницу.

– Приходите через неделю, – велел Бюсси. – Раньше я ничего не узнаю.

– Хорошо. Идем, господа, – сказала, встав, Анриэтта.

Они вышли в переулок.

– А это что было? – спросил Ивашка, повторяя знак, который открыл Анриэтте двери дома Бюсси.

– Печать покойного кардинала – три пентаграммы. Надеюсь, что никогда в жизни ее больше не увижу.

Эту неделю московиты провели весело – шатаясь по Парижу. Анриэтта подсказала им, что стоит посмотреть, и они в ожидании сведений развлекались, как умели.

Сведения же оказались такие: Жан-Луи де Водемон носил имя Туссен, фамилию – в зависимости от обстоятельств, прозвище – Пузан. На поиски Пузана можно отправить одного человечка, знающего, кому в Брюсселе можно задавать вопросы о ворах, грабителях и проститутках.

– Вы сами не справитесь, – сказала московитам Анриэтта. – Придется платить.

– Нечем, – честно ответил Ивашка. – Сколько ж можно у тебя брать?

– Вернешься в Москву – купишь Денизе все, чего пожелает. И мы будем в расчете.

– Стыд и срам, – буркнул Шумилов.

Эти русские слова Анриэтта знала.

– Деньги – это всего лишь маленькие кругленькие штучки. Зачем придавать им то значение, которого они не имеют? – спросила она. – В конце концов, господин Башмаков отправил меня с вами, чтобы я вам помогала. В Вавеле я изображала баронессу за его счет. Господин Шумилов!

– Я вас слушаю.

– У меня сейчас есть деньги!

– Хорошо.

Анриэтте пришла в голову неожиданная мысль: вот любопытно, когда он наедине с женщиной и постель уже готова, он так же хмурится и бурчит?

– Вы ведь запомнили, где живет дядюшка Бюсси? Ступайте, отнесите ему шесть луидоров, для начала хватит. Да будьте осторожны. Если увидите подозрительных людей, сразу возвращайтесь к Бюсси. Там вас не тронут. Держи деньги, милый братец!

Это относилось к Ивашке. Анриэтта знала, что Ивашка возьмет сразу, а Шумилов еще будет корчить из себя оскорбленную невинность и святую недотрогу.

Московиты отправились на остров Ситэ, но не с утра, как советовала Анриэтта, а вечером. И, как она и опасалась, угодили в потасовку.

Шпаги у них были – точнее, решив не тратить лишних денег на оружие, которым все равно пользоваться не умели, они приобрели один увесистый колишмард и две рапиры. Ивашка вовремя заметил, что за ними увязались двое молодцов, обернулся и погрозил им кулаком. Один преследователь сразу выхватил клинок, другой свистнул. Явились еще трое.

Казалось бы, что хорошего могли они взять у троих скромно одетых мужчин? Но, как потом догадалась Анриэтта, местные жители запомнили их, дважды увидев у дверей Бюсси, и решили, что они ведут со стариком денежные дела. Вопроса, куда девать покойников, у этих налетчиков даже не возникло: Сена же рядом.

Увидев противников, московиты тоже достали оружие. Как быть дальше, они не знали. Спасла Петрухина ловкость.

Он первый сообразил, что нельзя подпускать злодеев на расстояние более двух аршин, и быстро огляделся. Улица была узка – чуть более сажени, дома стояли плотно, однако и тут жили женщины, вели хозяйство. На высоте второго этажа через улочку от окна к окну был перекинут длинный шест, на котором сушилось белье и висели мешочки с продовольствием. Петруха, бросив наземь рапиру, ухватившись непонятно за что и опершись ногой о дверную ручку, воспарил ввысь, сдернул вниз этот шест и напал на противников первый. Хороший удар в грудь опрокинул первого навзничь, а чтобы ему было о чем поразмыслить, Петруха пробежал по нему, успев дать с носка в челюсть.

Ивашка с двумя рапирами побежал следом, крича такое, что самому потом неловко стало.

Шумилов же заметил у двери дома две пустые бутылки. Взяв колишмард в левую руку, он запустил их в злодеев, и очень удачно: бутылка, попавшая как раз в середину лба, хоть кого вразумит.

В общем, как могли – так и отбились.

Вечером Ивашка потихоньку рассказал Анриэтте об этом происшествии.

– Нам бы поучиться… – он вздохнул. – Всякий сброд махать шпажонками умеет, мы чем хуже? А тут цепляются к каждой мелочи, косо посмотришь – уже хватаются за рукоять… Честь, видите ли, задета… А какая такая честь, если ее всякой дрянью задеть можно?..

Шумилов в это время играл с Петрухой в шахматы, но прислушивался. Вдруг он резко обернулся.

Анриэтта догадалась – он разозлился на Ивашку за то, что Ивашка пожаловался. И эта злость ей не понравилась.

Как многие норовистые женщины, Анриэтта вслух утверждала, что мужчины измельчали, они не те, что воевали в армии Карла Стюарта или в отрядах фрондеров, она чуть ли не клялась, что, подвернись ей такой решительный боец с обостренным чувством мужской чести, пошла бы за ним на край света. Но, столкнувшись с мужским норовом, она желала лишь одного: переупрямить и победить!

– Бою на шпагах учатся точно так же, как игре в шахматы, – громко сказала она. – В этот раз вам повезло, в другой может не повезти. А тут нет вашего православного храма, чтобы отпеть вас и отслужить панихиду.

– Значит, нужен учитель, – сделал правильный вывод Петруха. – Так он же денег станет просить! А хороший – так вовсе цену заломит.

– Верно, нанимают фехтовальных учителей, фехтмейстеров, – согласилась Анриэтта. – Они бывают разные, и вам сейчас годится любой, чтобы преподать основы. Для начала и я могу…

– Вы? – не выдержал Шумилов.

– Я. Вы же знаете, мы с Денизой были на войне. Велите принести рапиры.

– Что принести?

Анриэтта вздохнула.

– То, что вы приобрели, чтобы носить на левом боку. Для начала хватит, а потом понадобятся кожаные маски и нагрудники.

Рапиры у московитов были при себе, только из-за непривычки к ношению оружия они оставили клинки вместе с перевязями в углу прихожей. Учиться в гостиной было бы глупо, Анриэтта предложила пойти на задний двор.

Выставили против нее Ивашку, благо сам вызвался.

Анриэтта подоткнула юбки, чтобы мужчины видели ее ноги чуть ли не по колено.

– Встать так – между ногами расстояние в ступню, пятка левой ноги и ступня левой на одной линии, – Анриэтта показала, тыча острием рапиры в свои туфли. – И присесть, чтобы колено четко над носком. Извольте, братец!

Чувствовал себя Ивашка дурак дураком. Понимал, что рубиться на саблях и шпагах положено, стоя враскоряку, но чувствовал себя, словно наложил в штаны и должен донести их поганое содержимое до отхожего места.

– Глубже, глубже! – командовала Анриэтта. – Вот так. А теперь разворачивай корпус…

Слова «корпус» Ивашка не понял – до сих пор в его толмаческом труде оно не попадалось. Анриэтта объяснила, обведя руками свой не сильно зашнурованный стан, и дальше начались мучения.

Ивашка понимал, что нужно всячески сокращать площадь, куда может попасть острие вражеского клинка, что нельзя открывать для удара грудь, но тело отказывалось заворачиваться таким противоестественным образом, а если заворачивалось – ноги сами собой выпрямлялись. Наконец Анриэтте удалось установить его в правильную позу: колени над носками, спина прямая, плечи развернуты, зад не отклячен, правый локоть не торчит, левая рука откинута назад.

И в правой руке – воображаемая рапира…

– Охти мне… – еле выговорил Ивашка.

– Это лишь начало, – осчастливила Анриэтта. Сама она стояла в заковыристой позе свободно и непринужденно. Только сгибала колени меньше, чем положено, потому что пуля, много лет назад угодившая в правое колено, наделала немало вреда.

– Теперь ты, – велел Шумилов Петрухе.

Петруха нехорошо на него посмотрел.

– Дурное это дело – за честь вертелами махать, – буркнул он. – Чего они, по-человечески не могут? Вот как наши бояре – они тоже о своей чести сильно радеют, а как сцепятся спорить о местах – визг, вопли, матерщина, могут в бороду плюнуть, но ведь без всякого кровопролития!

– С волками жить – по-волчьи выть, – спокойно и как-то равнодушно ответил Шумилов. – Становись.