Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

Из составленного им мемориала королевские министры могли почерпнуть некоторые общие сведения о феодально-клановой основе политики в Горной Стране, не утруждаясь при этом терминологической конкретизацией самих понятий «феодализм» или «клан», которые определялись на первых порах скорее содержательно, чем нормативно. С первыми же строками этого сочинения становилось известно, что «сила в Шотландском королевстве издревле покоилась на власти магнатов над своими вассалами и вождей над их кланами, что в мирное время всегда тяжким бременем ложилось на короля и королевство, поскольку эти могущественные магнаты и вожди, возгордясь, действовали очень высокомерно и оскорбительно, не управляясь ни королем, ни законом; во времена войны их могущество вредило и более»[561].

Более конкретные (хотя столь же оценочные) характеристики феодализм и клановый строй в Горном Крае приобретают сквозь призму религиозной истории Шотландии. Сломить мощь магнатов и вождей, как выяснилось, оказалось возможным «только с помощью Реформации», под влиянием которой «большая часть подданных этого королевства стала управляема не волей своих прежних властителей, но в согласии с божьими и земными законами». Стоит ли упоминать, что при такой интерпретации синонимом феодальных и клановых отношений мог оказаться только «папизм»? Стоило последнему отступить в шотландские горы или вовсе исчезнуть, как «грабежи и разбой прекратились, а вассальные и клановые отношения были разрушены»[562].

Правление поздних Стюартов предстает как обширная иллюстрация к феодально-клановым отношениям в Хайленде. «Восстанавливая в правах вождей и магнатов, Карл II и Яков II хотели учредить папистскую и неограниченную верховную власть». Угрожая «религии и свободам народа», первый из них «разрушил укрепления, построенные среди кланов Горной Страны… вернув их к прежнему варварству». Только Вильгельм Оранский «вернул парламентам свободу, восстановил прежнее единство церкви и посадил гарнизоны на шеи этим варварам»[563].

В свете революционных событий 1689–1692 гг., по следам которых и был составлен этот мемориал, автор не оставляет сановному читателю никаких сомнений в том, что феодально-клановые отношения в Горной Шотландии играют на руку лишь якобитам. Власть короля и правительства в Шотландии, таким образом, может быть прочно основана только с помощью «добрых и честных людей» (пресвитериан в своих религиозных и политических предпочтениях), а не с опорой на движимых частными интересами вассалов («папистов» и «епископалов»).

Сам феодализм, таким образом, представляется проблемой скорее религиозно-политической, чем социально-экономической. Во всяком случае, именно политические признаки феодально-клановых отношений в горской среде и политические способы ограничения их распространения (от грабежей в пограничных с Горной Страной округах до мятежей в масштабах всего королевства) занимали после Славной революции умы комментаторов. Набор предлагаемых ими мер показывает, что и решать они были призваны задачи в первую очередь политического характера.

Чем в противном случае руководствовались авторы весьма своеобразного культурного эксперимента по размыванию феодально-клановых отношений с помощью такого института, как представленная в Горном Крае гарнизонами регулярная королевская армия? А ведь предполагалось, что самый крупный форт в Инверлохи станет со временем еще и «центром коммерции и [таким образом] цивилизации Хайленда». В рамках восстановленной (если на то будет воля монарха) Комиссии юстиции «джентльменам, обладающим обширным влиянием в Горной Стране» предлагалось находить общий язык с командирами гарнизонов, предотвращая разбои и грабежи. При этом «губернатор форта в Инверлохи должен обладать особой юрисдикцией над соседними с фортом варварскими областями… избегая каких-либо отношений частного свойства с магнатами или вождями»[564].

Все это создавало положение не только двойственное, но и двусмысленное, если учесть, что, вероятно, именно полковник Джон Хилл, губернатор форта в Инверлохи, предлагал сотрудничать с «влиятельными джентльменами», попутно решая собственные финансовые затруднения[565].

Как иначе можно объяснить тот факт, что прозвучавшие «спустя короткое время после Революции» предложения в некоторых случаях вместо размещения гарнизонов, экономии ради, довериться местным вождям и магнатам (верным сторонникам Вильгельма Оранского и протестантского престолонаследия) через десять лет (почти на полпути между Славной революцией и 1688 г. и Унией 1707 г.) будут озвучены вновь, только с большим размахом и на более высоком политическом уровне?

При этом теперь речь шла еще и об ответственности вождей и магнатов Горного Края за грабежи и прочие беспорядки, совершаемые их клансменами и вассалами. А само решение было принято по итогам работы «Комитета по поддержанию мира в Хайленде», среди трех председателей которого значились упомянутый Данкан Форбс из Каллодена и Джордж МакКензи из Тарбэта (в скором будущем граф Кромэрти) — участник информационной войны за наиболее привлекательный образ хайлендской политики времен королевы Анны Стюарт[566].

Занимавшийся этими вопросами при королеве Анне государственный секретарь Северного департамента, а затем и лорд-казначей Роберт Харли, 1-й граф Оксфорд и Мортимер, даже не пытался повторить в Горной Стране опыт короля Вильгельма, отвергнув предложение государственного секретаря по делам Шотландии графа Кромэрти и виконта Тарбета (креация 1703 г.) о наборе среди «вигских кланов» милиции из 6000 человек, чтобы иметь в горах на случай мятежа готовую «армию».

Вместо этого королевский министр предпочел прислушаться к соображениям Эллэна Кэмерона из Лохила, младшего сына вождя клана Кэмерон, чей план сводился к выплате пенсий лояльным королеве Анне вождям, которые в случае необходимости призовут свои кланы на защиту ее интересов. При этом представляется весьма характерным и показательным, что эти идеи на самом деле во многом повторяли «пенсионную реформу» графа Брэдалбейна, и в своем окончательном варианте в их реализации найдется место и для отдельных рот Джона Кэмпбелла из Гленорхи[567].

Самое примечательное обстоятельство, таким образом, заключается в том, что и до, и после заключения Унии представления Лондона о содержании и характере социальных отношений в Хайленде, включая представления о клановой преданности и феодальной зависимости, формировались и формулировались не только признанными агентами британского правительства в Горной Шотландии, но и отдельными представителями местных элит, активно претендовавшими на роль таковых.

Успешно сочетая роли феодальных властителей с правом суда по одну сторону «Хайлендского рубежа» и истинных джентльменов, членов парламента, двора монарха и даже его Тайного совета по другую, эти люди постоянно пересекали культурные границы внутри Соединенного Королевства, обозначая своими маршрутами то промежуточное пространство, которое существовало между историческим передним краем вторжения британского фискально-военного государства в Горную Страну, с одной стороны, и задним планом постепенного отступления принципов клановой идентичности и феодальных отношений горцев, с другой.

Другой любопытный и весьма показательный факт заключается в том, что граф Брэдалбейн (как отчасти и граф Кромэрти) и Эллэн Кэмерон из Лохила, преследуя в диалоге с властью одни и те же задачи приобретения надежного патрона в Лондоне и расширения патронатной базы в Хайленде, определяли военно-политический потенциал феодально-клановой системы в Горном Крае с диаметрально противоположных позиций.

Первый позиционировал себя в роли незаменимого проводника правительственных интересов в Горной Шотландии, акцентируя внимание не только и не столько на своих возможностях в качестве вождя (коим он по отношению ко всему клану Кэмпбелл и не являлся), сколько на своем потенциале в качестве крупного магната, оперирующего в правовом пространстве вассальных отношений и феодальной зависимости.

Не обладая такими возможностями и правами (напротив, скорее принадлежа к коллективной жертве — как клан — территориальной экспансии магнатов из Кэмпбеллов в Горной Стране), второй предельно ясно заявляет, что главным условием верной службы короне является отмена всех форм феодальной зависимости. Свободные от феодальных повинностей, горцы будут обязаны службой только своим вождям и монарху. 10 000 милиционеров, собранных в недельные сроки в случае этого принятия предложения, — отличный результат, если бы он был возможен в реальности.

На практике такая репутация горцев как прирожденных и неукротимых воинов была явным преувеличением, обозначавшим как степень непонимания реалий их социальных отношений за пределами Хайленда, так и желание магнатов и вождей использовать этот дефицит информации, порождавший удобные обеим сторонам стереотипы, в своих интересах. Возможно, именно поэтому, судя по переписке графа Оксфорда с одним из его агентов в Горной Стране, касавшейся пенсий, предназначенных для поддержания спокойствия в Горном Крае, действительное число горцев, которых их вожди обязались выставить в поле в случае королевской в том надобности, так и осталось невыясненным (при этом явно будучи в два раза меньше заявленного). Однако и стоило такое клановое войско, в отличие от феодального ополчения графа Брэдалбейна (и графа Кромэрти), дешево: всего 4000 ф. ст. в год — менее фунта на каждого милиционера из предположительно лояльных кланов Роберта Харли[568].

Как верно отметил Д. Стивенсон, план графа Кромэрти делал положение графа Оксфорда менее прочным. Учитывая, что лорд-казначей стремился скорее к успокоению Горной Страны, формирование милиции из «вигских кланов» неизбежно толкало остальных в объятия тори, а в условиях Шотландии между ними и якобитами часто смело можно было ставить знак равенства (английские тори, к которым принадлежал и сам министр, вообще могли расценить этот шаг как предательство)[569].

Кроме того, Роберт Харли не желал ослабления позиций правительства в Горном Крае, почти точно совпадавших с гарнизонами королевской армии в Хайленде, скорее обозначавшими британское присутствие в шотландских горах, нежели служившими его реальным основанием и границами владений лояльных правительству представителей местных элит. В Лондоне, судя по всему, решили, что друзья правительства в Горной Стране и так верны по доброй воле (в действительности этот вынужденный выбор был обусловлен скорее местными обстоятельствами взаимных притязаний и сотрудничества в отношениях между кланами и магнатами Хайленда), так что пенсии следует распределять среди потенциальных противников (многие из которых были и будут реальными врагами официальных властей), что и предложил Эллэн Кэмерон из Лохила — «не будить спящую собаку» (Д. Стивенсон[570]), и только.

Вместе с тем мотивы лорда-казначея при выборе стратегии умиротворения Горного Края не исчерпывались одними партийными предпочтениями и раскладом политических сил в королевстве. Если внимательнее присмотреться к более раннему и более представительному по масштабу обсуждаемых проблем мемориалу графа Кромэрти о «первейших причинах разногласий в Шотландии», адресованному королеве Анне в связи с ее восшествием на престол в 1702 г., то нетрудно заметить, что автор имел в виду упомянутые им в предложении Роберту Харли «вигские кланы» по той конъюнктурной причине, что виги тогда, пребывая у власти, казались ему более надежными союзниками протестантского престолонаследия (соответственно, его личного положения в иерархии властных отношений в Соединенном Королевстве, Шотландии, Хайленде)[571].