Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

Во второй половине XVIII в. теория «древней английской конституции» получит второе дыхание в трудах радикалов и сторонников парламентской реформы[606]. В первой половине этого столетия интересам реформирования Горного Края служил миф о «готской конституции», позаимствованный у антиквариев и представленный как доказательство эволюционной неизбежности отмирания феодального права и клановых отношений, тесно связанных с ним практикой военных держаний.

Более проблематичной оказалась антифеодальная интерпретация акта об унии Англии и Шотландии 1707 г. Прочитать его 20-ю статью, сохранявшую в неизменном виде все наследственные службы, права и юрисдикции, как-то иначе не представлялось возможным. Но преподобный прибег к помощи самого документа, обращаясь к 4-й статье акта об Унии, в соответствии с которой «права, привилегии и преимущества должны принадлежать подданным обоих королевств». Примечание к 18-й статье акта об Унии было призвано сделать аргументацию автора еще более основательной: «Любые изменения в законах, касающиеся частного права, вполне допустимы на пользу подданных в Шотландии». В том, что ликвидация феодального права и клановых отношений, основанных как раз на частной юрисдикции, этому поспособствует, сомнений у преподобного, разумеется, не возникало.

Не вдаваясь в подробности юридического содержания «самых несправедливых, абсурдных и варварских магнатств», которым отведена треть памфлета (две трети занимают сюжеты, интерпретирующие хайлендский феодализм как явление исторического и юридического характера, подтверждая приверженность автора легалистской традиции), заметим, что конечный вывод — постоянное нарушение прав собственности, рост долговой зависимости и беззаконие в Горной Шотландии и на границе с Равнинами. Неудивительно, что и наследственная юрисдикция в результате приобретает деспотичный характер, а система феодального права в Горной Стране оборачивается «Imperia in Imperio», не оставляя места для присутствия в Горном Крае королевской власти, правительства и британских законов и институтов[607].

При этом необходимо понимать, что интеллектуальная колонизация подразумевала не только встраивание «Хайлендской проблемы» в британскую систему идеологических координат. В равной степени этот процесс предполагал накопление достоверных и адекватно отражавших реалии Горной Шотландии сведений, способных обеспечить правительство надежной информацией в процессе реформирования Горной Страны.

В этом смысле весьма примечательно, что правительство Роберта Уолпола, которое часто обоснованно обвиняют в бездействии в Горной Стране, в самом начале хайлендской политики дважды перестраховалось в процессе сбора необходимых сведений о мятежной окраине, не только поручив летом 1724 г. генералу Уэйду, назначенному вскоре командующим королевскими войсками в Шотландии, перепроверить на предмет достоверности отчет лорда Ловэта о состоянии Хайленда от того же 1724 г., но и предложив в том же 1724 г. лорду Грэнджу составить мемориалы на все ту же заданную Лондоном тему о положении в Горной Шотландии[608].

Совершенно функциональное назначение этих мемориалов и рапортов (хотя их авторы, несомненно, шире, чем правительство, представляли себе функции составленных ими аналитических справок, имея в виду и собственные карьерные интересы) определило своеобразный академический подход правительственных комментаторов к проблеме феодализма в Горной Стране. В письме к Чарльзу Тауншенду, 2-му виконту Тауншенду, государственному секретарю Северного департамента в 1721–1730 гг., Джеймс Эрскин, лорд Грэндж, так отозвался о памфлетной публицистике, утверждая «академическую» достоверность собственных штудий: «Я буду рад, если он [ „отчет о горцах и их стране“] будет означать что угодно, только не забавное развлечение, как шестипенсовый памфлет»[609].

Итак, во-первых, были четко разграничены феодальная система и клановые отношения в Хайленде, объяснена их взаимосвязь и взаимодействие в крае. Тот же лорд Грэндж отмечал в «Отчете о горцах и Горной Стране Шотландии», отправленном вместе с упомянутым выше письмом к виконту Тауншенду: «Различные племена [кланы], увеличившись… приобрели держания и были пристроены к делу среди других и таким образом оказались под новым влиянием своих лендлордов или властителей. Когда впоследствии были утверждены феодальные обычаи, магнатство и вассалитет привели к иной и сильной зависимости… Магнатство и вассалитет представляют собой военный институт, при котором магнат — это генерал, вассалы — это офицеры, рядовые арендаторы и слуги это солдаты, а сам клан — это армия под началом вождя. При этом горцы больше привязаны к вассалу, являющемуся их повелителем и на земле которого они проживают, чем магнату [сюзерену] этого вассала… Приверженность клану и вождю идет еще дальше»[610].

Сообщенные лордом Ловэтом сведения подтверждали эти выводы. Когда он в качестве вождя, «несмотря на изгнание в течение многих лет», вернулся в 1715 г. в родную Шотландию, то отозвал из лагеря графа Мара под Пертом, «где стояла армия мятежников», большую часть своих клансменов, которые, едва «услышав, что их вождь собирает друзей и людей своего имени в Горной Стране… присоединились к лорду Ловэту»[611]. Другим примером «послужили те из МакЛейнов, управление землями которых за долги было поручено дому Аргайл за 40 лет до этого… однако, несмотря на эти обстоятельства, сэр Джон МакЛейн собрал вместе 400 из них… против войск его Величества, хотя последними и командовал их собственный лендлорд [Джон Кэмпбелл, 2-й герцог Аргайл]»[612].

Информация, собранная генералом Уэйдом в ходе инспекционной поездки по Горному Краю, в свою очередь, установила, что данные Саймона Фрэзера не противоречат положению вещей, установленному самим командующим королевскими войсками в рамках разведывательной миссии в Хайленде, чей военный потенциал был представлен магнатами и вассалами, а также вождями и кланами, причем вассальная зависимость была обозначена в отношении каждого учтенного «племени»[613].

Во-вторых, юридические тонкости феодально-клановых отношений в Горной Шотландии (формы феодальной зависимости, их правовые основания), оказалось, представляли для правительственных комментаторов значительно меньший интерес, чем для таких легалистов, как преподобный Уилсон и его потенциальные читатели в Эдинбурге в 1721 г., а затем и в Лондоне в 1746 г. Значительно более значимым агентам Лондона виделось влияние феодализма и клановости на политическую жизнь Горной Страны, Шотландии, Соединенного Королевства и Британской империи (имея в виду угрозу вторжения на Британские острова войск враждебных держав в свете глобальной борьбы за колонии — с опорой на горцев).

Для генерала Уэйда феодализм и клановость в Горном Крае представляли собой прежде всего местные механизмы военной мобилизации: «Число людей, способных держать оружие, в Горной Стране (вместе с обитателями Островов) составляет, по приблизительным подсчетам, 22 000 человек, из которых примерно 10 000 являются вассалами преданных правительству Вашего Величества магнатов; большая часть из оставшихся 12 000 были вовлечены в мятеж против Вашего Величества и готовы, когда бы их к этому ни побудили их магнаты или вожди кланов, совершать новые беспорядки и браться за оружие в поддержку Претендента»[614].

Лорд Ловэт, являясь вождем и потому повторяя при общении с властью по такому щекотливому для него вопросу, как феодально-клановая основа его влияния в крае, соображения графа Брэдалбейна и Эллэна Кэмерона, рассматривал феодально-клановые отношения в первую очередь как пространство патронажных практик по укреплению лояльности Лондону в Хайленде: «…необходимо, чтобы шерифами и лорд-лейтенантами были персоны, обладающие доверием и интересом в графстве, в котором они будут управлять, в противном случае они не будут обладать знаниями о джентльменах и обитателях, необходимыми для отправления долга их службы»[615].

В сочинениях лорда Грэнджа такая архаичная политэкономия Горной Шотландии представляла собой объект масштабного реформирования края, начиная с нарезания новых административных границ и заканчивая формированием новой британской идентичности в Хайленде: «Короче говоря, их [горцев] чувства, нравы и обычаи должны быть изменены, или они по-прежнему будут представлять угрозу для общества и оставаться, как прежде, его бесполезными членами»[616].

В-третьих, характерно, что привлеченные правительством в 1724 г. комментаторы выступали за практическую возможность и необходимость использования феодально-клановых отношений как организационной основы милиции в Горной Шотландии. И если в отношении генерала Уэйда и лорда Ловэта это вполне очевидно, имея в виду их преимущественно мобилизационное видение феодальной системы и клановости в Горном Крае, то для лорда Грэнджа, призывавшего к радикальному переустройству феодально-клановых отношений в Горной Стране, такая хайлендская политика, несмотря на модернизационный запал его отчетов и мемориалов, в определенной степени также была вполне допустима. Во всяком случае, указывалось, что на начальном этапе реформирования Горного Края «преданных и лояльных горцев разоружать не следует», поскольку «лояльный подданный может оказаться без оружия среди врагов»[617].

В действительности почти все авторы в практической части своих отчетов, содержавшей конкретные предложения по умиротворению Горной Страны и оптимизации британского военного присутствия в крае, успех военного сотрудничества связывали с опорой именно на клановую организацию горских сообществ как союз с лояльными Короне и правительству кланами[618]. В этом смысле весьма примечательно, что сами авторы аналитических сочинений, настойчиво призывавшие к «цивилизации» Хайленда, в отдельных случаях полагали приемлемым обращаться к возможностям клановой организации в Горной Стране, как это произошло, например, с теми же лордами Грэнджем и Ловэтом, когда первый пожелал избавиться от жены (вероятно, слишком много знавшей о тайных связях мужа с якобитами и готовой использовать эту информацию в случае семейной ссоры публично), а второй ему в этом помог, предоставив, как вождь клана Фрэзер, послушных исполнителей и надежное укрытие в собственных землях[619].

Таким образом, интеллектуальная колонизация Хайленда представляла собой не только ментальное освоение «чужого» пространства, но и его реальное, фактическое подчинение Лондону благодаря эффективному экспертному знанию (носившему в силу заинтересованности авторов в успехе их аналитического предприятия в некоторой степени субъективный характер) и квалифицированной интерпретации изучаемых фактов (не лишенной определенной ангажированности по указанным выше причинам).

Следовательно, интеллектуальная колонизация представляла собой еще и срез имперского мышления эпохи, отражая определенные модели имперской экспансии (как с точки зрения правительства, так и на взгляд претендовавших на особое место в управлении Горной Шотландией представителей местных сообществ). Первая половина XVIII в. (середина 1720-х — середина 1740-х гг.) представляла собой время немногих лишенных внимания широкой публики сочинителей на поле комментирования реалий Горной Страны. Их мемориалы, памфлеты и рапорты были единичны, привлекали внимание Лондона лишь на короткое время, а в части реализации содержавшихся в них предложений по реформированию феодальных отношений в Горной Шотландии неизменно откладывались из-за их радикализма и сложностей исполнения (прежде всего, сочинения лорда Грэнджа) в долгий ящик правительства (как раз до 1745 г.)[620].