Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

Однако именно в это время «специалисты по Хайленду» сумели плодотворно освоить описываемую ими реальность, создав относительно непротиворечивую систему знаний об этой мятежной окраине. При этом они не только продемонстрировали приверженность практическому подходу, но и придали ему некоторую степень академической респектабельности, приводя свои соображения в соответствие с формировавшимися в рамках интеллектуальных проектов эпохи Просвещения традициями научного комментирования и описания колоний и окраин европейских держав[621].

Не на всех направлениях интеллектуальной колонизации Хайленда эта задача была решена с равным успехом, но в целом было приобретено колониальное знание, адекватное задачам хайлендской политики. Была создана признанная властями и обществом система легитимации комментирования реалий Горной Шотландии в форме интеллектуальной колонизации в юнионистском и модернизационном ключе с применением практик имперского дискурса, отлажен механизм создания и административного (про)движения таких аналитических текстов, сформулированы основные направления анализа политэкономии «Хайлендской проблемы», включая феномен феодализма, который, по весьма спорному (для современных историков), но от того не менее авторитетному (в глазах британского правительства тех лет) мнению комментаторов, еще крепко держался в шотландских горах[622].

В последующие годы (вплоть до 1760-х гг.) британская правительственная и «независимая» аналитика, касавшаяся Горной Шотландии, переживала изменения, связанные и с актуальными обстоятельствами последнего мятежа якобитов, вновь получившего поддержку в Горной Стране, и с формированием значительно более решительного и последовательного курса правительства в отношении реформирования Хайленда (начиная с отмены наследственной юрисдикции и военных держаний и заканчивая формированием новой британской идентичности в крае), но они уже не затрагивали главных принципов и стиля комментирования социально-экономической и политической реальности Горной Шотландии[623].

Кроме того, именно в 1720-е гг. происходит своеобразное смещение центра интеллектуальной колонизации Горного Края от преимущественно вождей и магнатов к преимущественно правительственным чинам и сторонникам «завершения» Унии 1707 г., причем преимущественно из числа самих же шотландцев, активно конструировавших за счет горцев образ коллективного «Другого» по отношению к остальным жителям Соединенного Королевства и формировавших, таким образом, юнионистскую британскую идентичность, одновременно бывшую еще и имперской[624].

Вместе с тем эти комментарии маркируют этапы расширения присутствия Лондона в Горной Стране, учитывая, что процесс интеллектуального освоения Хайленда, сопровождавший и предвосхищавший его активное реформирование после 1746 г., продолжился с переиздания и представления ответственным чинам тех же сочинений, что и в 1724 г.

Характерными чертами публичных и ведомственных дискуссий по проблемам феодализма в Горной Шотландии после подавления в 1746 г. последнего якобитского мятежа, вновь поддержанного в Горной Стране, являлись как продолжение дискурсивных практик предыдущего периода, так и появление периферийных по отношению к доминирующему дискурсу интерпретаций феодально-клановых отношений в Горном Крае. Самым примечательным примером в первом случае представляется издательская деятельность М. Купера, занимавшегося публикацией недорогих шестипенсовых памфлетов «близ Глобуса в Патер-ностер-Роу», о чем сообщалось на титульных листах этих упомянутых выше изданий.

В том же 1746 г., когда Купер переиздал «Письмо к английскому члену парламента от джентльмена в Шотландии…», он опубликовал еще один любопытный (хотя и не такой концептуальный и обстоятельный) образчик политического (по форме и по содержанию) письма: «Примечания к письму, затрагивающему аспекты, недавно важные для этих наций, адресованному Его Светлости герцогу Ньюкаслу…»[625]. А в следующем году выпустил «Исследование природы наследственных юрисдикций в этой части Великобритании, что зовется Шотландией», вполне соответствовавшее по форме и содержанию своему неброскому академичному названию и будто отвечавшее на «Письмо к английскому члену парламента от джентльмена в Шотландии…», указав автором обращавшегося к соотечественникам в Шотландии «английского джентльмена»[626].

Единый стиль этих работ отражает тот факт, что позиции сторонников «завершения Унии» не претерпели существенных изменений. Напротив, подданные и соотечественники представлялись по-прежнему предпочтительнее вассалов и клансменов, феодальное право по-прежнему воспринималось как первопричина мятежа (с якобитами во главе или без), рядовые горцы считались жертвами установившейся системы социально-экономических отношений в Хайленде, не способными ее изменить самостоятельно, британский парламент и Уния подавались как политический институт и правовая основа с монопольным правом на принятие государственных решений и регулирование правовых отношений во всем Соединенном Королевстве, а магнаты и вожди, эти «лорды манора», так же как и четверть века спустя, все еще стояли «преградой между королем и его подданными» в Горной Шотландии[627].

Сочинения, составленные по заказу правительства, в идеологической части следовали устоявшимся представлениям, уделяя пристальное внимание практическим рекомендациям ликвидации феодализма, клановости и наследственной юрисдикции[628]. В целом они органично дополняли друг друга, формируя общий благоприятный для правительства информационный фон решения «Хайлендской проблемы». Требовалось не только объяснить присутствие Лондона на гэльской окраине, ради укрепления Унии используя образ «чужой» Горной Страны. Для того чтобы последняя в итоге стала «своей», требовались квалифицированные знания, имевшие отношение не только и не столько к идее формировавшейся британской нации, сколько к конкретной социально-экономической и политической практике.

В этом смысле особый интерес вызывает периферийный дискурс доминировавших интерпретаций феодально-клановых отношений в Горном Крае, обнаруживший явное стремление противников отмены наследственной юрисдикции и феодального права предложить правительству такую описательную модель, в которой эти особенности политэкономии Хайленда изымались из числа причин поддержки якобитов в Горной Шотландии[629]. Контрнаступление велось на тех же фронтах (штудии в области истории государства и права) и с тем же риторическим инструментарием (аналогии с феодальным правом в Англии, апелляция к Унии, рассуждения на тему «готской конституции» и «британских свобод»).

Ссылаясь на решения королей и парламентов и безусловно осуждая мятеж, комментаторы, однако, настаивали, что феодализм в Горной Стране на деле представляет собой продукт законотворчества монархов и все проблемы и жалобы, проистекающие от этого института, связаны не с феодальным правом, а с ненадлежащим его соблюдением. Вместо радикальных мер, за которые ратовали сторонники «завершения Унии», обладателям наследственной юрисдикции и/или распорядителям феодальных держаний предлагалось назначать на должности бэйли или заместителей (как и в случае с наследными шерифами) людей, «обученных праву и способных нести эту службу». Предполагалось, что в этом случае разница между магнатами по праву наследства и лордами, назначенными на административные или судебные должности королем, перестанет быть столь очевидной, как прежде[630].

Такая нормализация реалий Горного Края была призвана продемонстрировать, что, исправив некоторые недостатки, существующий порядок вещей можно сохранить без ущерба для собственников в Хайленде и политической стабильности в Соединенном Королевстве. Более того, отмена наследственной юрисдикции и феодального права как раз и представлялась сторонникам этой идеи самым верным способом разжечь недовольство правительством и, как следствие, новый мятеж[631].

Таким образом, поменяв местами причину и следствие, с точки зрения сторонников доминирующей интерпретации, противники радикальной реформы связали якобитизм с реформами правительства в Горной Шотландии, предлагая не играть на руку Стюартам и при этом отстаивая именно те социально-экономические практики края, которые большинством комментаторов связывались с поддержкой Претендентов в Горной Стране.

Тем не менее, несмотря на крамольный характер подобных суждений, в особенности сразу после подавления мятежа якобитов 1745–1746 гг., они не только допускались властями (что любопытно само по себе), но и одним своим наличием сообщали сочинениям, поддерживавшим мероприятия Лондона в Хайленде, дополнительный кредит доверия в глазах правительства. Отношение к феодализму в Горной Шотландии оказывалось критерием лояльности королю и верности правительству в Лондоне.

В памфлетной продукции комментаторы хайлендского феодализма эпохи побеждавшего капитализма пользовались относительной свободой в выборе интеллектуальной позиции, но при этом были обязаны более убедительно и внятно, чем их оппоненты, обосновывать справедливость и истинность своих утверждений, демонстрируя лояльность официальному Лондону. В этом случае можно было рассчитывать на определенный успех, доступный правительственным аналитикам. Обязательным условием и для тех, и для других при этом было оснащение своего текста жестким каркасом ссылок на правовые традиции и королевские постановления Шотландии, Англии и (после 1707 г.) Великобритании в обрамлении терминологии прецедентного права в его островном варианте и исторических примеров из британского и общеевропейского прошлого.

Анализ цитирования при этом наглядно показывает, что личность автора памфлета или мемориала (его социально-политический облик) в значительной мере проявлялась в подборе цитат. Кто-то (оспаривая решения королей, полемизируя с сановниками прошедших эпох) ссылался на исторические примеры как наиболее весомые, по мнению комментатора, аргументы в такой заочной полемике (весьма заинтересованно отобранные, несмотря на все заверения авторов в обратной позиции). Кто-то, напротив, предпочитал историческим фактам свидетельства современников и участников недавнего прошлого (мятежей якобитов 1715–1716 и 1745–1746 гг.). Кто-то историческим фактам противопоставлял сведения юридического характера (в их авторском понимании и изложении)[632].

Вариации исторических и юридических экскурсов позволяли комментаторам не только относить истоки феодального права в Хайленде к определенным историческим эпохам, но и выстраивать идею преемственности и выявлять типологические параллели с развитием этого института по обе стороны англо-шотландской границы, оперируя обширным комплексом профессиональной юридической и исторической терминологии. В таком прочтении трактовка особенностей социально-экономического развития края представляла собой не только исторический и юридический, но и филологический прием одновременно.