Озорные рассказы

Брат по оружию

Время действия: XVI век (царствования Франциска I и Генриха II).

В первые годы царствования нашего второго короля по имени Генрих, того самого, что безумно любил красавицу Диану[61], еще в ходу был благородный обычай, который постепенно сошел на нет, как и бесконечное множество прочих добрых старых традиций. Я имею в виду выбор брата по оружию — обычай, коему следовали все рыцари. Признав достоинства и мужество друг друга, рыцари становились братьями и верными союзниками на всю оставшуюся жизнь и защищали один другого на поле брани от неприятелей, а при дворе — от очернителей. В случае отсутствия одного товарища, второй, услышав, что кто-то обвиняет его дорогого брата в неверности, злодействе или черном коварстве, должен был сказать: «Твои уста лгут!» — и немедленно бросить оговорщику вызов, настолько каждый из них был уверен в честности своего названого брата. Нет нужды добавлять, что всегда, во всяком деле, хорошем или дурном, они поддерживали друг друга и поровну делили все радости и горести. Любовь их была сильнее, чем любовь кровных братьев, коих связывают между собой лишь природа и случай, ибо братьев по оружию объединяли чувства высокие, непритворные и взаимные. Благодаря братству по оружию явились на свет герои, столь же отважные, как древние греки, римляне и прочие… Впрочем, рассказ мой не о том, а ежели кого интересуют подробности, то они найдутся в исторических сочинениях наших соотечественников, имена которых хорошо известны.

Так вот, в то самое время два молодых дворянина родом из Турени — младший сын сеньора де Малье и сеньор де Лавальер — стали братьями по оружию в день, когда впервые вышли на поле боя. Они служили под началом господина де Монморанси[62] и прониклись добрыми поучениями сего великого полководца, а также показали, сколь заразительна доблесть в подобном обществе, ибо в битве при Равенне[63] оба заслужили похвалы самых старших рыцарей. В жестокой неразберихе этого дня Малье, спасенный Лавальером, с коим уже успел раза два-три повздорить, понял, что в груди его спасителя бьется благородное сердце. Поскольку оба были ранены, они скрепили свое братство кровью и лечились, лежа на одной койке в палатке господина де Монморанси. Надо сказать, что Малье-младший в нарушение традиций своего семейства, члены коего всегда славились пригожестью, лицом был не краше черта. Мало того, статью своей он напоминал борзую, плечи у него были широкие, а сложение столь же кряжистое, как у известного своей непобедимостью короля Пипина[64]. Напротив, хозяин замка Лавальер отличался таким изяществом, что казалось, именно для него придумали восхитительные кружева, тонкие чулки и ажурные сапожки. Его прекрасные длинные пепельные волосы походили на женские, короче говоря, то был мальчик, с которым охотно поигралась бы любая дама. Потому дофина, племянница папы римского[65], однажды со смехом сказала королеве Наваррской, которая слыла большой охотницей до подобных шуток, что сей паж послужит лекарством от любых недугов! Слова ее вогнали красавчика-туренца в краску, понеже в свои шестнадцать лет он воспринял сию галантную похвалу как упрек.

По возвращении из Италии Малье-младший обнаружил, что матушка уже ждет его с невестой — юной Мари д’Анбо, очаровательной и прекрасной во всех отношениях девицей, и ко всему прочему хозяйкой богатого особняка на улице Барбеты (включая обстановку и итальянские полотна на стенах), а также наследницей обширных земельных владений. Через несколько дней после кончины короля Франциска, которая повергла в ужас всех кавалеров, ибо сей король умер вследствие болезни неаполитанской[66] и потому отныне никто из них не мог почитать себя в безопасности даже с самыми высокородными принцессами, вышеозначенный Малье был вынужден покинуть двор, дабы уладить одно чрезвычайной важности дело в Пьемонте. Как вы понимаете, ему страшно не хотелось бросать свою прелестную и привлекательную молодую жену одну посреди опасностей, преследований, подвохов и неожиданностей, коими полно общество молодых мужчин, гордых и смелых, точно орлы, и жадных до женщин, ровно как добрые христиане до мяса после Великого поста. Жестокая ревность привела его в крайнее замешательство, и, поразмыслив, он решил посадить жену под замок, а как — вы сейчас узнаете. Накануне отъезда он попросил своего брата по оружию прийти к нему. И вот ранним утром, как только на дворе послышался стук копыт, Малье тихонько выскользнул из постели, не желая будить свою ненаглядную и прерывать сладкую полудрему, которую весьма любят лежебоки и любители понежиться. Малье и Лавальер крепко пожали друг другу руки и уединились, укрывшись в оконной нише.

— Я бы пришел к тебе еще вчера, но мне надо было кое-что обсудить с одной дамой, которая прислала мне записку, я никак не мог не явиться к ней на свидание, но, как только рассвело, я с нею расстался… Хочешь, чтобы я поехал с тобой? Я уже предупредил ее о твоем отъезде, и она дала слово, что будет ждать… И даже если она обманет, друг мне дороже возлюбленной!

— Нет, мой дорогой брат! — взволнованный такими словами, отвечал Малье. — Я хочу подвергнуть твое сердце иному испытанию… Согласись позаботиться о моей жене, защитить ее от всего и вся, служить ее вожатым, держать на поводке и хранить мою честь незапятнанной… Поживи, покуда я не вернусь, здесь, в зеленой зале, побудь рыцарем моей жены…

Лавальер нахмурился и отвечал:

— Не тебя, не жены твоей, не себя я опасаюсь, но недоброжелателей, которые воспользуются удобным случаем и запутают нас, точно клубки шелковые…

— Положись на меня. — Малье прижал Лавальера к груди. — Пусть даже такова Божья воля и мне суждено обзавестись рогами, боль моя будет не так сильна, коли пользу от оного извлечет мой друг… Хотя, клянусь честью, я умру от горя, потому что я без ума от моей доброй, юной и непорочной жены.

Он отвернулся от Лавальера, дабы скрыть слезы, выступившие на его глазах, но опытный придворный заметил блеск глаз Малье и сжал его руку.

— Брат мой, — сказал он, — клянусь честью, посмей кто-нибудь коснуться твоей жены, мой кинжал достанет его до самых печенок… И пока я жив, тело ее останется нетронутым; что до души и мыслей, то они не в моей власти…

— Значит, это судьба, — вскричал Малье, — и отныне я до гроба твой слуга и должник…

С этими словами молодой супруг отправился в путь, дабы не утонуть в жалобах, слезах и прочих жидкостях, кои выделяют при прощании молодые жены, а Лавальер проводил его до городских ворот, вернулся в особняк, дождался пробуждения Мари д’Анбо, сообщил ей об отъезде мужа и предложил свои услуги, да с такой любезностью, что любая и даже самая безупречная дама пожелала бы иметь такого рыцаря при себе. Однако ни в уловках, ни в тонкостях нужды не было, потому как Мари подслушала разговор двух друзей и пришла в возмущение великое из-за сомнений своего мужа. Увы и ах! Только Господь совершенен! Во всех помыслах человеческих имеется оборотная сторона, сие есть великая наука жизни, и не каждому дано понять, что у всякой палки есть два конца. Угодить дамам трудно, а причина сей трудности в том, что в каждой даме сидит этакая штучка, которая является большей женщиной, чем они сами, и, кабы не мое к ним почтение, я прибегнул бы к другому слову. И потому нам никогда не следует будить прихоти этой злокозненной штучки. Искусно управлять женщиной — задача, способная свести мужчину с ума, именно это заставляет нас им подчиняться, что, полагаю, является лучшим способом разгадки головоломки брака.

Так вот, Мари д’Анбо восхитилась предложением и приятным обхождением галантного рыцаря, однако в улыбке ее таилась хитринка, то бишь, проще говоря, намерение заставить своего юного телохранителя выбирать между честью и удовольствием и ради этого ему всячески угождать, окружать знаками внимания и лаской, пронзать пылкими взглядами, так что хочешь не хочешь, а придется ему изменить дружбе во имя любви.

Все способствовало исполнению указанного намерения, ибо сир де Лавальер неотлучно находился в ее доме. И поелику в мире нет ничего, что может заставить женщину свернуть с намеченного пути, плутовка подстерегала рыцаря на каждом шагу, дабы уловить в свои тенета.

То она просила его до полуночи сидеть с ней у огня, пела ему песни, при каждом удобном случае являла его взору прекрасные плечи и соблазнительные белоснежные прелести, переполнявшие ее корсаж, наконец, бросала на него тысячу многообещающих взглядов, и все это с самым невинным личиком.

То поутру она прогуливалась с ним по саду, вздыхала, опираясь всем телом на его руку, пожимала ее и просила завязать на своих полусапожках шнурки, которые именно тогда норовили развязаться.

То она обращалась к нему с нежными речами, в коих знают толк все дамы, окружала своего гостя ласковым вниманием и заботами, проверяла, удобно ли ему и хорошо ли застелена его постель, чисто ли убрано в его опочивальне и легко ли в ней дышится, нет ли сквозняков по ночам и не слишком ли печет солнце после полудня, просила не скрывать от нее никаких прихотей и выказывать малейшие пожелания.

— Может, вы привыкли по утрам что-то пить в постели… — вопрошала она гостя, — воду с медом, молоко или что-нибудь еще? Вас кормят в удобное время? Я готова подстроиться под ваши желания, только скажите… не бойтесь, не смущайтесь, говорите прямо!

Все эти мелкие угождения сопровождались тысячью уловок, ну, например, она входила в его комнату и тут же говорила:

— О, я вам мешаю, отошлите меня прочь!.. Ну же, вас ничто не должно стеснять в моем доме… Я ухожу…

И всегда ее вежливо просили остаться.

И всегда эта хитрая лиса приходила легко одетая, показывая себя во всей красе, от которой заржал и забил бы копытом даже такой патриарх, каким, по всей видимости, был Мафусаил в его сто шестьдесят лет.

Верный друг был мягок, точно шелк, он на все смотрел сквозь пальцы и был очень доволен, что она занимается им одним, ибо выигрывал от этого во всех смыслах, однако, как преданный брат по оружию, постоянно напоминал своей хозяйке о ее отсутствующем муже.

Однажды вечером после весьма теплого дня Лавальер, опасаясь очередных происков дамы, заговорил о том, как Малье ее любит, какой он порядочный, честный, верный, и как он души в ней не чает, и как печется о защите своей чести…

— Если он так боится за свою честь, то зачем он приставил ко мне вас? — как бы удивилась Мари д’Анбо.

— По великой своей предусмотрительности, — отвечал рыцарь. — Он обязан был доверить вас защитнику вашей добродетели, но не потому, что сомневался в вас, а потому, что стремился защитить вас от недоброжелателей…

— Так вы мой телохранитель?

— И я горжусь этим!

— Что ж! Он сделал далеко не лучший выбор!

При этих словах она бросила на него столь откровенно сладострастный взгляд, что верный брат по оружию в порядке упрека напустил на себя холодность и оставил прекрасную даму одну, обиженную его отказом завязать любовную баталию.

Она глубоко задумалась, не понимая, почему столкнулась с таким препятствием, ибо ни одной даме не придет в голову, что молодой дворянин способен пренебречь безделицей, что столь высоко ценится и столь дорого стоит. Мысли ее, цепляясь одна за другую, потянулись и переплелись так, что из разрозненных кусочков получилось целое полотно, взглянув на которое она поняла, что по уши влюблена. Сей случай должен послужить дамам назиданием, что не след им играть с мужчинами в подобные игры, поелику смола всегда к рукам пристает.