Озорные рассказы

Несуразные речи трех пилигримов

Время действия: конец XIV века.

Когда папа оставил город Авиньон[149], дабы обосноваться в Риме, некоторым пилигримам, кои направлялись в Прованс, дабы получить отпущение разных грехов, хочешь не хочешь, а пришлось перенаправить стопы свои в сторону альпийских склонов, ибо никак иначе до Вечного града им было не добраться. А в ту пору на дорогах и на постоялых дворах то и дело попадались братья ордена Каина, иными словами, сливки кающихся, грешники всех мастей, кои жаждали омыться в папской купели и имели при себе золото и иные ценные вещи, дабы искупить свои злодеяния, заплатить за индульгенцию и подношение святым покровителям сделать. Заметьте себе, что те, кто по дороге туда пил одну лишь воду, на обратном пути, когда на постоялом дворе им предлагали напиться, требовали подать им святой воды из винного погреба.

И вот в то самое время три пилигрима пришли в Авиньон себе на беду, ибо город сей, лишившись папы своего, уже осиротел. Когда они спускались вниз по Роне, желая добраться до средиземноморского побережья, тот пилигрим, который странствовал с сыном лет десяти, на время оставил их, а возле Милана вновь присоединился к честной компании, но уже без мальчугана. Вечером на постоялом дворе устроили они пирушку, дабы отметить возвращение пилигрима, который, как все предположили, передумал каяться за отсутствием в Авиньоне папы. Среди этих паломников, кои надеялись добраться до Рима, один был из Парижа, другой из Алемании, а третий, тот самый, что поначалу хотел за время странствия научить сына уму-разуму, родом был из герцогства Бургундского, в коем у него были кое-какие владения, являлся младшим отпрыском дома де Вилле-Лафе (то бишь Буковая усадьба) и звался де Лавогрёнан. Немецкий барон встретился с парижским горожанином близ Леона, а у Авиньона к ним присоединился сеньор де Лавогрёнан.

И вот за ужином в Милане развязались у них языки и договорились они втроем добираться до Рима, с тем чтобы сообща отбиваться от грабителей, ночных татей и прочих злоумышленников, кои промышляли тем, что избавляли странников от всего, что обременяет тела их, до тех пор, пока папа не избавит их и от того, что обременяет им душу. Выпив, три друга разговорились, поелику вино есть ключ к беседе, и каждый признался, что отправился в путь по вине бабы. Служанка, наблюдавшая за тем, как они пьют, заметила, что из ста паломников, кои тут останавливались, девяносто девять оказались в дороге по той же причине. Сие замечание заставило трех мудрецов прийти к тому умозаключению, что женщины для мужчин весьма опасны. Немецкий барон указал на тяжелую золотую цепь, висевшую у него на груди, и сказал, что поднесет ее в дар святому Петру, хотя грех, им, бароном, совершенный, столь тяжек, что его не искупить даже десятью подобными цепями. Парижанин стянул перчатку, показал перстень с чистым адамантом и похвастал, что у него для папы есть еще сто таких же. Бургундец сдернул шапку, достал из нее восхитительные жемчужные серьги, кои предназначались Лоретской Мадонне, однако же честно признался, что предпочел бы видеть их на своей жене.

Тут служанка предположила, что, должно быть, их грехи столь же тяжки, сколь грехи герцогов Висконти[150].

Пилигримы ей отвечали, что каждый из них дал себе обет до конца своих дней даже не смотреть на сторону, какая бы красавица им не повстречалась, и, сверх того, в точности исполнить епитимью, кою наложит на них папа.

Удивилась служанка несказанно, как это они все трое дали одинаковый обет. Бургундец добавил, что именно из-за этой клятвы он отстал от спутников своих, ибо страшно испугался, как бы сын его, несмотря на малолетство, не сбился с пути и не загулял, ведь он, барон, к тому же поклялся, что не даст блудить ни зверям, ни людям ни в доме его, ни в его владениях. Тут к нему пристали с расспросами, и барон поведал следующее:

— Как вам известно, благодетельная графиня Жеанна Авиньонская[151] в свое время повелела всем продажным девкам переселиться в предместье и в вертепах все ставни выкрасить красной краской и держать наглухо закрытыми. И вот когда мы вместе с вами проходили по этому проклятому предместью, сын мой обратил внимание на дома с красными окнами, и пробудилось в нем любопытство, ибо, как вам известно, эти чертенята все примечают. Он дернул меня за рукав и дергал до тех пор, пока не узнал, что это за дома такие особенные. Но дабы его утихомирить, я сказал вдобавок, что в этих местах мальчикам нечего делать, что они не должны туда соваться под страхом смерти, ибо там мастерят мужчин и женщин, а если появится там новичок, который ремесла не знает, то ему в нос сразу вцепляются летучие шанкры и прочие дикие твари. Мальчонка перепугался, он шел за мной на постоялый двор в великом волнении и не осмеливался даже искоса глянуть на эти чертовы бордели. Я направился в конюшню, желая посмотреть на тамошних лошадей, а мой сын исчез, точно вор в ночи, и даже служанка не заметила, куда он подевался. Очень я боялся, что он отправился к продажным девкам, однако же надеялся на силу закона, который не дозволяет им принимать детей. К ужину мой разбойник возвратился, смущенный не более Спасителя нашего при встрече с книжниками. «Ты где пропадал?» — спросил я. «В доме с красными ставнями». — «Ах ты негодник! — закричал я. — Сейчас я тебя высеку!» Тут он принялся скулить и хныкать. Тогда я сказал, что, коли он расскажет как на духу о том, что с ним приключилось, я его прощу и бить не стану. «Эх, да я внутрь входить поостерегся из-за летучих шанкров и диких тварей, я встал под одним окошком, хотел посмотреть, как мастерятся мужчины». — «И что ты видел?» — «Видел красивую женщину, почти совсем законченную, ей не хватало только одного колышка, и молодой мастер забивал его с большим старанием. Как только он закончил, она зашевелилась, заговорила и поцеловала своего создателя». — «Ешь», — сказал я и той же ночью вернулся в Бургундию и оставил его с матерью, ибо опасался, как бы в первом же городе не захотел он забить колышек какой-нибудь девице.

— Эти дети порой тако-ое сказанут! — воскликнул парижанин. — Вот послушайте, как сын моего соседа открыл тайну отцовских рогов. Однажды вечером, дабы выяснить, как в школе учат богословию, я спросил мальчишку: «Что есть надежда?» — «Это толстый королевский арбалетчик, который к нам приходит, когда отец уходит», — отвечал мальчик. И ведь в самом деле так в королевской гвардии прозвали одного сержанта его приятели. Сосед мой, заслышав таковые слова, поражен был донельзя, однако же справился с собою, посмотрел в зеркало и сказал, что рогов у себя не видит.

Барон заметил, что слова мальчика прекрасны, ибо надежда — это бабенка, что вопреки всему спит с нами, даже когда жизнь идет наперекосяк.

— А как вы полагаете, рогатый муж, что, тоже слеплен по образу и подобию Божьему? — поинтересовался бургундец.

— Нет, — отвечал парижанин. — Господь наш был мудр, жены себе не завел и потому пребывает в вечном блаженстве.

— Неправда, — вмешалась служанка. — Мужья сделаны по образу и подобию Божьему, пока не обзаведутся рогами.

Тут все трое пилигримов прокляли женщин, заявив, что от них все зло на земле.

— У них головы пустые, точно пробки, — сказал бургундец.

— Душа у них кривая, точно серп, — заявил парижанин.

— Почему среди пилигримов так много мужчин и так мало женщин? — вопросил немецкий барон.

— Эти проклятые бабы греха не ведают, — продолжал парижанин. — Они не признают ни мать, ни отца, ни заповедей Божьих и церковных, ни законов земных и божественных. Они не знают ни вероучений, ни ересей, и потому винить их неможно. Они чисты, как младенцы, и смеются, как дети, ума у них ни на грош, и потому они мне отвратительны и я их презираю всем сердцем.

— Я тоже, — сказал бургундец. — И я склонен согласиться с толкованием, кое дал один богослов тем стихам из Библии, в которых говорится о сотворении мира. Так вот, в этом толковании, которое у нас в Бургундии называется «Новейшим», объясняется, почему, в отличие от всех других земных созданий женского пола, естество женщин несовершенно: от него так несет дьявольским огнем, что ни один мужчина не может с его помощью утолить свою жажду. В этом «Новейшем толковании» говорится, что, как раз тогда, когда Господь создавал Еву, в райский сад впервые забрел осел. Господь отвернулся, дабы на него взглянуть, а дьявол воспользовался сим мигом и пронзил своим пальцем это божественное творение, нанеся Еве жгучую рану. Господь заботливо наложил на рану стежок: так появились девственницы. С помощью сей перепонки женщина должна была оставаться закрытой, а детей надлежало мастерить тем же способом, каким Господь создавал ангелов, и получать при этом удовольствие, которое так же далеко от плотского, как небо от земли. Завидев сию заглушку, дьявол, разозлившись, что его оставили в дураках, подкрался к спящему господину Адаму и, ущипнув его, потянул, желая сотворить подобие своего дьявольского хвоста. Но поелику праотец наш лежал на спине, сей придаток получился у него спереди. И вот эти два изделия дьявольских страстно устремились друг с другом соединиться по закону подобия, установленному Господом для управления вселенной. И не кто иной, как дьявол, виноват в первородном грехе и страданиях рода человеческого, понеже Господу, когда Он увидел, что натворил дьявол, стало любопытно, что из этого выйдет.

Служанка согласилась, что в сих словах много правды, ибо женщины суть твари дрянные, и она сама знает таковых, каковым лучше бы быть под землей, чем на ней. Тут пилигримы заметили, как служанка сия хороша, и, убоявшись нарушить свой обет, пошли спать. Девица же поспешила к своей хозяйке, дабы доложить, что у них на постоялом дворе остановились не иначе как еретики, и пересказала ей все, что пилигримы говорили о женщинах.

— Эх, да какая мне разница, что у постояльцев на уме! — отвечала ей хозяйка. — Главное, чтобы у них в карманах ветер не гулял.

Тут служанка поведала ей об их драгоценностях.

— А вот это уже касается всех женщин! — взволновалась хозяйка. — Пойдем-ка вразумим их. Я беру на себя господ, а тебе поручаю парижанина.

Хозяйка, бывшая самой бесстыжей распутницей во всем герцогстве Миланском, заявилась в комнату, где спали сеньор де Лавогрёнан и алеманский барон. Она похвалила их за обеты, сказав, что женщинам от этих обетов ни холодно ни жарко, однако же, дабы не нарушать клятвы, неплохо было бы испытать, сумеют ли они устоять против самых сладких из искушений. Для сей проверки она попросила дозволения лечь между ними, ибо ей страсть как любопытно узнать, неужели ее никто не взнуздает, чего не случалось с нею ни в одной постели, коли она оказывалась там с мужчиной.

На следующее утро за завтраком у служанки на пальце обнаружился перстень, у хозяйки же на шее блестела цепь, а в ушах — жемчужные серьги. Три пилигрима пробыли в названном городе около месяца, порастратили все свои денежки и признались, что проклинали женщин только потому, что не пробовали миланских красоток.

По возвращении в Алеманию барон глубокомысленно заметил, что грешен лишь тем, что не выезжал из своего замка. Парижанин вернулся домой с огромным запасом воспоминаний и нашел жену свою с Надеждой. Бургундский сеньор застал супругу свою столь опечаленной, что едва дух не испустил, утешая жену вопреки ее протестам.