Озорные рассказы

Тяжкий плен Франциска Первого

Время действия: 1525 год.

Всякому известно, как наш первый король Франциск попался, будто птичка на клей, и препровожден был в Мадрид[77], что в Испании. Там император Карл V запер его за семью замками, как какую-никакую ценную вещь, и держал безвыходно в своем дворце, где наш покойный, вечной памяти государь скучал и маялся безмерно, ибо любил свежий воздух, удобства и удовольствия, и сидеть в клетке ему было так же просто, как кошке плести кружева. И вот погрузился он в столь дикое уныние, что, когда его письма прочитали на совете, и герцогиня Ангулемская[78], матушка его, и госпожа Екатерина, дофина, и кардинал Дюпра, и господин де Монморанси, и прочие вельможи королевства французского, кои все ведали, сколь любвеобилен король, после долгих обсуждений порешили послать в Мадрид королеву Маргариту, дабы она короля, который очень любил свою веселую и умную сестру, утешила в его трудный час. Однако же сия дама полагала, что душа ее бессмертная может пострадать, ибо оставаться наедине с королем было небезопасно, и посему в Рим направили ловкого секретаря, господина де Физа, коему поручили раздобыть папское бреве с особыми индульгенциями, с решительным отпущением простительных грехов, кои ввиду кровного родства могла совершить упомянутая королева, желая излечить короля от тоски.

В ту пору папскую тиару носил нидерландец Адриан VI, который, будучи добрым товарищем, несмотря на тесные связи с императором Карлом, и памятуя о том, что речь идет о старшем сыне католической церкви, любезнейшим образом направил в Испанию легата, уполномоченного сделать все, дабы, не нанося большого ущерба Господу, спасти душу королевы и тело короля. Сие дело государственной важности не давало покоя придворным и вызвало у всех дам непреодолимое желание в интересах короля и короны отправиться в Мадрид, и им помешала только беспримерная подозрительность Карла V, который не позволял французскому королю видеться ни с подданными его, ни с членами его семьи. Следовало также обговорить условия отъезда королевы Наваррской. В общем, все только и говорили что о досадном и весьма обременительном воздержании и недостатке любовных утех, столь вредном для охочего до них короля. И, слово за слово, женщины забыли о короле, беспокоясь лишь о его гульфике. Королева первая сказала, что хотела бы иметь крылья. На что господин Оде де Шатильон заявил, что она и так ангел. А госпожа адмиральша упрекала Господа Бога за то, что Он не в силах послать с гонцом то, чего так не хватало бедному государю, хотя любая из дам готова была ему это одолжить.

— Хвала Господу за то, что сии дамы прикованы к Парижу! — шепнула дофина. — А не то в их отсутствие наши брошенные мужья от безысходности взялись бы за нас.

Столько было всего сказано, столько передумано, что добрые католички перед отъездом королевы маргариток[79] поручили ей облобызать пленника за всех дам королевства, и, коли б можно было запасать лобзания впрок, точно горчицу, королеву нагрузили бы поцелуями так, что она могла бы продавать их обеим Кастилиям.

Пока королева Маргарита, невзирая на снега, преодолевала горы в карете, запряженной мулами, стремясь к утешению, как к жаркому огню, король ощутил такую тяжесть в чреслах своих, какой не бывало у него никогда прежде. Не выдержав жестокого испытания естества своего, он признался в своих страданиях Карлу V, желая добиться особого сочувствия. Франциск объявил, что испанский король покроет себя вечным позором, коли позволит умереть другому государю от недостатка утех. Кастилец показал себя добрым малым. Рассудив, что он возместит ущерб, нанесенный испанским женщинам, когда получит выкуп за своего пленника, Карл тихонько намекнул стражникам Франциска, что дозволяет им в этом вопросе пойти французскому королю навстречу. И вот дон Хийос де Лара-и-Лопес Барра ди Пинто, бедный капитан, в чьих карманах вечно гулял ветер, несмотря на его родовитость, кастилец, который давно подумывал о том, чтобы попытать счастья при французском дворе, положил, что, обеспечив сеньору Франциску горячую припарку из живой плоти, он откроет себе дорогу к благосостоянию. Те, кто хорошо знает французский двор и короля, поймут, прав он был или нет.

Когда вышеозначенный капитан заступил на очередное дежурство при покоях французского короля, он почтительно спросил, не соизволит ли Его Величество ответить на один вопрос, который волнует его душу не меньше, чем продажа папских индульгенций. Король, отложив в сторону свою ипохондрию, выпрямился в кресле и кивнул в знак согласия. Капитан заранее попросил прошения за вольность речей своих и сказал, что, прослышав о том, что король слывет большим распутником, хочет узнать из первых уст, правда ли, будто французские придворные дамы искусницы великие по части любви. Бедный король, припомнив свои подвиги и приключения, тяжко вздохнул и сказал, что никакие женщины на земле и даже на луне не владеют лучше француженок секретами сей алхимии, что при воспоминании о сладчайших, прелестнейших и решительных увертках только с одной из этих искусниц он чувствует себя мужчиной, и, будь она у него под рукой, он со всей силой прижал бы ее к сердцу, даже если бы стоял на гнилой доске над глубокой пропастью…

При этих словах глаза короля-женолюбца засверкали таким огнем и страстью, что капитан при всей своей отваге почувствовал, как затряслись поджилки его и напряглись члены. Придя в себя, он выступил в защиту испанских дам, объявив, что только в Кастилии женщины по-настоящему умеют любить, ибо Кастилия — самая религиозная страна во всем христианском мире, а чем больше женщина боится проклятия, отдаваясь своему любовнику, тем больше души она вкладывает в это дело, сознавая, что наслаждение стоит ей бессмертия. Засим он добавил, что если сеньор король обещает ему одну из лучших и доходных земель французского королевства, то он подарит ему ночь любви по-испански, а та, что станет королевой на эту ночь, душу вынет из его королевского достоинства, ежели король не побережется.

— Ладно! Поторопись! — Король вскочил на ноги. — Я пожалую тебе, клянусь Богом, землю Виль-о-Дам в Турени со всеми привилегиями на охоту и на суд.

Тогда капитан, который был знаком с разлюбезной доньей кардинала-архиепископа Толедского, попросил ее приласкать короля Франции и показать ему преимущества кастильского воображения перед простой живостью француженок. Маркиза согласилась выступить в защиту чести Испании, а кроме того, ей было интересно поглядеть, из какого теста Бог лепит королей, ибо она пока еще этого не ведала, поелику якшалась только с кардиналами. Она пришла разъяренная, будто львица, вырвавшаяся из клетки, и набросилась на короля, так что у него все кости затрещали и любой другой на его месте испустил бы дух. Но вышеозначенный государь был столь крепок, ненасытен, боевит и неутомим, что после их ужасной дуэли маркиза вышла в совершеннейшем смущении, полагая, что исповедала самого дьявола.

Капитан, уверенный в своей ставленнице, явился на поклон к королю, полагая, что честно заработал свою землю. Но король с усмешкой сказал ему, что испанки в самом деле довольно горячие и весьма крепкие штучки, но отличаются неистовостью, тогда как в этом деле важнее приятность, и что сия маркиза или дергалась так, словно на нее чих напал, или корчилась натужно, короче, если французские объятия внушают все большее желание и не утомляют и дамы его двора ласками своими доставляют несравненное наслаждение, то любовь по-испански сходна с работой пекаря, что месит тесто в громадном чане.

Бедного капитана сия речь чувствительно задела. Он верил, что Франциск Первый — человек чести, но, невзирая на это, ему показалось, что король желает обмануть его, точно школяр, укравший толику любви в парижском вертепе. Однако, не зная наверняка, не переиспанила ли маркиза короля, он попросил пленника дозволить ему еще одну попытку, обещался на сей раз привести настоящую фею и таки выиграть имение. Король был слишком обходительным и любезным кавалером, чтобы не согласиться, и даже дал честное королевское слово, что желает проиграть пари. И вот после ужина донельзя взволнованный стражник привел в королевскую комнату даму свеженькую, миленькую, беленькую, с длинными волосами и бархатистыми ручками. Платье при каждом движении обтягивало ее тело, кое отличалось радующей душу пышностью, уста улыбались, а глаза заранее блестели влажным блеском. Любого мудреца она свела бы с ума, и от первого же ее сердечного слова у короля затрещал гульфик. Следующим утром, после завтрака, красавица выскользнула за дверь, а славный капитан, светясь довольством, с победным видом явился к королю, незамедлительно вскричавшему:

— О господин мой, барон де Ла Виль-о-Дам, дай Бог вам подобных радостей! Как я люблю мою тюрьму! Клянусь Богоматерью, я не желаю больше выяснять, в какой стране любовь лучше, — вы выиграли!

— Я нимало не сомневался! — отвечал капитан.

— Отчего же?

— Сир, это моя жена.

Таково происхождение рода Ларрэ де Ла Виль-о-Дам в наших краях, ибо кастильское имя Лара-и-Лопес туренцы переиначили на свой лад и превратили в Ларрэ. То была добрая семья, преданно служившая французской короне и весьма высоко поднявшаяся.

Что до королевы Наваррской, то она добралась до короля скоро и вовремя, понеже он, пресытившись любовью по-испански, желал развлечься на французский лад, но дальнейшее пребывает за рамками данного рассказа. Оставляю за собой право как-нибудь в другой раз поведать о том, как поступил легат, дабы очистить короля от грехов, и о том, что сказала на это наша королева маргариток, которая, как святая, достойна отдельной ниши в этих десятках рассказов, будучи первой сочинительницей прекрасных сказок.

Вывод: не должно королям самолично ввязываться в битву, ну если только речь не идет об игре в кости или шашки. Ибо нет ничего ужаснее и болезненнее для народа, чем плен его короля. Хотя нет, еще печальнее, когда в плен попадает королева или принцесса! Но полагаю, такого не случалось даже у каннибалов. Есть ли резон в заточении цветка королевства? Черт побери, я слишком хорошего мнения о Люцифере, Вельзевуле и иже с ними и потому не могу вообразить, чтобы они, захватив власть на земле, захотели бы спрятать от всех источник радости и света благотворного, в лучах коего греются бедные страдальцы. И надо быть худшим из исчадий ада, idest, старой злобной еретичкой, чтобы, оказавшись на троне, заточить прекрасную Марию Шотландскую, к стыду и позору всех рыцарей-католиков, коим всем до единого, не сговариваясь, следовало явиться к подножию замка Фотерингей[80] и не оставить от него камня на камне.