Озорные рассказы

Опасность неведения

Время действия: около 1570 года.

Господин Монконтур, добрый туреньский воин, тот самый, что в честь победы, одержанной герцогом Анжуйским, ставшим впоследствии нашим достославным государем[94], выстроил близ Вувре замок и получил дозволение назвать его Монконтур, поелику он и сам явил в этой битве доблесть необычайную, убив самого главного еретика, так вот этот самый капитан имел двух сыновей, добрых католиков, старший из которых был принят при дворе.

Во время затишья и перемирия, кое продолжалось до жестокого удара, нанесенного в день святого Варфоломея, старик удалился в свой замок, который тогда не был столь украшен, как в наше время. И там получил печальное известие о гибели своего старшего сына на дуэли с господином Вилькье. Бедный отец был тем более безутешен, что сделал все возможное, дабы устроить помолвку этого сына с наследницей рода д’Амбуаз. Из-за столь безвременной потери в одно мгновенье рухнуло счастье и улетучились надежды отца, который чаял возвысить свою семью. С этой же целью он отправил в монастырь своего младшего сына, отдав в учение и наставление человеку, известному своей святостью, который воспитывал юношу в христианской вере, дабы сделать из него, согласно воле и честолюбию отца его, великого кардинала. Добрый аббат держал молодого человека в строгости, спал с ним в одной келье, не позволял произрасти в его душе ни одной сорной травинке, лелея чистоту его помыслов и целомудрие, к каковым и должно прилежать всем духовным лицам. Этот самый клирик в свои девятнадцать лет не знал никакой иной любви, кроме любви к Господу, и никаких других существ, кроме ангелов, кои не имеют, вроде нас, плоти, дабы пребывать в чистоте неизбывной, поелику в противном случае они могли бы этой самой плотью злоупотребить. Именно этого опасался наш Небесный Вседержитель, желавший иметь пажей безупречных. И правильно делал, ибо его милые бесплотные слуги, в отличие от наших, не напивались в трактирах и не пропадали в увеселительных заведениях, а служили Ему верой и правдой, одним словом, как вы уже поняли, надо быть Господом Богом, дабы иметь божественных слуг. И вот при таковых обстоятельствах господин де Монконтур порешил забрать своего второго сына из монастыря и вместо пурпурной кардинальской мантии возложить на его плечи красный камзол военного и придворного. Засим он вознамерился женить его на девице, обещанной погибшему сыну, что было весьма мудро, ибо при молодом монахе, взращенном в воздержании и умеренности всякого рода, молодая жена получила бы гораздо больше довольства и счастья, чем от старшего брата его, уже испорченного, развращенного и избалованного придворными дамами. Расстриженный постриженик, робкий и скромный, покорился священной воле отца и согласился на брак, знать не зная ни что такое женщина, ни — случай еще более тяжелый — что такое девица. Ко всему прочему, его путь домой затянулся из-за волнений и передвижений враждующих партий, и сей детинушка, что был не от мира сего более, чем это дозволительно мужчинам, явился в замок Монконтур прямо накануне свадьбы, подготовленной после разрешения от обета, выкупленного в турском архиепископстве.

Теперь надлежит описать невесту. Мать ее, госпожа д’Амбуаз, давно овдовевшая, проживала в Париже у господина де Брагелоня, председателя гражданского суда Большого Шатле, чья жена жила с господином де Линьером, что даже в то время являлось положением весьма возмутительным. Но тогда у каждого в глазу было столько сору, что никому не дозволялось замечать в чужом глазу даже бревна. И потому в каждой семье, не обращая внимания на ближних, люди двигались по пути погибели: одни рысью, другие иноходью, большинство галопом, меньшинство шагом, ибо путь сей ведет под уклон. Подобные времена — пиршество дьявола, понеже супружеские измены и прелюбодеяния были тогда всеобщим поветрием. Бедная античная госпожа Добродетель, дрожа, скрывалась неизвестно где, прозябая то тут, то там в обществе добропорядочных женщин.

В благородном доме д’Амбуазов-Шомонов еще здравствовала вдова де Шомон, известная своей добродетелью старая женщина, в коей воплотились все лучшие качества этого прекрасного дворянского рода. Сия дама взяла под свою опеку десятилетнюю девочку, о которой идет речь в этой истории и о которой ее родная мать нимало не заботилась, ибо вела жизнь свободную и навещала дочь раз в год, когда двор наезжал в Амбуаз. Невзирая на столь явную материнскую холодность, старый господин Монконтур, который прекрасно знал всех и вся, пригласил на свадьбу и госпожу д’Амбуаз, и господина де Брагелоня. Старая вдова де Шомон не смогла явиться в Монконтур, потому как ее не пускали ишиас, катар и ноги, кои не желали больше ни топать, ни скакать. Добрая женщина страшно печалилась и лила слезы, ибо душа ее изнывала при мысли об опасностях, коим подвергнется ее воспитанница, настолько прелестная, насколько прелестной может быть прелестная девушка, но ничего не поделаешь, приходилось выпустить птичку из клетки. На прощание старушка обещала молиться за ее счастье денно и нощно. Несколько утешало бедную даму, что ее опора в старости попадет в руки почти святого, коего вел к добру и свету знакомый ей вышеупомянутый аббат, что, кстати, благоприятствовало быстрой замене прежнего жениха на нового. Поцеловав девушку, добродетельная вдова дала невесте последние наставления: почитать свекровь и во всем слушаться мужа. И вот ее любимица с большим шумом отправилась в Монконтур. Сопровождали ее служанки, горничные, оруженосцы и прочая челядь из дома Шомон, так что можно было подумать, что едет сам папский легат.

В общем, жених и невеста прибыли накануне свадьбы. Их повенчал в день субботний епископ Блуа, который был большим другом господина де Монконтура. Трапеза, танцы и торжества всякого рода продлились в замке до самого утра, но незадолго до полуночи подружки невесты, согласно туреньским обычаям, проводили молодую в спальню. При этом они суетились и шумели, не давая простодушному жениху последовать за своей простодушной невестой, а он по незнанию своему ничуть не противился. Однако добрый господин де Монконтур положил конец шуткам и насмешкам, ибо сыну его пора было вступить в свои права. И вот новобрачный отправился в спальню к своей жене, которая казалась ему прекрасней всех изображенных на итальянских, фламандских и прочих полотнах Дев Марий, у ног которых он читал свои молитвы. Вообразите, однако, сколь велико было смущение его оттого, что он так внезапно стал мужем и ничего не знал об обязанности, которая на него возлагалась и о которой он в силу великой застенчивости своей не осмелился спросить ни у кого, даже у отца. Отец же его был краток:

— Ты знаешь, — сказал он сыну, — что делать, иди и ничего не бойся.

И вот он видит предназначенную ему красавицу, с удобством возлежащую на простынях. Она, сгорая от любопытства, отвернула голову в сторону, но изредка бросала на юношу взгляд, острый, точно кончик алебарды, и повторяла про себя: «Я должна его слушаться».

И она в неведении своем ждала, чего захочет этот бывший монах, которому она принадлежит по закону. Шевалье де Монконтур приблизился к кровати, почесал за ухом и встал на колени, ибо в этом он толк знал.

— Вы уже молились? — промолвил он елейным голосом.

— Нет, я забыла, — отвечала она. — Вы желаете помолиться?

Как видите, новобрачные начали свою супружескую жизнь с обращения к Господу, то есть, надо признать, весьма пристойным образом. Однако случаю было угодно, что их услышал и им ответил только дьявол, буде Господь в то время был слишком занят новой и гнусной протестантской верой.

— Что вам советовали? — спросил новоиспеченный муж.

— Любить вас, — с совершенным простосердечием отвечала она.

— Мне такого не говорили, однако я люблю вас, и, стыдно признаться, люблю больше Господа.

Слова сии ничуть не испугали новобрачную.

— Я бы очень хотел, — продолжил юноша, — устроиться рядышком с вами, если это вас не стеснит.

— Я охотно подвинусь, тем более что я должна вам повиноваться.

— Отвернитесь, я разденусь.

При сих целомудренных словах девица отворачивается к окну и ждет в волнении, ибо ей предстоит в первый раз оказаться отделенной от мужчины одной лишь сорочкой. Ее наивный муж решается юркнуть в постель, и они соединяются, но совсем не тем манером, каким положено. Случалось ли вам когда-нибудь видеть, как заморской обезьяне впервые дают большой орех фундук? Эта самая обезьяна чует своим чутким обезьяньим чутьем, коль лакома спрятанная под скорлупой сердцевинка, бедняжка нюхает, корчит тысячу рожиц и в промежутках между ними бормочет невесть что. Эх! С какой страстью она изучает его, с каким тщанием разглядывает, стискивает, засим крутит, вертит и так и сяк, колотит с яростью и часто — коли та мартышка из простых да глупых — с досадой отбрасывает прочь вожделенный плод! Точно так вел себя несчастный некумека, коему к исходу ночи пришлось признаться своей дорогой жене, что он не ведает ни как исполнить свой долг, ни в чем сей долг состоит, ни откуда он проистекает, и потому надобно ему это выяснить у тех, кто в этом разбирается, и попросить о помощи и содействии.

— Да, — вздохнула она, — ибо, к несчастью, от меня толку мало.

В самом деле, несмотря на их изобретательность и всякого рода попытки, несмотря на сотни ухищрений, о которых даже не подозревают знатоки по части любовной, молодые уснули, опечаленные тем, что так и не сумели расколоть орех брака. Однако им хватило ума договориться между собой, что они никому о своем поражении не скажут. Когда новобрачная, так и не ставшая женщиной, вышла к гостям, она похвасталась, что ее муженек лучше всех на свете, и принялась болтать о своей ночи столь же оживленно и откровенно, сколь все, кто на самом деле ни бельмеса не смыслит в предмете. Неудивительно, что девицу почли более чем развязной, ибо, когда одна дама из Рош-Корбона шутки ради подговорила юную несмышленую девчушку из Бурдезьеры спросить у новобрачной: «Сколько хлебов посадил в печь ваш муж?», та ответила: «Двадцать четыре».

Поелику новобрачный ходил мрачнее тучи, и это весьма печалило его молодую жену, следившую за ним краем глаза в надежде заметить, как он избавится от своей несведущности, дамы сочли, что радости этой ночи обошлись ему слишком дорого и супружница его уже жалеет, что довела беднягу до изнеможения. Засим на свадебный завтрак собрались злоязыкие шутники, от коих в то время все приходили в восторг. Один сказал, что у новобрачной выражение лица открытое, другой — что этой ночью в замке была одержана славная победа, третий — что печь растопили, четвертый — что за эту ночь две семьи потеряли кое-что, чего никогда не сумеют возместить. И все эти шуточки, остроты, подковырки и подколки, к несчастью, для мужа остались непонятными.

Ввиду большого наплыва родственников, соседей и прочих никто не ложился спать, все танцевали, веселились, резвились, как заведено на господских свадьбах. Сим весьма пребывал довольным господин де Брагелонь, на которого госпожа д’Амбуаз, разрумянившаяся от мыслей о ночном блаженстве собственной дочери, бросала красноречивые и многообещающие взгляды. Бедный председатель, привыкший общаться с судейскими и понятыми, хватавший карманников и иной парижский сброд, притворялся, что не понимает своего счастья, хотя его старая подруга вид имела весьма выразительный и требовательный. Примите, однако, в рассуждение, что любовь сей знатной дамы весьма тяготила его. Он не бросал госпожу д’Амбуаз лишь из высших соображений, ибо судье полагалось стоять на страже закона, морали и нравственности, а не менять одну любовницу на другую по примеру придворных. Однако ж бунтовать ему долго была не судьба. На следующий после свадьбы день многие гости разъехались по домам, комнаты освободились, и госпожа д’Амбуаз, господин де Брагелонь, де Монконтур и прочие бабушки-дедушки могли спокойно отдохнуть. И перед ужином господин судья, можно сказать, получил повестку, отсрочить явку по коей с точки зрения закона у него не было оснований.