Озорные рассказы

О монахе Амадоре, славном Тюрпенейском аббате

Время действия: XV–XVI века.

В один из ненастных дней, когда дамы не выходят из дома и о том не печалятся, поелику любят дождь, который заставляет мужчин им приятных держаться поближе к их юбкам, в Амбуазском замке королева проводила время у окна своей спальни. Сидя в кресле, развлечения ради она молча трудилась над гобеленом, но то и дело забывала про иголку, рассеянно и задумчиво глядя на потоки воды, падавшие с неба в Луару. Все дамы притихли, не желая тревожить свою госпожу. Добрый наш король[135] о чем-то спорил со своими приближенными, кои сопровождали его из часовни, ибо они возвращались с вечерней службы. Покончив с доводами, возражениями и выводами, король заметил королеву и ее печаль, засим поглядел на понурых дам и подумал, что все они слишком хорошо знают, что есть замужество.

— Эй, а куда запропастился мой аббат из Тюрпенея!

Заслышав сии слова, приблизился к королю тот самый монах, что некогда донимал короля Людовика Одиннадцатого своими прошениями. Сей король, как вы помните из рассказа о нем из первого десятка, тогда так разгневался, что приказал своему главному прево убрать монаха с глаз долой, и аббат избежал погибели лишь благодаря ошибке сеньора Тристана. С тех пор монах раздобрел во всех отношениях, а на щеках его заиграл яркий жизнерадостный румянец. Он стал любимцем всех дам, и они поили его вином, пичкали пирогами и изысканными кушаньями со своего стола, приглашали на обеды, ужины и пирушки, ведь каждому хозяину нравятся добрые гости с бойкими челюстями, кои одинаково охотно болтают и жуют. Этот самый аббат был вредоносным малым, поелику из-под его монашеского облачения выходило много веселых историй, от которых дамы приходили в возмущение, однако, ничего не поделаешь, чтобы судить, надо сначала услышать.

— Отец мой преподобный, — сказал король, — вечер — весьма подходящее время для услаждения слуха наших дам занимательной историей, ибо в сумерках дамы, к своему удовольствию, могут смеяться не краснея или краснеть не смеясь. Расскажите нам что-нибудь хорошее, я имею в виду — что-нибудь из жизни монахов. Я тоже охотно послушаю, ибо хочу сделать приятность и себе, и дамам.

— Мы не против угодить вам, сир, — промолвила королева, — хотя господин аббат позволяет себе заходить слишком далеко.

— Тогда, святой отец, — повелел король, обернувшись к монаху, — прочтите нам какое-нибудь христианское наставление, дабы развлечь Ее Величество.

— Сир, я слаб глазами, да и темновато уже для чтения.

— Хорошо, расскажите что-нибудь, но остановитесь, дойдя до пояса.

— Эх, сир, — усмехнулся монах, — все мои истории доходят как раз до пояса, но начинаются-то снизу.

Присутствующие сеньоры столь любезно принялись упрашивать и уговаривать королеву и дам, что, будучи доброй бретонкой, королева соизволила одарить монаха милостивой улыбкой.

— Делайте что хотите, святой отец, — сказала она, — но вы ответите перед Господом за наши грехи.

— Охотно, госпожа, и даже если вы соблаговолите присоединить к ним мои, вы останетесь в выигрыше!

Все засмеялись, включая королеву. Король расположился рядом со своей, как всем хорошо известно, горячо любимой женой. Засим придворные получили дозволение сесть, старики, разумеется, расселись, а молодые господа встали с разрешения дам за спинками их кресел, дабы в случае чего дамы не видели, как они посмеиваются себе в усы. И тогда тюрпенейский аббат приступил к своему рассказу, и в особо острых моментах голос его становился тонким, словно пение флейты.

«Лет сто тому назад или около того начались в христианском мире распри, поелику в Риме было сразу два папы, и каждый из них доказывал, что избран законным образом, что вызвало великое раздражение и беспорядки во всех монастырях, аббатствах и епископствах, ибо, с тем чтобы заполучить как можно больше сторонников, каждый из святейших раздавал должности и права, в итоге каждая епархия обрела двух управителей. В сих обстоятельствах обители и аббатства, кои судились да рядились со своими соседями, ибо не могли признать обоих пап сразу, то выигрывали тяжбу, то проигрывали ее. Этот гибельный раздор породил бесчисленные беды и доказал, что нет для христианского мира чумы опаснее, чем церковный раскол. Так вот, в то самое время, когда дьявол бесчинствовал в наших владениях, знаменитое Тюрпенейское аббатство, чьим недостойным настоятелем я имею честь состоять, втянулось в тяжкое разбирательство по поводу некоторых земель и прав с весьма грозным сеньором де Канде, еретиком, язычником, вероотступником и злобным, как черт, соседом. Этот дьявол, явившийся на землю под видом знатного господина, положа руку на сердце, был храбрым воином, придворным и другом сеньора Бюро де Ларивьера[136], любимым вассалом достопамятного короля Карла V. Благодаря покровительству сеньора де Ларивьера этот самый сеньор де Канде самоуправствовал, не боясь наказания, в бедной долине Эндра, где он считал себя хозяином повсюду, от Монбазона до Юссе. Само собой, соседи были от него в ужасе и, дабы уберечь свои головы, старались ему под руку не попадаться, но страстно желали ему погибели и тысячи разных бед, что его самого, по правде сказать, ничуть не волновало. Во всей долине одно только благородное аббатство давало этому дьяволу отпор, ибо церковь всегда предоставляет свой кров слабым и страждущим и защищает угнетенных, особенно когда под угрозой оказываются ее собственные права и привилегии. И потому сей грубый вояка до смерти ненавидел монахов и больше всех — монахов тюрпенейских, которые не давали ему попрать их права ни силой, ни хитростью, ни каким иным образом. Само собой, он был весьма доволен церковным расколом и только и ждал, когда аббатство наше выберет себе папу, чтобы потом ограбить нас и покорить, признав законным того папу, коему тюрпенейский аббат откажет в повиновении. Возвратившись в свой замок с войны, де Канде то и дело притеснял и обижал священников, коих встречал на своей земле, да так, что один бедный пастырь, столкнувшись с названным сеньором на дороге, которая тянулась вдоль берега реки, не нашел иного пути к спасению, как броситься в воду, и чудом, сотворенным Господом нашим всемогущим, к коему от всего сердца воззвал святой отец, облачение удержало монаха на поверхности воды, и волны благополучно вынесли его к другому берегу на глазах у сеньора Канде, который бессовестно злорадствовал, глядя на мучения служителя Божьего. Вот из какого теста был слеплен сей проклятый супостат. Настоятель, коему вверено было в ту пору попечение нашего достославного аббатства, вел жизнь праведную. Господу молитвословил ревностно, верой отличался крепчайшей и мог бы десять раз спасти собственную душу, но при этом неспособен был придумать, как избавить свою обитель от когтей негодяя. В великой растерянности своей, видя, что аббатству грозит погибель, он возлагал все упования свои на Господа, говоря, что Всевышний не допустит посягательств на достояние церкви его, что тот, кто послал Юдифь евреям и Лукрецию римлянам, не оставит в беде знаменитое Тюрпенейское аббатство, и прочие столь же мудрые вещи. Братья его, которые, должен, к моему стыду, признаться, верой были не столь крепки, упрекали настоятеля своего за бездеятельность и ему наперекор говорили, что следовало бы собрать в ближних и дальних окрестностях всех волов и впрячь их в колесницу Провидения, дабы оно не припозднилось, что трубы иерихонские нигде в мире более не производятся, что Господь так недоволен творением своим, что слышать о нем не желает, короче, высказывали тысячу и одно подобных соображений, полных оскорбительных для Неба сомнений и дерзости. И в эту плачевную пору вдруг вышел вперед монах по имени Амадор[137]. Сие прозвание получил он в насмешку, ибо внешностью своей был вылитый Пан, идол греческий, и точь-в-точь как оный Пан имел вздутый живот, кривые ноги, волосатые, словно у заплечных дел мастера, ручищи, мощную спину, красный нос, выпученные глаза, всклокоченную бороду и плешивый лоб. Кроме того, Амадор был таким жирным спереди и сзади, что казалось, будто он на сносях. Можете не сомневаться, молитвы свои утренние он творил на ступенях винного погреба, а вечерню служил уже вдрызг пьяным. Большую часть дня он возлежал на ложе своем, точно расслабленный, а в долину спускался лишь для того, чтобы бражничать, валять дурака, благословлять новобрачных и даже щупать девок, невзирая на запреты господина аббата. В общем, то был обирала и лоботряс, скверный воин церкви Христовой, на которого все аббатство из милосердия махнуло рукой и закрыло глаза, положив, что он не в своем уме. Амадор, узнав, что речь идет о разорении аббатства, в коем он как сыр в масле катался, ощетинился, рассвирепел, посмотрел, послушал, обошел все кельи, посидел в трапезной за общим столом, задрожал-затрясся и заявил, что попытается аббатство спасти. Изучив все подробности тяжбы, он получил дозволение аббата на то, чтобы тянуть дело как можно дольше, и весь капитул обещал отдать ему место помощника приора, коли он положит тяжбе конец. Амадор тронулся в путь, ничуть не боясь попасться на глаза жестокому сеньору де Канде и сказав, что у него под сутаной есть то, что названного сеньора вразумит и укротит. И в самом деле, Амадор собрался идти на своих двоих и с пустыми руками, в сутане, которая, правду сказать, была такой засаленной, что могла прокормить брата-минима. Он отправился к де Канде в тот день, когда с неба лились потоки воды, что могли бы переполнить корыта всех прачек, и, не встретив по дороге ни души, до нитки промокший, не таясь зашел во двор и укрылся от дождя под навесом прямо напротив той залы, где должен был находиться сеньор. Один из слуг, собиравший на стол, ибо дело было перед ужином, сжалился над монахом и велел ему уходить подобру-поздорову, пока сеньор для начала не угостил его кнутом. Засим слуга полюбопытствовал, как же монах осмелился войти в дом, где монахов ненавидели пуще проказы.

— Я иду в Тур, — пояснил Амадор, — куда направил меня господин аббат. Коли сеньор де Канде не обращался бы столь дурно со служителями Господа нашего, я в такую непогоду был бы не во дворе, а под его крышей. Надеюсь, ему отпустят грехи в его последний час.

Слуга передал сии слова своему хозяину, и тот поначалу хотел бросить грязного монаха в ров с нечистотами, где, как он полагал, монаху было самое место. Однако сеньора де Канде, державшая мужа под каблуком, поелику ожидала богатого наследства, и к тому же характером обладала властным, остановила своего супруга, сказав, что монах сей, скорее всего, христианин, что в такой ливень даже воры приютили бы стражника, что следует хорошо обойтись с незваным гостем, дабы разузнать у него, к какому решению относительно папы пришли тюрпенейские братья, что, по ее мнению, тяжбу между аббатством и землями Канде следовало покончить миром, а не силой, понеже с Рождества Христова ни один сеньор не мог одолеть Церковь и рано или поздно аббатство уничтожит замок. В общем, она привела тысячу мудрых доводов, как делают все женщины, столкнувшись с тяготами жизненными, кои им сильно докучают. Амадор выглядел столь жалким и безобидным, что грех было не поднять его на смех, и сеньор де Канде, заскучавший из-за дождя, порешил всласть поиздеваться над монахом, потерзать его и напоить уксусом вместо вина, дабы он крепко запомнил оказанный ему в замке прием. И вот названный сеньор, который тайком миловался со служанкой своей жены, велел этой самой служанке по имени Перотта помочь ему исполнить его намерения относительно бедного Амадора. Девица эта священников на дух не переносила и рада была доставить удовольствие своему хозяину. Выслушав его наставления, она подошла к монаху, стоявшему под крышей свинарника, и, состроив сочувственную мину, сказала: