Мать королей

III

Королева Сонька с глубокой печалью и беспокойством узнала о решённой мужем поездке из Люблина в Вильно. Она боялась для себя и для мужа мстительного Витовта. Её утешало одно: что епископ не оставлял его и сопровождал в поездке.

Не в силах вынести долгого молчания, она была вынуждена отправлять своих людей, расставлять, чтобы постоянно были новости из Вильны. На дворе Витовта у неё были старые доброжелатели, через которых её посланцы могли доведаться, что там делалось.

Однако она постоянно ходила в горячке, опасаясь и предчувствуя что-то плохое. Литовская корона, если бы она оказалась у Витовта, была бы вырвана у её сына, но над тем бдил тот железный муж, Олесницкий, который не мог допустить, чтобы Литва оторвалась от Польши.

Каждые несколько дней кто-нибудь приезжал в Краков. Там узнали о том, что князья разъехались, о болезни Витовта, а прежде чем Олесницкий, который перед его смертью выехал из Вильна, вернулся в Краков, прискакал туда нарочный с объявлением о смерти противника.

Королева могла вздохнуть свободней, но её охватила какая-то грусть, даже скорбь по человеку, который когда-то был с ней дружен, при котором с детства приютилась. Одна опасность миновала, но кому теперь должна была достаться Литва?

Сначала она ожидала скорого возвращения короля, не зная, как он распорядится Литвой, потому что о Свидригайлле ещё слух не дошёл. Некоторые полагали, что король позовёт Сигизмунда Кейстутовича, брата Витовта, спокойного княжича, который давно не подавал признака жизни, королю никогда ни в чём не противился, и не был помехой Витовту.

Но отдать Литву брату после брата – значило бы признать право наследования за их родом, а этого и польские паны боялись, и их король не мог захотеть.

Когда возвращение короля затянулось, всё более беспокойная Сонька то и дело тайно высылала курьеров узнать, что с ним случилось. Ехали её каморники, князья, дворская челядь, разные посланцы, которых щедро награждали, а королеве их никогда достаточно не было.

В это время она создала около себя целую сеть слуг всякого рода и целый невидимый двор, который был в её распоряжении. Ни охмистр двора, ни урядники не знали о них, старая Фемка и сама королева отправляли и принимали письма и словесные донесения. Иногда приносили правду, часто – слухи и басни, но это подпитывало и удерживало жизнь, а королеве добавляло слуг и помощников, которых она старалась иметь везде.

Последний посланец после смерти Витовта, едва добравшись до Гродна, встретился там с человеком, отправленным королём, который рассказал, что его держали в плену, и Свидригайлло обращался с ним бесчеловечно.

Эта новость уже разошлась по всей стране, когда добежала до Вавеля. Королеву она поразила как молния. Она уже не имела спокойной минуты. Она тут же отправила подкомория к епископу, умоляя его прибыть к ней.

Она встретила его на пороге в ужасной тревоге, с дрожью, заплаканная, бросаясь к его руке.

– Отец! Спасите! Король в плену!

Олесницкий казался вполне спокойным, ответил довольно холодно, что с Божьей помощью ничего плохого случиться не может.

– Король выстрадает за собственную неосмотрительность, – говорил он, – за излишнюю доброту и послушание к семье. Она всегда ему вредила, потому что он давал ей собой распоряжаться. Однако даже этот безумец не посмеет допустить насилия, потому что знает, что оно не осталось бы безнаказанным.

Успокаивая Соньку, епископ добавил, что ничем не пренебрёг, письма в Рим к папе отправил, чтобы святой отец своим грозным словом увещевал Свидригайллу. Послал также к королю Сигизмунду и другим христианским государям жалобы с просьбой, чтобы пришли на помощь несчастному Ягайлле.

– Видите, ваше величество, – завершил он, – что я не проспал ни минуты и делаю, что могу.

– Да, – живо ответила королева, – но зачем нам просить чужой помощи, когда мы сами можем спасти короля. Всё, что вы сделали, святой отец, было бы достаточно, если бы мы имели дело с кем-нибудь другим, а не со Свидригайллой, у которого мало ума и заливает его вином, а к Ягайлле давно хранил в сердце обиду и желание мести.

Епископ какое-то время думал.

– Итак, что делать? – спросил он.

– Боже мой! Собирать армию! – воскликнула в отчаянии Сонька. – На отголосок, что она идёт, Свидригайлло, силы которого ещё не собраны, должен испугаться. Тут никакие письма не помогут… нужно железо.

– Рано вынимать его из ножен и вызывать войну, – сказал Збигнев. – Откуда взять людей без съезда панов и шляхты?

– Созовёте съезд! – настаивала королева.

Успокаивая её, епископ спустя минуту доложил, что сначала следовало бы к Свидригайлле отправить послов и угрозой заставить его опомниться. Всего это королеве было недостаточно, казалось чересчур мягким, но она научилась так доверять епископу, что в конце концов подчинилась и на всё согласилась. Олесницкий находил, что новости преувеличены, опасности ещё не видел.

Тем временем во всей Польше с возмущением говорили о пленении, а курьеры королевы волновали шляхту… умы распаляла дерзость человека, который посмел так обращаться со своим паном, с коронованной головой.

Весь народ чувствовал себя этим оскорблённым.

Королева громкими увещеваниями, сетованиями, богослужениями умела разжечь эти чувства и показать угрожающую опасность.

Хинча и её прежние каморники, которые оставались на свободе, ездили по усадьбам по её приказам, громко разглагольствуя, что беда этому королевству, голову которого может безнаказанно держать в плену ленник, что позор упадёт на всю Польшу, если не заступится за своего пана.

Шляхта, легко поддающаяся волнению, уже группами съезжалась в замки, угрожая, крича на сенаторов, что мало заботились о короле, присваивая себе власть.

Королева не спала.

Когда там так шумно готовились встать на защиту Ягайллы и идти гурьбой, чтобы его отбить, в Вильне обстояли дела всё хуже.

Витовт держал в то время подольские замки, на которые Польша имела право и захотела их отобрать. При первом объявлении о смерти, прежде чем оно дошло до Довгерда, старосты Каменицкого, поляки, приманив его к себе, вынудили, чтобы он сдал им замок. Другие подольские замки, в которых сидели литвины: Смотрич, Скулу, Червоногрод и прилегающие земли, – поляки также отобрали.

Изгнанный Довгерд прибежал с жалобой к Свидригайлле.

Король ни о чём ещё не знал, когда разъярённый полученным донесением князь вбежал к нему в замок, крича с порога, что Ягайллу и всех, кто с ним был, ждёт смерть, если не прикажт тут же вернуть ему Подолье. Свидригайлло бушевал, подскакивая, оскорбляя короля, обещая посадить его в кандалы и пытать.

Ягайлло был встревожен, поклялся, что ничего не знал и не знает.

– Ты не пускаешь ко мне живой души, отправлять мне никого не даёшь; как же ты хочешь, чтобы я знал об этом и мог предотвратить?

К несчастью, король под предлогом отослать в казну подарки, которые Свидригайлло дал ему ещё при жизни Витовта, выслал с ними раньше Янка из Олесницы, через которого устно просил епископа помочь.

Никаких писем ему не дали, но он в них не нуждался, потому что своими глазами видел, что там делалось, и страдал вместе с королём.

Князь подозревал, что Ян из Олесницы мог отвезти на Подолье приказы, и его ярость доходила до безумия.

Он метался, словно гоняя по комнате невидимого врага, то подходил к королю и срывал на нём свою злобу.

– Прикажешь отдать мне замки, или твою голову с плеч сниму! – кричал он над ухом старца. – Ты и те псы твои, что тебе служат, всё это наварили! Повешу ляхов, тебя в колодках голодом уморю. Ты сдохнешь в моих руках.

Король то и дело тщетно пытался его успокоить.

– Дай мне возможность отправить кого-нибудь в Подолье? У меня никого нет! Я один.

– Всё-таки с тобой печать, потому что я видел, когда слуга для епископа Мацея в Троках ею привилей запечатывал; ты не можешь мне лгать; давай письмо под печатью, или умрёшь!

Ягайлло был готов на всё.

Ещё раз пригрозив, Свидригайлло, ругаясь, выбежал.

Едва за ним закрылась дверь, когда вошёл Андрей из Тенчина, а за ним Дрзевицкий, весь дрожа.

Король с мольбой вытянул к нему руки. Подканцлер, хотя трясся, не от страха, а от гнева. Сама та мысль, что он будет вынужден запечатать письмо, которое могло привести королевство к потери всех земель, приводила его в отчаяние. – Спаси меня! – воскликнул Ягайлло. – Это человек вспыльчивый; как говорит, так готов сделать. И я погибну и вы; нет уверенности, что будем жить. С Божьей помощью мы отберём Подолье, а жизнь никто не вернёт. Спаси меня! – Милостивый король, – резко прервал Дрзевицкий, – я чувствовал бы себя виновником в предательстве и грешником на совести, если бы использовал печать для такого письма. Не могу! Не годится! Скорей брошу печать в колодец и утоплю.

Король вскочил со скамьи.

– Побойся Бога! – воскликнул он. – Это словно вместе и меня бы ты бросил в колодец! Он завтра наденет на меня кандалы и бросит в темницу. Его палачи меня в ней задушат.

Вероятно, участь Кейстута пришла ему на ум, он вздрогнул.

– Он не посмеет вас тронуть, – прервал Андрей из Тенчина. – Всё-таки за нами целая Корона стоит. Не отважится.

– Он! Разве ты его знаешь? – воскликнул Ягайлло. – Я его помню ребёнком, и знаю, что, разозлившись, он не обращает ни на что внимания. Свою жизнь готов отдать и у другого её забрать… хотя бы не знаю, кем он был. Нужно дать ему письмо, ради Бога, чтобы спастись. Письмо…

Древицкий припал к королевским ногам.

– Нельзя, милостивый пане! Сошлитесь на меня, что я потерял печать, что я виноват. Пусть меня пытают, пусть отрубят мне голову. Жизнь отдам, а родину не предам…

Ягайлло прервал его стоном.

– Твоей жизнью он сыт не будет, – крикнул он, – мою возьмёт. Нужно отправить письма в Подолье, кто бы их не написал, запечатаю головкой от меча… нужно отдать ему замки или голову!!

На эту королевскую мольбу уже никто отвечать не смел, посмотрели друг на друга. Пришлось послушаться.

– Напиши мне немедленно письмо, – воскликнул король, – я приказываю. Я буду виноват, не ты… Моя воля… Заклика поедет с письмом, лучше сегодня, чем завтра. Пусть сейчас же готовится в путь. Михно Бучацкий, наверное, в Каменце сидит; кто другой на это отважится, как не он? Пусть сдадут замки тому, кого назначит Свидригайлло.

Тенчинский хотел выссказаться, Ягайлло взмахнул руками, веля ему молчать.

– Пиши письмо, мне жизнь мила!

После этого все, кто был при короле, подавленные и униженные, вбежали в комнату подканцлера.

Древицкий ломал руки. Андрей Тенчинский, человек с рыцарским сердцем, единственный не утратил мужества. Возмущался, но надежды не потерял.

– С каждым днём вокруг нас хуже, – сказал он, – мы терпели и молчали, король в неволе, мы пленники, в конце концов нужно думать о себе. Покамест солнце выйдет из-за Польши, роса тут глаза выест.

– Но как быть, если из Польши нам не вышлют подмогу? Что мы будем делать с пьяницей и безумцем? – вздохнул Древицкий. – Мы бессильны. Пожалуй, только Бог…

– Несомненно, Бог, Бог поможет, – вставил Тенчинский, – но мы также должны о себе думать, потому что, пока придёт подмога, от нас тут только кости останутся.