Мать королей

– Мы как были с Витовтом, – сказал он, – так хотим с тобой быть и идти, куда нужно… и глаз друг другу не выкалывать.

Поэтому он, должно быть, был рад будущему союзнику Свидригалло, а так этот гость давал ему возожность поесть и выпить, начали снова заставлять столы и приносить жбаны.

Князь Симеон, с твёрдой головой, привыкший к простой жизни, ел хорошо и от выпивки не отказывался. Его никто не видел опьяневшим, хоть целый день иногда с людьми за столом сидел и кубок за кубком выпивал. Он пил не спеша, поэтому, хоть постоянно, но безвредно.

Когда Свидригайлло сел с ним в конце стола, немного отодвинувшись от своих бояр, не мог выдержать и сразу начал рассказывать и хвалиться, как он тут у немощного старца ещё при жизни Витовта всё выхватил из рук, как захватил сокровища, которые княгиня Юлианна хотела себе присвоить, захватил замки искусством и предательством, и теперь уже чувствовал себя там таким могущественным, что никого не боялся.

Эта победа, которая далась ему легко и бескровно, опьяняла Свидригайллу больше, чем мёд. Он без меры дерзко рассказывал о захвате Руси, Подолья, Волыни и тех русских земель, которые держали поляки. Это казалось ему таким же лёгким, как захват Литвы без оружия, которому обязан был болезни Витовта и доброте и слабости Ягайллы.

Симеон слушал, внимательно присматриваясь, не прерывал, не противоречил, не поддакивал, с тем превосходством, какое даёт спокойный ум над дикой яростью. Свидригайлло, привыкший к тому, что бояре ему горячо поддакивали и поднимали каждое слово, в конце концов уже сам начал остывать. Он испугался этого немого слушателя, с такой важностью и хладнокровием вытягивающего слова, на которого он, всё сильней сражаясь ими, казалось, никакого впечатления не произвёл.

– Я слышал, – сказал наконец Симеон, – что вы тут короля Ягайллу в замке держите?

Свидригайлло подтвердил головой.

– Что с ним думаете делать?

Князь, удивлённый этим прямо брошенным вопросом, когда ему казалось, что свою ненависть и всё желание мести излил, замолчал.

– Что я с ним сделаю? Ну что? Он меня держал в неволе! Меня… Девять лет я мучился… от меня отделывались милостыней… Всё забирал Витовт, мы должны были ему служить и кланяться, а он хозяйничал на моём наследстве. Что же? Теперь я здесь пан и научу его уму-разуму, пусть сидит!

Симеон не показал ни малейшего удивления.

– Готовьтесь к войне, не мешкая, – ответил он сухо. – Ну, война эта будет немаленькой и нелёгкой и протянется, наверное, долго. Я слышал, что ляхи уже к ней готовятся. Папа разослал против вас письма, все уже знают, что Ягайлло в плену. Поляки купят венгерского короля, который жаден до денег.

Свидригайлло, которому это привело на ум недавно полученное папское письмо, с многословного стал вдруг молчаливым.

– Князь Симеон, – сказал он после раздумья, протягивая ему руку, – вы мне брат, вы русин, как и я… ну, советуйте, что мне предпринять? Как лучше?

И слегка заколебавшись, добавил:

– Я Ягайллу хорошо достал… это трудно исправить, но его нужно было напугать. Он такой. Ему угрожать легче всего… Я ляхам угрожал виселицами, держу их в плену. Что же, теперь их отпустить и поклониться? Стыд и срам… Я ещё должен душить, пока Подолья не отдадут.

Князь Симеон хорошо знал, что убеждать словами Свидригайллу было напрасно; он покивал головой и говорил дальше, как если бы напал на его мысль.

– Что я вам посоветую? Вы зашли уже далеко, назад отступать нельзя. Не дайте им взять вас голыми руками. Готовьтесь к войне, к войне. Оглянуться не успеете, как она придёт. А у вас, несомненно, есть люди и гарнизоны в крепостях?

– Война! Я не боюсь её! – закричал Свидригайлло, взмахивая руками. – Что мне война? Нужно время, чтобы собрать полки. Да! Бояр и старшин, что пойдут со мной, у меня достаточно, а людей – кто их знает? – разве в местных можно быть уверенным? Они с ляхами общались, держались, пили, ели.

Войско нужно стягивать с Руси, а гарнизоны разобрать и рассадить. Ни сегодня, ни завтра этого не смогу сделать. Меня бояться, потому что убиваю немилосердно, они должны знать ужас, но что у тех Витовтовых внутри? Кто их знает?

Свидригайлло подёргал бороду.

Гольшанский по-прежнему внимательно слушал и давал ему исповедаться.

– Поляки тоже к войне так скоро не приготовятся, – говорил дальше князь, – я их знаю! Они должны много болтать и совещаться, ссориться и спорить, прежде чем что-нибудь решат. Армии у них теперь не много… а я им на шею крестоносцев пущу.

Он рассмеялся, прищурив глаза.

– Это правда, – спокойно сказал Гольшанский, – но для них речь идёт о чести, о старом короле, которого держат в неволе. Весь свет знает, это позор для них. Что люди скажут, если бы своего государя не защитили? Он столько лет ими правит!

– Говори: они – им, а не он – ими! – крикнул Свидригайлло.

– Именно за это его любят, – ответил Гольшанский. – У нас на Руси иные обычай и люди. Мягкого пана они не выносят, потому что сами твёрдые, а ляхи уклончивые и гладкие, железной руки над собой не выносят… Ягайлло им мил… Я слышал, в Польше кипит и готовится…

Свидригайлло всё внимательней прислушивался; уже хотел заподозрить Симеона, что его могли послать по делу Ягайллы, когда тот прибавил:

– Вы ведь держите Подолье? Там в замках нужно посадить сильный и верный гарнизон. Хотите верных людей? Дам вам моих русинов.

Это подношение снова подкупило Свидригайллу и развеяло подозрение.

– Ха! Подолье! – воскликнул он пылко. – Эти негодяи ляхи вырвали его у меня предательством. Довгерда схватили за горло… и он выпустил ключи… Но Ягайллу, угрожая колодками, я прижал так, что он должен был выслать письма, чтобы замки вернули назад моим наместникам. Я отправил Михайла Бабу. Они должны отдать мне замки, иначе их короля из тюрьмы не выпущу.

– Король дал письма? – спросил Гольшанский.

– Должен был! – закричал Свидригайлло. – Должен был… Испугался…

В течение минуты молчали. Свидригайлло смочил губы в кубке.

– Ну, – сказал он, – что стало, то стало; но если Ягайлло будет жив и свободен, не забудет вам этого плена. Вы сделали его навеки своим врагом. Его ляхов также. Это уже вечная ссора с ними. Если вы так вели себя с королём, наверное, с панами его не лучше… они этого не простят! Не простят!

– Я плюю на них! – дико вскакивая, воскликнул Свидригайлло. – Что мне они? Что? Ну, а с Ягайллой, князь мой, я лучше знаю, что всегда можно сладить. Это человек такого сердца, что мстить не любит, не умеет. Сразу убил бы, может, а на другой день забудет. Я его знаю. Говорят, что когда он крестоносцев разбил на голову, когда самого старшего магистра и лучших солдат трупом положили, он потом на поле боя молился за них и плакал. Ляхи и немцы где-то его в молоке приготовили. Я бы танцевал, глядя на трупы, радовался и пинал их ногами!

Гольшанский так дальше вёл разговор, что не преображал Свидригайллу, не усмирял его, а спрашивал только, приготовился ли к тому, что его ждёт, и боялся для него войны. Этим он больше его вывел из себя и разволновал, чем если бы противоречил и угрожал. Спокойно и покладисто Свидригайлло не умел разговаривать. Почти не было дня, чтобы за столом не полоснул ножом и не дал пощёчины кого-нибудь из своих, когда все напились.

Тут с князем Симеоном ссора была невозможна, а надоел ему тем, что постоянно напоминал, что, не будучи готовым к войне, он нарывался на неё. Поскольку Гольшанский ехал с Руси, а Свидригайлло опасался Сигизмунда Стародубовского, брата Витовта, как бы тот не требовал наследства после него и захваченных в Троках сокровищ, обратил вдруг разговор на него и начал спрашивать, не слышал ли о нём. – Сигизмунд Кейстутович столько лет спокойно сидит на своём уделе, – сказал Гольшанский, – что люди о нём забыли. Ничего о нём не слышно! О нём нечего беспокоиться. Хоть это Витовтов брат, но он никогда не был ему ровнёй. Он постоянно общался с Мазовецкими и от них научился спокойно сидеть в дыре.

Свидригайлло сделал презрительную гримасу.

– Я ни ему, ни Юлианне не думаю давать гривны из того, что забрал в Троках… – воскликнул он. – Это литовское сокровище… Мне самому теперь много нужно, потому что, желая иметь людей, каждого нужно брать золотом. Насытить их трудно – давай и давай! Это сокровище пойдёт быстро.

Вконец утомленный этой спокойной беседой князь ударил кубком о стол.

– Э, кум Симеон, – крикнул он, – достаточно беды вытаскивать и забивать себе голову тем, чего нет, а может, никогда не будет… На погибель врагам! Напьёмся!

Гольшанский не отказался. Бояре, привыкшие на службе Свидригайллы к этой забаве, подвинули жбаны, начали наливать. Голоса сразу возвысились, смешались, поднялся весёлый шум. Прибывший гость, казалось, ею вовсе не гнушался, поддерживал их, с интересом прислушиваясь, слегка улыбаясь. Казалось, он полностью разделяет веселье и мысли.

До поздней ночи продолжалось это пиршество, в конце которого Гольшанский трезвый встал из-за стола и, оставив ещё пьющего Свидригайллу с его двором, пошёл в свою гостиницу.

Наутро король, попросив епископа Мацея отслужить святую мессу, слушал её набожно на коленях.

Это был пятничный день, а значит, и пост, который Ягайлло всегда строго соблюдал. Поэтому после мессы он позавтракал хлебом и водой, с грустью на душе, когда ему объявили, что пришёл поклониться князь Симеон Гольшанский.

В одиночестве и неволе этот дядя жены, хоть не часто появляющийся и немного забытый, был ему как посланник небес. Он очень ему обрадовался.

С распростёртыми объятиями он вышел ему навстречу.

– Ну! Ну! Смотри, князь, смотри! – начал он шутливо. – Хей! Что со мной случилось! И от кого! От родного брата, которого я люблю, которому я отдал Литву, хоть знаю, что поляки мне за это голову намылют! Ну, гляди! Я! Король, у него в плену!

Гольшанский огляделся, не смея говорить, потому что королевский двор окружал их и слушал. Он только многозначительно подёрнул плечами. На сердце Ягайллы было тяжело!

– Смотри! Смотри! – повторял он. – Не как короля, не как брата, как язычника меня мучает и угнетает. Я старый, не вынесу этой нужды и позора.

И, прервав нарекание, воскликнул:

– Вы видели его? Вы говорили с ним?

– Ещё вчера, – сказал Гольшанский тихо, бегая глазами вокруг. – Он свирепый и забывчивый, да вы знаете его, сердится недолго, долго выдержать не может; этот гнев пройдёт!

– Дай-то Бог, – вздохнул король.

Затем подошёл подканцлер Древицкий и обратился к князю:

– Ваша милость, вы должны бы поговорить с князем Свидригайллой. Это невиданное дело, чтобы кто-нибудь так сажал в тюрьму своего пана и издевался над ним. Если это месть, то несвоевременная и нехристианская, всё-таки король его вознаградил, дав Литву.

Ягайлло и другие, обступив Гольшанского, стали обращаться к нему с жалобами. Князь слушал и молчал. Только из его физиономии и нескольких слов можно было догадаться, что надеялся на лучшее будущее и перемены.

– Я тут ещё на какое-то время останусь, – шепнул он в конце, – но я готов служить посредником. Не поеду отсюда, пока не дождусь, что это обернулось к лучшему.

Довольный король, встав, начал обнимать князя Симеона, который, не желая оказаться в подозрении, вскоре с ним попрощался и вернулся из замка в Гастольдов дом. Находясь постоянно при Свидригайлле, он хотел предотвратить новый произвол.