Мать королей

IV

В следующее воскресенье епископ Виленский Мацей в часовне, устроенной на скорую руку в королевской комнате, вновь отслужил святую мессу.

С того дня ни Свидригайлло, ни Симеон Гольшанский в замок не заглядывали. Было глухо. Никакие новости из Гостолдова дома не доходили, а эта удивительная тишина увеличивала нетерпение поляков и беспокойство за своего государя. Опасались, как бы Свидригайлло, каким-нибудь коварством или силой схватив Ягайлло, не выслал его в какой-нибудь другой замок в глубине Литвы и не отделил от двора. Ни на минуту от него не отходили.

Поговаривали о том, что Ягайллу хотят выслать в Крево или в Новогродок, а Андрей из Тенчина, Монжик, Хинча и другие раздумывали, как противостоять насилию. Однако они немного рассчитывали на князя Симеона.

После святой мессы епископ отвёл короля в сторону и объявил ему новость, которая была у него от отцов францисканцев, что шляхта на съезде приняла решение немедленно собраться всеми силами в Киянах на берегу Вепря и не мешкая двинуться оттуда в Литву.

Свидригайлло был уже со вчерашнего дня об этом осведомлён, и когда гонец донёс ему, в Гастолдовом доме так кричали и шумели, что стены тряслись.

Бояре по-пьяни рвались, угрожали, но Свидригайлло, по-видимому, рассчитывал, и только усы кусал и ругался. Он не ожидал, чтобы поляки так скоро могли выступить.

Король обрадовался и испугался, как бы эта новость о войске не довела до бешенства уже немного успокоившегося Свидригайллу.

Епископ Мацей, сообщая об этом, превозносил к небесам большое рвение и усердие королевы Соньки, которая не имела отдыха, пока не выпросила съезд, а потом сама на нём не вымолила решение поспешно собрать армию для освобождения короля.

Он говорил, что вся Корона знала, что эта оперативность была делом королевы.

Услышав это, Ягайлло смутился и опустил глаза, почувствовал себя виноватым. Ксендз Мацей уверил его, что сильной тревоги, скорби, неизмеримому труду королевы те, кто были свидетелями, как ревностно она старалась, не могли не восхититься и нахвалиться.

Она одна сделала на съезде так, что не тянули до весны, а решили выступить, пока ещё держалась зима, пользуясь замёрзшими болотами и реками.

Они стояли так, разговаривая, у окна, когда Ягайлло, поглядев в него, побледнел.

В воротах, которые были видны только оттуда, он увидел въезжающего на коне Свидригайллу. К счастью, его сопровождал князь Симеон.

Придворные-заговорщики, увидев вдалеке князя, согласно данному слову, тут же договорились, чтобы каждый занял условленное место. Сделался шум, бегали, шикали, хватались за оружие, а Андрей из Тенчина, Монжик, Хинча и семь самых сильных так разместились за дверью комнаты, чтобы по данному знаку молнией вбежать в неё.

Короля охватило сильное беспокойство, он попросил епископа не покидать его, с той надеждой, что чужой свидетель, духовное лицо, может сдержать приступ гнева, к которому он был готов. Он давно не видел Свидригайллы иначе как в ярости, вбегающего в замок с угрозами и оскорбительными словами.

Комнату наполнила тишина и только у дверей, за которыми стояли заговорщики, приоткрыв их так, чтобы нельзя было поднять щеколду, слышно было тяжёлое дыхание. Андрей из Тенчина перекрестился, обратился к Богу и достал подушку. Другие последовали его примеру. Впереди стояли они вдвоём с Монжиком. Под окном ходил в ожидании знака белым платком Берсач.

Ягайлло медленным шагом вышел навстречу брату, готовый ко всему, что могло с ним случиться.

Свидригайлло, бледный, с закушенными губами и беспокойно бегающими глазами, вошёл, не так спеша, как обычно, в королевскую комнату. Снял колпак с головы, чего раньше никогда не делал.

Его лицо было нахмурено, угрюмо, зло, но видно было, что он пытался сдержать себя.

– Ну что? Ляхи болтают, что я тебе в плену держу? Я, я хотел только, чтобы ты отдал польские замки, которые принадлежат Литве, так как их держал Витовт. Я не хуже, чем он. Ты дал письма, я тебя не держу. Ты свободен… Ещё тебе в подарок я приказал выдать из казны сто тысяч рублей, а для твоего двора соболей, куниц, шуб и шёлка столько, чтобы им на всю жизнь хватило. Будешь ещё на меня жаловаться?

Все слушали, не веря ушам. Свидригайлло, словно принуждённый, сдерживая голос, бормотал дальше:

– Какая тут была неволя? Какая? Я тебя не закрывал. Я не выпускал тебя до тех пор, пока не сделал, что следовало. Теперь иди! Богом свидетельствую, пусть и князь Симеон слушает… Не держу. Возвращайся в Польшу. Ляхи мне какими-то послами угрожают, я не буду с ними говорить, не нужно послов. Зачем? Армией мне угрожают; разве я объявлял вам войну?

У слушавшего Ягайллы прояснилось лицо, он вытянул к нему обе руки, но Свидригайлло их не коснулся.

– Я сразу отправлю в Польшу курьера, – сказал король, – чтобы ни послов, ни войска они напрасно не высылали.

– Но подольские замки – мои! Прикажи мне их сразу отдать! – прибавил Свидригайлло, уже резко повышая голос.

Король опустил глаза.

– Ведь я дал письма.

– Ну! Ну! Лишь бы твои ляшки не вырывали, не бросались и не покушались отобрать, потому что тогда – война! – сказал князь.

Король ему ничего уже на это не отвечал. Последовала минута неприятного молчания.

– Возвращайся к жене, – сказал насмешливо Свидригайлло. – О! Она там, я слышал, место себе не находила, чтобы как можно скорее мужа из неволи выпустили. Какая тут была у тебя неволя? Я не сажал тебя в темницу. Ты в замке сидел как пан, ты и твои ляхи. Я голодом вас не морил, колодок никому не надевали. Теперь ещё отсюда серебра, как льда, вывезешь достаточно, и подарков дать не постыжусь. Ну, ворота открыты, не держу вас. С Богом, возвращайся в Польшу…

Свидригайлло покачал головой, и когда король подошёл, чтобы его благодарить, он, надев колпак, ни на него и ни на кого уже не глядя, повернулся к двери и вышел.

Князь Симеон остался.

На королевском дворе после беспокойства и тревоги наступила непередаваемая радость. Ягайлло ожил. За неимением кого обнять, он обнял князя Симеона, потому что ему присывал эту внезапную счастливую перемену.

Гольшанский отрицал и шептал тихо:

– Из Польши пришли слухи о войске… Сонька поспешила их отправить. Её благодарите.

Ягайлло сложил руки для молитвы.

Андрей из Тенчина, Монжик, Древицкий, которые, спрятав подушки, вошли в комнату, целуя королю руки, начали настаивать, чтобы немедленно собирались в дорогу, не откладывая ни на один день, чтобы безумному человеку в плохой час не пришла охота задержать короля.

Нельзя было предвидеть, что донесут о подольских замках, сдачу которых могла остановить свеча, и снова рассверепевший Свидригайлло был готов заключить короля в темницу.

Так что надо было пользоваться временным настроением.

Король соглашался на всё, но, всегда послушный, он находил, что приготовления должны занять по меньшей мере несколько дней.

Тем временем для того, чтобы остановить послов и объявить о полученной свободе, Хинча вызвался ехать назад первым гонцом.

Так сверх всех ожиданий, в минуты, когда отчаившийся двор готовился к безумной обороне короля, рискую собственной и его жизнью, оковы чудесным образом лопнули, и вместо преследования, их осыпали подарками.

Они были свободны!

Более серьёзные, как Древицкий и Тенчинский, были вне себя от радости, благодаря Бога за освобождение.

В первые минуты все, не исключая короля, обезумели. Только он, пользуясь счастливой переменой, утверждал, что порывистый, безумный брат-чудак, в сердце был добр и привязан к нему.

На это другие молчали; поскольку знали и каждый день смотрели на эту доброту, жертвой которой падали люди.

Древицкий в тот же день приготовил письма к королеве и сенаторам, донося, что всякая опасность миновала, а Ягайлло возвращается из плена.

Когда Хинча на следующее утро пришёл проститься с королём, а тот его, по привычке, хлопал по плечу и спрашивал, чем его вознаградить за службу, верный Хинча поднял голову и, целуя королевскую руку, сказал:

– Милостивый пане, разве я смел бы это просить?

– Ну, проси, проси смело, – прервал Ягайлло.

– Я ничего не желаю, только, – тут он снова начал целовать руку, – только, чтобы тот, кто меня оклеветал и отправил в Хецин, за свой змеиный язык ответил. Призову его на суд.

Король смутился и лицо его вытянулось.

– На что тебе это? – проговорил он. – На что?

– Чтобы я был чист в глазах людей. Страш свободно ходит и хвалится, что безнаказанно очернил королеву!

– Не время начинать с ним дело, – ответил Ягайлло. – Возвращайся-ка в Польшу.

Хинча уже уходил, когда король спросил:

– А где этот Страш?

– Сидит у себя в Бьялачове, и волос с его головы не упал.

По лицу старого государя видно было, что воспоминание об этом несчастном деле пробуждало гнев, погребённый в сердце.

Хинче добавили двоих из челяди, и посольство отправилось в путь.

Ягайлло, чувствуя, что уже в безопасности, хотел поехать в литовские леса на охоту, по которой соскучился, но Андрей из Тенчина и Древицкий упросили его, чтобы этого не делал, как можно скорей покинул Вильно и спешил в Польшу, где его беспокойно ожидали королева и знать.

Может, Ягайлло не дал бы им так легко склонить себя к этому, если бы в тот же день вечером не пришёл князь Симеон доверчиво предостеречь, что Свидригайлло по-пьяни снова угрожал королю, и если бы не сдали подольских замков, угрожал неволей и местью.

Итак, двор короля, уже почти не слушая его, приказал выкатывать кареты, нагружать их, собирать сундуки, вязать саквы, подковывать коней и быстро готовиться в дорогу.

Подканцлер и то заметил, что Ягайлло из тех ста тысяч тысяч рублей, которые пожертвовал ему брат, из того меха, шуб, сукна и шёлка так уже во все стороны бросал подарки, начиная с Симеона Гольшанского, что если бы они остались там дольше, наверное, раздал бы всё до динара.

Остановить его было невозможно, а это доставляло ему такое удовольствие, что было жаль лишать его этого.

Уже был выбран день для отъезда, когда Ягайлло во что бы то ни стало захотел попрощаться с братом, который сам к нему прийти не хотел. Поэтому, взяв с собой Древицкого, Тенчинского и немного людей, он поехал в Гастольдов дом.

Там по целым дням и ночам пировали, и если князь был дома, всегда, в любой час его можно было застать за столом с пьяными боярами, при мисках и жбанах.

Там и нашёл его Ягайлло. Увидев, что он входит, князь даже не удосужился встать, только бояре пошли отдать дань уважения.

Свидригайлло был в довольно хорошем настроении, хоть доверять ему не стоило. Он закричал королю издалека:

– Уже едешь? Езжай! И не оболги меня, что я тут тебя мучил и в плену держал. Ничего с тобой не сделалось, ты цел, возвращаешься к жене. С другим человеком, не со мной, так бы легко не прошло.

Тогда король, присев на лавку, благодаря за подарки, мягко начал давать советы, чтобы не раздражал поляков, и так уже взбешённых, и оставался верным королевству и ему.

– У меня есть свой разум, ты не учи меня, – прервал его Свидригайлло. – Буду знать, что делать! Узнают меня твои ляшки… только усижу здесь.