Семко

IV

Старый замок в Серадзе давно не был свидетелем стольких многолюдных съездов и совещаний, как нынче. Он долго пустовал, прежде чем дождался того, что великополяне с краковянами выбрали его как самое удобное место для общих совещаний.

Из Великопольши и Малопольши доехать туда было проще всего. Во время безкоролевья собирались там часто. Местечко как-то так могло угостить многих, но нетребовательных пришельцев. Просторные, пустые комнаты в старом замке предназначались для совещаний. В необходимости и костёл служил для собраний.

Уже тогда было принято совещания о судьбах родины проводить в Божьих домах, что им придавало и некоторую торжественность, и сдерживало от кровавых выходок. В этом Серадзе приезжающие паны никаких удобств не имели, но и не рассчитывали на них. Им было достаточно крыши над головой, стен от ветра и тихого угла.

Для более видных, духовных лиц, князей, урядников и писарей комнат было предостаточно. Правда, на окнах ещё не было стёкол, а внизу не везде оказались полы, но лавок хватало всем.

Люди были привычные к неудобствам, мягкость обычаев едва чувствовалась, принесённая иностранцами.

Весь народ стоял ещё лагерем, как в те времена, когда должен был обороняться от нашествий и быть начеку, а от них и теперь не был в безопасности.

Март в этом году заканчивался достаточно сухими и не слишком морозными днями. Дороги уже подсохли, близкая весна давала о себе знать. Реки текли ещё бурные, болота были огромными, как пруды, но кое-где на лугах показывалась зелень.

В замке уже готовились к приёму гостя, складывали дрова для каминов, понемногу очищали комнаты, когда за два дня до назначенного срока показался панский двор, который направлялся к воротам и уже заранее объявлял кого-то из видных.

Замковая служба, которая смотрела на это с холма, по виду пыталась угадать, кто это мог быть, соглашаясь на то, что прибывшие были похожи на немцев. Издалека их можно было принять за пришельцев, потому что ни на одном из них не было ни одежды, ни брони, какие повсеместно использовали на родине.

Это был великолепный двор, а самого пана, который ехал на коне, легко было отличить, он выглядел по-княжески и прекрасно.

Лёгкие дорожные доспехи, шлем с поднятым забралом, павлиньими перьями в большом количестве, богатый рыцарский пояс, блестящее оружие, конская попона с золотыми узорами, нарядная упряжь, гордое лицо, задранная вверх голова, смелый взгляд показывали мужа, который чувствует свою силу и значение.

Он и его дружина, одетая и вооружённая по-немецки, въезжали в замок как домой. Стража также не смела им перегораживать дорогу, хотя никто не знал этого пана. Делали предположения, что это какой-нибудь князь.

Когда вся свита оказалась во дворе, в нём можно было отличить венгров и русинов, но ни польского лица, ни речи нигде не было.

Поэтому люди в замке думали, что прибыл один из объявленных послов королевы Елизаветы, для которых там был назначен ночлег.

А был это князь Владислав Опольский, одними называемый Русином, другими – Венгерским воеводой. Шурин старого Зеймовита Мазовецкого, дядя молодого Семко, муж большого значения на дворе покойного короля Луи, умный и образованный, но в котором уже ничего польского не было, кроме напоминания о роде Пястов.

Не воинственный, возрастом уже остывший, равнодушный к общим делам родины, на которые смотрел по-немецки, по-венгерски, по-опольски, но не по-польски, он был так же всем ненавистен, как сам не выносил шляхту и польский обычай.

То, что он туда приехал, могло показаться загадкой, потому что, по мнению королевы, он был не слишком дружелюбно расположен к тому, чтобы отбирали земли, которые он держал. Наверняка, он также не ехал на помощь племяннику, потому что Семко был избранником шляхты, что его уже делало ненавистным для дяди.

Кроме того, воспитание, привычки, характер молодого князя Мазовецкого, всё их друг от друга отталкивало.

Владислав свысока смотрел на своих племянников, сам чувствуя себя человеком европейского образования, когда те со всей простотой и старыми польскими обычаями казались ему варварами.

Никого не спрашивая, князь занял самые лучшие комнаты, а его слуги сразу, в соответствии с его привычками и изнеженностью, начали распоряжаться.

Затем, словно князь потянул за собой других, на тракте стали появляться отряды приезжающих отовсюду панов, которые спешили на тот съезд. Сразу за ним приехал посол королевы, епископ Веспримский, с двумя сопровождающими его спутниками, венгерскими панами. Важный старец, высокомерный двор, венгерские костюмы, мадьярская речь, для которой взяли с собой переводчика.

Им указали комнаты чуть поодаль от князя, чтобы они не сталкивались друг с другом. Приезжали краковские паны: Ян из Тарнова, Ясько из Тенчина, молодой Спытек из Мелштына, Судзивой Топорчик, Добеслав из Курозвек и многие другие. Из тех только двое поместились в замке, остальные – в городе, около главного собора, рядом с костёлом Святого Духа в предместье и у доминиканского монастыря.

Постоянно наплывали толпы великополян, среди которых большое число Наленчей. Архиепископа Бодзанту вёл Бартош из Одоланова.

Если бы откуда-нибудь не знали о том, что архиепископ перешёл в лагерь к Пясту, одного этого признака хватило бы за указку.

Бодзанта долго колебался, наконец подчинился, скорее необходимости, чем убеждению. Одинаково сторонясь краковян и великополян, архиепископ со своим двором выбрал ночлег у доминиканцев.

С более значительным отрядом, чем когда-либо, потому что в его состав входила большая часть великопольской шляхты, стремящаяся к нему, очень нарядным и роскошным, что непомерно дорого ему стоило, в Серадзе появился Семко, не желая ехать в замок и не в состоянии туда попасть.

Он уже знал, что там жил дядя и кое-кто из краковских панов, а с ними преждевременно не хотел сталкиваться.

Бартош из Одоланова отвёл архиепископа в монастырь и тут же появился у Семко, таща за собой по возможности больше великополян, дабы заранее показать, с кем они будут держаться.

Весь следующий день был приготовлением к открытию совещаний и изучению друг друга, осмотру положения. Город всё наполнялся, а оттого, что болотистая околица за замком не позволяла широко разложить лагерь, всё сосредоточилось в предместьях и вблизи от них. Великополяне громко и отчётливо рассказывали, с чем и для кого прибыли, слушали и молчали.

Сразу по прибытии в замок, вечером Владислав Опольский, который сблизился только с епископом Николаем и венграми, избегая и племянника, и краковских панов, слегка удивился, когда его маршалек, русин, Никита, человек весьма хитрый, осторожный, который ради своего пана выучил несколько языков и почти отрёкся от своей национальности и забыл о ней, объявил, что какой-то неприметный клеха хочет, чтобы его к нему пропустили.

Он сослался на то, что тот принёс князю письмо от магистра крестоносцев Цёлльнера.

После короткого раздумья Владислав приказал его впустить в боковые двери. Когда гордый пан увидел стоявшего на пороге бледного, жалкого, в чёрной одежде, Бобрка, не встал со стула, не поздоровался с ним. Он молча вытянул руку, требуя обещанное письмо. С великим почтением и смирением клирик вручил его пану, который сперва начал пристально рассматривать печать, проверяя, не была ли она нарушена.

Хотя князь Владислав, что в те времена было исключением, умел читать письма, его достоинство не позволяло, чтобы сам себе задал работу заглянуть в него.

Для этого служили лекторы и канцлеры. Таким образом, позвали клирика, немца Вальтера, который в дороге выполнял обязанности нотариуса и лектора, в то же время служа набожному князю капелланом.

С цепочкой на шее, в облачении, изящно обшитым мехом, клирик, который выглядел паном, поглядел на жалкого Бобрка с вершины своего достоинства, довольно презрительно, пошёл с письмом к окну, там заново рассмотрев печать и подпись, ловко его открыл, не нарушая печати магистра.

Письмо содержало несколько слов. Магистр поручил князю защитить его перед королевой Елизаветой, которая упрекала крестоносцев в том, что снабдили Семко деньгами на экспедицию против неё и её прав. Цёлльнер самым торжественным образом и лживо поклялся, что не знал, для чего были предназначены деньги.

В конце магистр рекомендовал подателя письма как верного слугу Ордена, через которого можно было устно или письменно переслать новости и пожелания.

Вполголоса прочитав это всё время молчавшему князю, канцлер, который потом взглянул на посла крестоносцев, выглядящему так жалко, едва его признал достойным разговора. Сам князь также не обратился к нему напрямую. Лектор служил посредником.

Бобрек стоял немного в тени, нельзя было разглядеть его лучше, но когда, получив тихую инструкцию от пана, ксендз Вальтер к нему приблизился, был поражён взглядом, исполненным проницательности и ума, каким его клеха приветствовал. Он теперь понял, почему Орден его отправил.

– Королева Елизавета, – сказал Вальтер, – очень злилась на Орден за помощь, данную врагу, но князь с этим ничего поделать не может. Он прибыл сюда не по поручению королевы, а как польский князь. Будучи другом Ордена, он, однако, охотно выступал за это дело. Собственно говоря, с этим толкованием следовало обратиться к епископу Николаю.

– Его милость приехал сюда, наверное, не по делу племянника, – вставил Бобрек.

Канцлер что-то шепнул своему пану и совсем отказался отвечать.

Через мгновение он обратился с вопросом к клирику:

– А вы не в курсе, как обстоят дела у князя Мазовецкого? Ваша милость можете лучше это оценить, чем я, – шепнул Бобрек.

– Вы ближе, – ответил ксендз Вальтер.

Клеха поднял голову.

– Дело княза Семко на первый взгляд обстоит хорошо, – сказал он, – голосов за него много и будет иметь сильных, но сильных голов ему не хватает. Бартош из Одоланова – рыцарь великий, да и у пана воеводы из Купы ума и храбрости не меньше; оба, когда в их руках мечи, страшны, но не всего можно добиться оружием.

– Говорят, что на их стороне будет архиепископ, – добавил канцлер.

Бобрек склонил голову.

– Да, – сказал он, – ксендз-архиепископ недавно был с Сигизмундом, сегодня служит Семко, а кому завтра? Это неизвестно. Ему очень жаль украденного добра и десятин, хозяин очень хороший.

Последние слова он сказал со злобой, которая вызвала улыбку на устах канцлера, незначительную и сразу исчезнувшую.

– Вижу, – доложил ксендз Вальтер, – что вы не пророчите большого успеха князю Мазовецкому?

– Что я могу пророчить? – скромно ответил клеха. – Снизу вверх смотрю, мало что вижу. Только то даёт пищу для размышления, что краковские паны холодны и пара из рта не выпускают, а у них и головы более крепкие, и хитрости больше, чем у великополян. Этим краковяне дадут накричаться, а сделают в конце молчком, что захотят. Они вряд ли дадут себе навязать пана с чужой руки.

Князь Владислав, приложив руку к уху, с интересом прислушивался к этой беседе, не давая никакого знака относительно того, какое впечатление она на него произвела.