Семко

V

В день Пасхи, утром, староста Хавнул слушал, стоя на коленях, святую мессу в маленьком костёльчике францисканцев на Песках.

Вид этого богослужения, скрытого в деревянном, бедном доме, опасающегося выдать себя малейшим более громким признаком, напоминал первые века христианства.

Францисканцы, молившиеся потихоньку в хоре, были последователями, братьями тех трёх мучеников, которых распяли на горе над Вильно. Время, которое прошло с того возмущения языческого народа, не усмирило и не заглушило его ненависти и отвращения к христианам.

Старая литовская вера, один из последних в Европе обломков вековой религии, принесённой с востока и на новом грунте под разным влиянием дико разросшейся, чувствовала, что ей всё больше угрожает христианство, окружающее её отовсюду, и готовилась к отчаянной обороне.

Правда, часть общества, стоявшая наверху, как везде и всегда, первая потеряла народную черту и привязанность к вере, стала равнодушной под чужим влиянием, но народ придерживался старых алтарей, с диким самозабвением готов был их защищать. Поэтому приходилось остерегаться, чтобы ничем не вызывать раздражения в толпах.

Ни поп Нестор в замке, ни францисканцы Хавнула не решились выступать в предместье более открыто со своими обрядами.

И в день этого великого праздника Воскресения Господня, триумфа Спасителя над смертью, маленькая кучка верных тихо молилась. Хор занимали немногочисленные монахи; в костёле, кроме Хавнула, было всего лишь несколько обращённых тайно христиан и поляков, которые, как военнопленные, попали в Литву.

Пурпурное знамя Господа, победителя, развевалась при алтаре, рядом с ним горела большая пасхальная свеча, а отец Павел с радостным волнением повторял:

– Аллилуйя!

После долгого и строгого поста монахов ждало застолье, приготовленное старанием Хавнула. Там всё было такое же тесное, маленькое, бедное, как костёльчик, но лица монахов, стоявших на боевом посту, излучали радость.

Особенно два раза в год эта радость, вызванная религиозным чувством, проявлялась отчётливей: у яслей в ночь Рождества Христова и у гроба Господня, когда ангел известил Мариам, что Христос воскрес.

В этот день монахи радовались ещё больше, чем обычно, потому что им на помощь прибыл из монастыря в Пыздрах отец Ангел, которого принимали как посланца из лучшего мира.

Отец Ангел, когда-то рыцарь и шляхтич клича Сулимы, который надел рясу в результате обета, данного на поле битвы, был уже немолодым человеком, но великой энергии и самоотречения, словно созданный быть миссионером.

Из-под монашеского смирения выходили остатки рыцарского духа. Ум у него был открыт и не чужд делам родины, которую любил так, как если бы сражался для её защиты с мечом в руке.

Только второй день отцы радовались прибытию отца Ангела, а ещё не было времени достаточно с ним наговориться обо всём, о чём от него надеялись узнать.

Праздничное богослужение, почти без отдыха, день и ночь их держало в костёле. Староста Хавнул уже был осведомлён о прибытии нового монаха и ему было так же как отцам, интересно, что он принёс им с собой.

Поэтому за столом, к которому Хавнул сел с ними, началась очень оживлённая беседа о состоянии польской короны.

Этот вопрос горячо волновал значительнейшую часть братьев польского происхождения. Хавнул участливо спрашивал о предприятии Семко, о судьбе Люксембурга, об обычаях крестоносцев, действиях Владислава Опольского и т. д.

Отец Ангел, сам великополянин, родственник Наленчей, умел дать хороший отчёт обо всём. Однако из монастырского окна дела страны он, может, видел иначе, чем другие его собратья.

– Станет ли князь Мазовецкий королём? Не знаю. Приговоры Провидения – непредсказуемы, – говорил он, – но явно для меня то, что малополяне, паны краковские, боятся Семко, чтобы при нём Великопольша снова не взяла над ними вверх, а со временем и столицы по-старинке в Познань не перенесла. Архиепископство уже у нас… тогда Малопольша стала бы действительно маленькой. Наш пастырь держится с Мазуром, но если малополяне мешают ему получить корону, и он легко согласится на другого. В день сошествия Святого Духа приезжает предназначенная для нас принцесса, только тогда вещи прояснятся. Великополяне хотят дать ей в мужья Семко.

– Но, – прервал Хавнул, с сильной заинтересованностью хватающий каждое слово монаха, – я слышал, что у королевы есть уже давно обручённый с ней будущий муж, Вильгельм Австрийский.

Отец Ангел пожал плечами.

– У нас все соглашаются только с тем, чтобы сделать королём такого, который мог бы у нас жить и править. Австриец же сидеть тут не может.

– Стало быть, Семко? – прервал Хавнул.

– Не знаю, – скромно ответил монах, – но боюсь, как бы его малопольские паны не сместили. Они боятся его, у них есть сила и хитрость. Мне кажется, что они затянут дело и приведут на трон кого-нибудь со своей руки.

– Но кого же? – спросил староста.

– Один Бог знает. Выбор будет зависеть от них. Первое условие – чтобы сидел в Кракове, сам управлял и никому губернаторство не доверял. Оно всем опротивело.

Ещё несколько вопросов задал любопытный Хавнул и видно было, что ум был чем-то сильно занят. Он думал, вздыхал, уставил в пол глаза, был взволнован больше, чем обычно. Из этого монахи заключали, что на его плечах лежало какое-то важное дело.

Действительно, Хавнул ходил, обременённый странной мыслью, которая упала на его душу, как луч с неба, во время богослужения, именно, когда отец Павел радостно пел: Аллилуя. Он услышал в себе некий таинственный голос, который, казалось, говорит: «Встань и иди, веди Ягайллу креститься и на польский трон, объединённый с Литвой».

Это казалось ему дерзким, неразумным, почти ребяческим и невозможным, но теперь, слушая повести отца Ангела, он начинал предвидеть, что этот брак мог бы осуществиться, что это был, может, единственный способ вынудить Ягайллу, которого любил, принять христианскую веру. А в его душе постоянно звучало с пасхальным Аллилуя: «Встань и иди, встань и веди своего пана на крещение и на трон».

Эти слова осаждали его, звучали в его ушах, не давали ему ни о чём другом думать, ничего понимать.

– Встань и иди, – говорил внутренний голос.

Со смирением благочестивого человека Хавнул сопротивлялся этому искушению, считая себя недостойным призвания к этому великому делу.

Крестить Ягайллу, сделать его равным другим христианским монархам – было тайным желанием всей его жизни. Теперь для этого открылось поле. Две соединённые вместе короны против ордена! Из них двоих вырастет непобедимая сила. Опьянённый этой мыслью, Хавнул выехал, попрощавшись с монахами, направляясь прямиком в замок, к себе домой. Там он закрылся с мыслями, которые не давали ему покоя.

– Встань и иди! – повторялось в его душе.

Это был как приказ свыше, как глас Божий, он имел силу, сопротивляться которой Хавнул не мог.

Ягайлло, который, если не был на войне, почти всегда сидел в лесу на охоте, и сейчас его в Литве не было. Из братьев двое жили где-то на Руси, другие были рассеяны по замкам. Только старая королева с дочками молилась и вздыхала в монастыре в своих теремах.

Ближе к вечеру, не в силах уже сдержаться, он перекрестился, вздохнул и пошёл к великой княгине.

Именно, когда он проходил дворы, около святого алтаря Литвы отмечали какой-то торжественный весенний праздник. Дым огромным столбом взметнулся в воздух, зазвучали песни, а люди в зелёных венках проскальзывали около стен.

Хавнул поглядел в ту сторону, на ещё живое идолопоклонство, имеющее там своих священников, вещунов и благочестивых последователей. Он задумался над тем, какая сила была нужна, чтобы повергнуть это старое здание, ушедшее корнями глубоко в землю.

У двери великой княгини, боясь прервать какое-нибудь богослужение, он остановился, объявив о себе через слугу.

Молитвы только что кончились. Старая Юлианна, которая ходила мало, потому что сил ей не хватало, уже сидела в кресле с чётками в руках. Она довольно любила старосту, хотя ревностной русинки не нравилось, что он исповедовал один обряд с крестоносцами.

Хавнул начал с вопросов о здоровье, вынужденный выслушивать обычные жалобы стариков, потом новости из Твери, из Полоцка и из Руси.

– У меня также были новости от ляхов, – сказал он, приближаясь к старушке и озираясь, нет ли поблизости слуг. – Если бы ваша милость соизволили меня выслушать, я мог бы вам многое рассказать. Меня давно мучает мысль, которую хочу вам поверить, так она меня охватила.

Юлианна слушала, опираясь на руку.

– У поляков нет короля, – сказал живо Хавнул, – у них будет только молодая королева, девочка-подросток. Для неё должны искать мужа, а для себя короля.

И староста внезапно воодушевился.

– А! А! Милостивая пани! На этом троне посадить бы нашего пана, и объединить два государства и всей этой мощью ударить на крестоносцев!

Юлианна немного привстала, покачала головой, задумалась, по её губам скользнула улыбка недоверия.

– Человече! – сказала она. – О чём ты мечтаешь? Разве это может быть? Они не захотят его королём взять! Долгие века мы были с ними врагами. Русь тоже с ними враждует… Это другой свет, и это другой… Мы молимся иначе. Для Ягайллы жену и власть нужно искать на Руси. Там нам креститься, завоёвывать и продвигать границы.

Хавнул спокойно дал ей говорить.

– Ваше величество, – сказал он тогда, когда она замолчала. – Победить и вынести всех князей на Руси, чтобы завоевать себе обширное государство, будет трудней, чем под крестом Христовым обьединиться с Польшей. Тут для Ягайллы без войны, без труда, без врага готовый трон, молодая жена, сильное государство и храброе войско, чтобы справиться с Орденом.

Великая княгиня, не отвечая, надолго погрузилась в мысли. Ей нужно было свыкнуться с этой мыслью, такой новой, которой никто никогда допустить не смел.

– Но они приведут туда Семко! – сказала она.

– Не все, – живо ответил Хавнул. – Именно те, у которых больше силы и ума, боятся его и не хотят. Им Литва так же нужна, как нам Польша. А! Если бы наш господин дал только знак, сказал слово…

– Вы уже с ним об этом говорили? – спросила княгиня.

– Нет! – воскликнул Хавнул. – До сих пор ничего. Только сегодня Господь вдохновил меня этой мыслью, а я от неё будто вина напился, голова идёт кругом. Не даёт мне покоя.

Княгиня с любопытством глядела на стоявшего перед ней старосту, внешность которого была вдохновлённой и взволнованной.

– Ты хороший и верный наш слуга, – сказала она с добротой, – я знаю, что ты любишь моего сына, поэтому рад бы исполнить невозможные вещи. Польша и мы – огонь и вода! Как же это соединить воедино?

– Ваше величество, ведь литвинки там на троне уже были; были русинки; почему же наш пан не мог бы быть?

– А ты знаешь, как им там жилось? – ответила княгиня.

– У женщин и мужчин разная судьба, – произнёс Хавнул. – Они шли туда слушать, наш господин пойдёт приказывать.

Затем княгиня, точно обдуманно, вставила в разговор нечто совершенно иное, говорила о татарах и войне с ними. Хавнул молчал. Первой мыслью его было через мать попасть с этим к Ягайлле; тут он нашёл сопротивление, но это его не обескуражило. Он верил в то, что Юлианна, хотя в первую минуту оттолкнула то, что он принёс, подумав, должно быть, поддасться сильному искушению, отворяющему для её сына прекрасную будущность.