Семко

С первого взгляда свойственным ему нюхом он учуял уже, что этот мнимый купец, пробирающийся без товаров в Польшу, мог иметь целью нечто иное, не торговлю.

Таким образом, он сразу присоединился к старому брату францисканского ордена, представившись ему убогим простачком, и брат Антоний охотно его взял. Бобрек, отлично знающий дороги, предложил свою помощь, эффективность которой гарантировал. Знакомыми ему дорожками они должны были попасть через Мазовию в Серадзкое, а оттуда в Краков.

Представляясь Хавнулу с той же покорностью, что и брату Антонию, он легко завоевал его доверие. Несмотря на то, что староста выдавал себя за простого купца, достаточно было более внимательного взгляда на него и дорожные принадлежности, богатство, важную осанку, чтобы укрепить его подозрения, что этот посланец был какой-то важной личностью, о которой Бобрек надеялся в дороге узнать больше.

Однако Хавнул был осторожен и ни своего имени, ни положения не раскрыл, называя себя купцом из Риги.

Клеха сразу же начал разговаривать с ним по-немецки и, намекая на Орден, пытался узнать, как он к нему расположен. Староста ни с любовью к нему, ни с отвращением не выдал себя, что в глазах Бобрка уже делало его подозрительным. Староста подтвердил обещание наградить проводника, уверяя, что будет щедр, если он безопасно приведёт их к цели.

Бобрку это было нетрудно, потому что сквозь эти пущи он пробирался неоднократно. Сначала он вёл их осторожно по берегу Вижны, которую как раз Орден брал в залог, потом постоянно тропинками мимо Браньска и Черска, так, чтобы объехать оба. Там со всех сторон ещё стояли почти нетронутые боры, через которые для осведомлённых вели малоизвестные дорожки.

Так удачно они добрались до Хецина, откуда должны были повернуть к Вислице и, не осмеливаясь нигде надолго остановиться и отдохнуть, наконец они направились уже к самому Кракову, в Прошовицы. Там Хавнулу нужно было немного отдохнуть, обдумать, что должен предпринять дальше, а от ненужного уже проводника хотел избавиться. Но Бобрка легче было взять, чем с ним расстаться.

Во время медленного путешествия он лучше узнал Хавнула и ничто не могло выбить из его головы, что это был какой-то муж большого значения, достатка, ума, который называл себя простым купцом для того, чтобы остаться неузнанным.

Однако, с разных сторон осторожно и ловко расспрашивая, изучая, подхватывая, он не смог узнать, что привело его в Краков, и то в компании старого монаха.

Хавнул умышленно избегал всякого упоминания о Литве и о тамошнем дворе. Его молчание, сдержанность и осторожность только укрепили его в убеждении, что это, должно быть, какой-нибудь тайный посол. Его сбивало с толку то, что он был немцем.

Когда староста, щедро вознаградив клеху в Прошовицах, отправил его, Бобрек, думая, что доказательством доверия заслужит его расположение, тихо произнёс:

– Я благодарен вашей милости, что позволяете мне поспешить отсюда в Краков, потому что у меня там срочное дело, с которым, сказать правду, я был выслан.

– Кем? – спросил рассеянно Хавнул.

Бобрек отделался от ответа каким-то многозначительным движением, как будто ему не подобало выдавать тайны, и добавил:

– Меня послали предостеречь краковян, чтобы были начеку, потому что мазовецкий князь Семко, возможно, хочет захватить город, разместиться в столице с войском и не пустить кого-нибудь другого к короне.

Хавнула эта новость так сильно задела, что он чуть не выдал себя этим волнением, начиная нетерпеливо расспрашивать:

– Может ли это быть? Верно ли это? Не пустые ли слухи?

– Самая верная на свете вещь, – ответил Бобрек. – Вооружили несколько сотен копейщиков, собрав самых лучших, самых храбрых, а командует ими Бартош из Одоланова, а ксендз-архиепископ помогает. Ещё неизвестно, каким образом они намерены попасть в город, но когда однажды он захватит Краков, наверно, уже из рук не выпустят. На лице Хавнула невольно отобразился сильный ужас.

– Тогда спешите, чтобы об этом объявить, – сказал он Бобрку, который стал внимательно глядеть ему в глаза. – Я не думал, что вам поручено столь важное дело, потому что с ним нужно было скорее мчаться.

– Ещё ничего не потеряно, – прервал Бобрек, – мазуры и великополяне только перед самой Троицей могут сюда прибыть, а в Кракове достаточно шепнуть, что угрожает, чтобы все вооружились в мгновение ока. Там как огня боятся Семко и власти великополян.

И Бобрек усмехнулся.

Поскольку так хорошо платившему пану клеха и в Кракове готов был служить, и одновременно шпионить за ним, он при отъезде добавил, что хотел бы знать, где искать его в городе. Однако внимательный Хавнул отвечал, что определённой гостиницы нет, и должен будет пытаться её найти, а через брата Антония, который направится к своей братии, можно будет получить о нём информацию.

Бобрек, наняв себе в Прошовицах крестьянскую телегу, поспешил в Краков.

Этим неожиданным признанием при отъезде Бобрек испугал старосту и дал ему пищу для размышлений; оказалось, что этот худой и бедный клеха, без хлеба и работы, был каким-то тайным посланцем. От кого? Хавнул не мог угадать.

Итак, попытки заполучить корону были очень оживлённые и шли полным ходом; одни пытались её ухватить, другие – не подпустить к ней; желающим её захватить нужно было спешить. Хавнул не скрывал от себя, что задача была трудной.

Едва отдохнув в Прошовицах, надев такие одежды, чтобы не обращали внимания, на следующее утро староста направился в Краков. Брат Антоний очень тянул его к францисканцам в посад, но Хавнул предпочитал остановиться у старых знакомых, мещан Кечеров, с которыми когда-то вёл торговлю. Он должен был как можно скорее кому-нибудь признаться, с чем ехал, потому что иначе к панам, стоявшим у руля, – Добеславу из Курозвек, Яське из Тенчина – он бы попасть не мог, а без их рекомендации ему бы и не поверили.

Удачно проехав со своим маленьким отрядом ворота, в которых показал свои купеческие письма под печатью, староста поехал прямо на рынок в дом Станислава Кечера. Лично его Хавнул не знал и, остановившись перед воротами и спросив хозяина, который был в ратуше, должен был ждать, пока его слуга оттуда не привёл.

Вскоре пришёл Кечер, как можно было заключить из одежды и осанки, человек богатый и важный. Староста фамильярно отвёл его в сторону.

– Я приехал к вам с большим доверием, – сказал он, – потому что не хотел бы, чтобы обо мне все знали. Поэтому я только вам признаюсь, что я Хавнул, когда-то рижанин, сегодня староста и войт Виленский, в Литве. Можете оказать мне гостеприимство?

Там очень хорошо знали, каково было значение Хавнула на литовском дворе; может, даже преувеличивали его влияние и силу, рассказывая, что в Вильне всё делалось через него, и что он был не правой рукой Ягайллы, а обеими.

Кечер охотно подхватил человека, славящегося богатствами и значением.

– Мой дом к вашим услугам, будьте в нём как у себя. Приветствую.

Сказав это, он привёл его в парадную комнату, усадил на первое место, приказал подать вина, забрать коней и людей, привёл ему поздороваться жену и дочку и заботливо занялся размещением гостя. Староста настоятельно просил всех не видеть в нём кого-то другого, кроме купца, у которого была на продажу ткань, не разглашая его имени.

После завтрака, когда женщины ушли, а Антоний, заскучав, уже от порога поспешил к своему монастырю, они сели на конфиденциальный разговор.

Староста начал с сожаления, что такое великое и красивое государство не имело спокойствия, и не могло получить короля.

– Да, – сказал Кечер, – поистине это наша несчастная доля, что Бог собственным монархам не дал по мечу потомства. Всё отсюда проистекает. Со смертью Казимира окончилась для нас всевозможное везение. Бог знает, когда к нам вернётся мир, и получим ли мы такого пана, какой нужен.

– По дороге мне всюду говорили, – сказал Хавнул, – что мазовецкий князь Семко почти выбран королём.

– Этому не верьте, – ответил Кечер, – мы прекрасно знаем, что наши паны его не хотят и не подпустят к короне. Мы тоже опасаемся его и великопольской шляхты. С ним бы вместе пришли сюда приказывать великополяне, города потеряли бы свободу и оказались в бедности. Упаси Бог.

– Значит, если не он, то кто же? – спросил Хавнул.

– Многие за Вильгельма Австрийского, которому была предназначена Ядвига. Должно быть, это пан с гладкими манерами и добрым сердцем, хоть мягко воспитанный. Против него только то, что он немец кровью и манерами, а в Польше жить не захочет и не сможет; нам же король нужен обязательно для себя. Найдутся здесь и такие, кто хотел бы, может, тут как можно дольше не выдавать королеву замуж, чтобы с нею править. Наконец и у Владислава Опольского, как у опекуна и губернатора, есть такие, которые с ним держатся.

Кечер вздрогнул.

– Один Бог может нас вырвать из этой неопределенности.

Затем Хавнул встал.

– Милый господин, – сказал он, – для вас не было бы лучшего на свете господина, а для Польши – короля, чем мой пан, литовский князь Ягайлло.

Кечер мгновение молчал, удивлённый, не в состоянии собраться с мыслями.

– Язычник! – воскликнул он, полагая, что староста говорил это в шутку.

– Мать – христианка, русинка, никогда от своей веры не отказывалась, – сказал Хавнул. – Он смолоду к ней привык, он наполовину уже христианин, охотно бы крестился. Этого мало, но с ним всё большое государство приняло бы христианство; у вас была бы та заслуга, что принесли ему крест, а вам присоединённая Литва дала бы великую мощь. Ваша принцесса стала бы миссионером язычников!

Кечер слушал, всё больше взволнованный этой мыслью, для него новой; говорить не мог… ему пришлось долго всё взвешивать, прежде чем робко простонал:

– Не наше дело об этом судить и решать, но если бы это могло случиться… это поистине было бы великим делом. Чудо!

Он ударил в ладоши.

– Какая бы мощь выросла!

– Да, сила великая, которой можно бы держать в узде нечестивых крестоносцев, завоёвывать Русь и соседние государства!

Они долго в молчании смотрели друг на друга. Кечера всё сильней это пронимало и волновало.

– Ради живого Бога, – сказал он, – если бы это могло осуществиться, какое благодеяние для Польши.

Хавнул медленно произнёс:

– С Ягайллой, как вы знаете, я знаком много лет, неотступно у его бока, смотрю на его дела. Для ваших панов, для вас нет другого короля, который был бы лучше него. Он даже слишком щедр, милостив, добр, для своих послушен; он будет набожным, потому что уже сейчас, едва чувствуя настоящего Бога, боится Его и почитает…

– Язычник! – пробормотал с болью Кечер.

– Только по имени, – прибавил староста, – и именно это хорошо для вашей славы. Крестоносцы хотят его крестить.

В течение минуты они молчали.

– Если бы наши паны захотели принять к сердцу эту великую и счастливую мысль, было бы прекрасно, – сказал Кечер.

– Ведь у них нет никого, если не хотят мазура; а Вильгельм жить тут не может, – произнёс Хавнул. – Должны взять Ягайллу, у них будет свой, собственный. Если Малопольша даст ему корону, будет с ним править…

Хавнул не сразу заметил, что для первого выступления он, может, чересчур горячо взялся за дело. Боялся испортить его поспешностю. Поэтому он ловко поменял ход беседы и начал расспрашивать об особах в Кракове и той части Польши, которая была более значительна.