Семко

VI

В приходе Св. Флориана, недавно очень красиво и аккуратно построенном из камня хозяйственным Бодзантой, который, хоть взял архиепископство, прежнего своего прихода не оставлял, готовились к его приёму. Было объявлено о его прибытии в Краков.

Ксендз-викарий Хотек, правая рука архиепископа, ходил удрученый, занятый, осматривая все углы, и, несмотря на обширность зданий, примыкающих к дому священника, находил, что места для удобного размещение всех коней и людей, которые составляли свиту Бодзанты, было слишком мало.

Оживление в доме пробоща, почти у самых городских ворот, уже несколько дней было таким значительным, что обращало на себя внимание мещан. У людей из деревень, принадлежащих к приходу, приведённых для охраны и службы, спрашивали, что бы это могло означать, но те простачки мало что могли поведать.

Ксендз Хотек же, порывистый и чрезмерно раздражительный, на задаваемые ему вопросы нетерпеливо кричал:

– Что это может быть? Что? Архиепископ приезжает на встречу королевы и принцессы! Вы бы хотели, чтобы глава костёла приехал вдвоём или втроём? Без отряда и людей? Всё-таки с ним должна быть и служба, и двор, и духовенство, и, как подобает, вооружённые люди для безопасности и достоинства. Когда всё это ко мне заезжает, голова раскалывается, где поместить.

На это ему не отвечали, но в воротах со стороны костёла Св. Флориана ксендз Хотек заметил некую чрезвычайную активность, которой раньше не бывало.

Не только вертельники, но и вооружённые мещане там появлялись, ходили, становились у окон, в воротах, крутилась постоянная стража, не выпуская из рук бердышей.

Старшим над городской стражей в то время был некий Вробел, по имени Шимко, который командовал также всеми вооружёнными силами Кракова, состоявшими и из оплачиваемых и постоянно бдящих людей, и из городской челяди, которую созывали по мере необходимости. Каждая башня и ворота имели своё оружие, цейхгауз и людей, обязанных появляться на её защиту, когда давали знак.

Вробел, очень значительный издалека, потому что перерос головой самых высоких, а его борода и особенно усы были огромные, как мётлы, крикун с сильным, как труба, голосом, подвижный и при движении всегда то освежающийся, то согревающийся пивом, которое носили для него вёдрами, в эти дни особенно чувствовал расположение к воротам Св. Флориана, и почти от них не отходил.

Для подчинённых людей был это палач, а тот, кто из них попадал в его руки, выходил едва живым. Часто выпадал ему надзор, когда изгоняли из города, били плетью, разрывали конями и вбивали кол, он сам на это напрашивался, потому что любил эти кровавые забавы.

В городе его тоже боялись, а при одном звуке его голоса, усышанном вдалеке, картёжники прятали кубки и кости, подозрительные женщины тиснулись в углы, ссорящиеся и дерущиеся умолкали и исчезали. Когда нужно было выполнить что-то трудное и опасное, это поручали только ему. Поэтому внимание осведомлённых обращало то, что Вробел несколько дней почти постоянно стоял у этих ворот, не отходя оттуда ни на минуту.

Обычный люд в городе, который причину этого особенного внимания угадать не мог, сильно удивился. Некоторые начали тревожиться, увидев, что около ворот делались приготовления, словно для защиты от нападения, когда никто ни о какой опасности не слышал.

Заметили и то, что Добеслав из Курозвек, пан краковский, несколько раз заезжал на коне в ратушу, совещался с членами совета и войтом, а потом, как на разведку, пускался прямо к Францисканским воротам.

Тогда Вробел, чаще всего сидевший над кружкой пива, бросал кубок и, как ураган, сбегал вниз по лестнице, останавливался, выпрямившись, перед старым паном и давал ему, с должным уважением, какие-то знаки договорённости.

Так в доме священника и в воротах прошло несколько дней в ожидании прибытия архиепископа, при бдившей днём и ночью страже.

Тем временем собравшиеся в Новом Сонче паны получили информацию, что королева с принцессой на назначенный день прибыть не смогут по причине сильного паводка.

Должны были, наконец, положить конец всякой неопределённости, и осиротевшее государство вскоре надеялось увидеть на троне дочку Людвика, а тут снова всё пришлось откладывать, всё пошатнулось.

Панов и начальников чуть ли не отчаяние охватило по причине этих бесконечных проволочек. Кто-то, разочаровавшись, возвращался в Краков, другие скакали в Кощиц, где остановилась королева, и там требовали от неё, наконец-то, решительного обещания, что принцесса Ядвига ко дню св. Марцина обязательно приедет в Польшу.

Вернулись с этим обещанием: Добеслав из Курозвек первый, потом молодой Спытек из Мелштына, Ясько из Тарнова, Вицек из Купы, Судзивой из Шубина, все те, кто, опасаясь Семко, хотели для себя принцессу, и те, кто хотел, чтобы принцесса была с ним, потому что почти каждый думал по-разному. Столько проволочек и разочарований со стороны королевы Елизаветы уже многих фактически довели до отчаяния.

Спытек из Мелштына, ярый защитник королевы и принцессы, с трудом мог успокоить недовольных.

Как раз вернулись послы из Кошиц, когда в Кракове объявилось это беспокойство.

Хафнул, дождавшийся, наконец, прибытия каштеляна и с ним главнейших краковских панов, имел надежду быстро завершить своё тайное посольство, Кечеру сначала было трудно попасть к кому-либо из них. Все, измученные новой задержкой и вынужденные ждать до осени, теряли голову и охоту заниматься общественным делом.

И старый Ясько из Тенчина, тот, который почти из рук Семко вырвал корону в Серадзе, прибыл, чтобы поговорить с другими. Кечер сначала попал к нему.

Мужчина большого авторитета, но и не меньшей гордости, Ясько из Тенчина, когда ему объявили о мещанине, даже не подозревал, чтобы он о более важных вещах посмел с ним говорить. Он мог догадываться о денежных делах, какой-то торговле, споре.

Тем временем, краковский член совета, видя вокруг многочисленных слуг и придворных, должен был просить пана поговорить с ним наедине.

Удивлённый пан из Тенчина поднял брови.

– Какую ты можешь принести мне тайну? – сказал он с улыбкой.

Кечер бывал подчас шутливым и весёлым; он очень низко поклонился.

– Слепой курице удалось найти зёрнышко, – сказал он, – ваша милость, дайти мне аудиенцию, а потом рассудите, имел ли право бедолага мещанин просить вас на личный разговор.

– В самом деле, из-за одного любопытства я готов слушать, – ответил каштелян, отправляя людей кивком. – Ты прав, прошу.

Кечер начал. Вылушивание дела не пошло у него так складно, как у другого, кто бы умел расставить слова, разгладить и вести их, как солдат, в битву, живо и в порядке. Он слегка заикался, наболтал слишком много, а достаточно не сказал, затянул много узлов, не умея их развязать, но слушатель, умный господин, лучше то понял, чем было сказано.

Докончив, Кечер прицеплял ещё ненужные дополнения, потому что ему казалось, что его, может, не поняли, когда Ясько из Тенчина, нахмурившись, после важного молчания выкрикнул:

– Кечер, если бы случилось то, что ты мне принёс, я бы тебя озолотил! Смилуйся, дай же мне того человека, о котором говоришь. Он был бы нашим спасителем, если бы…

Каштелян не договорил, складывая руки.

– Мысль, принесённая с неба! – забормотал он. – А никому из нас она не пришла в голову, потому что кто бы мог предположить, что это возможно!

Кечер быстро заметил, что этот человек, как его назвал каштелян, вовсе не хотел, чтобы произносили его имя, видели и считали значительным.

– Будь что будет, но дай мне его! – воскликнул Ясько из Тенчина. – Пусть придёт вечером. Я возьму с собой нескольких человек, чтобы не быть одному; послушаем, поговорим…

И, повторно сжимая руки, добавил:

– Это великая мысль, а если бы в этом была Божья воля…

Он живо встал со стула, кладя Кечеру на плечи обе руки. Глаза у него горели.

– Иди же, прошу; вечером приведи мне его!

Кечер, уже намереваясь идти к двери, развернулся, поклонился и улыбнулся.

– Милостивый пане, – сказал он, – вы видите, что и краковский мещанин может принести за пазухой нечто такое, что достойно панского уха.

Ясько из Тенчина склонил голову.

Того же вечера Хавнул пошёл в дом пана из Тенчина. Он всегда скромно одевался, в Кракове же специально ходил так, чтобы ничьего внимания не привлекать, но в этот вечер он нарядился в чёрные шелка и бархат, на шею надел золотую цепочку и припоясал меч, в котором ему мог позавидовать самый большой пан. В этом костюме, фигурой и лицом он походил на посла могущественного пана.

В маленькой комнате дома каштеляна было не больше четырёх особ, включая хозяина. Среди них один священник очень малюсенького роста, с бледным лицом, умным взглядом. Был это прославленный в своё время лекарь, ученик школы в Монпелье, ныне епископ Краковский, Ян из Радлиц, из-за роста обычно называемый Маленьким, не очень любимый духовенством, которому его навязал король Луи, ценимый умными людьми.

Дряхлый Добеслав из Курозвек и Ян из Тарнова дополняли щуплый круг.

Кечер, проводив Хавнула, сам немедля ушёл.

Внешность старосты, его умное и мыслящее лицо, господская фигура хорошо к нему всех располагали. Знали и тут о нём, как о поверенном и любимце Ягайллы.

Когда хозяин спросил его, Хавнул начал с того, что объяснил своё случайное пребывание, самым торжерственным образом поклялся, что никакого поручения не имел и иметь не мог, не зная, как тут обстояли дела. Мысль, которую он подавал, была его собственным вдохновением.

– Милостивые господа, вы лучше сможете рассудить, возможно ли, чтобы два больших государства, до сих пор враждебные друг другу, соединились, причём у Христа и костёла тысячи душ появились бы.

Епископ Радлица задвигался, поднимая кверху глаза.

– Но приготовлен ли ваш великий князь к нашей святой вере? – спросил первый.

– Мать, которая его воспитывала, – христианка, – ответил Хавнул. – Он в душе уже христианин, и очень добродетельный.

Все молчали, Хавнул оживился.

– Я родился христианином, – сказал он, – среди язычников исповедую и распространяю эту веру; поэтому не удивительно, что меня возмущает та мысль, что, предлагая Ягайлле трон и руку королевы, вы дали бы церкви целое государство, святому отцу – целое стадо новых овечек, и вырвали бы их из пасти дьявола и немецкого ордена.

Воспоминание о крестоносцах, этих врагах Польши, с которыми отцу Казимира пришлось воевать, отозвалось во всех грудях.

Ясько из Тарнова воскликнул:

– Если бы их мощь была навсегда сломлена, кто знает, может, мы вернули бы Поморье.

Хавнула забросали вопросами, особенно расспрашивая о характере Ягайллы, с очевидным беспокойством о том, что, привыкший править языческим государством без всяких ограничений закона, у шляхты и панов он мог бы забрать их привилегии и свободы.

– Это пан доброго сердца, справедливый, мягкий, – ответил Хавнул. – Взяв его на престол, вы сохраните свои права, а он утвердит их присягой.

Потом спрашивали о Литве и крестоносцах.

– Магистр Цёлльнер, – сказал староста, – уже приступил к переговорам о перемирии с Ягайллой, ставя условием крещение. Если этот его задобрит, а Литва объединится с Орденом, это будет угрожающим для Польши. Эту опасность может отвратить только объединение Литвы с Польшей.