Семко

VII

Бобрек, прибыв в обычный краковский постоялый двор, который служил всем подобным ему посланцам крестоносцев, ни часа не бездельничал.

Он немедленно послал краковскому пану предостережение о прибытии Семко; тот был начеку, уже кем-то осведомлённый.

Таким образом, он исполнял свою обязанность, но было в нём что-то из природы крота, который даже без надобности должен копать под землёй, что-то замышлять и кому-то вредить.

Таким образом, он старался пользоваться своим пребыванием в Кракове, чтобы проведать о положении, о настроении, о том, как обстояло там дело Семко, и что думали с тринадцатилетней принцессой и будущей королевой. Ходили слухи, что её мать Елизавета по усиленному настоянию малопольских панов согласилась на то, чтобы дать им свободу, не связывать Вильгельмом Австрийским и предоставить им выбирать мужа и короля.

Для господ Тевтонского ордена имело огромное значение, кто будет тем будущем мужем юной королевы.

Несмотря на усилия и старания, чтобы чего-нибудь узнать в этом направлении, Бобрек ничего не перехватил, потому что или ничего определённого ещё не было решено, или это скрывали. Можно было догадаться, что малопольские паны, в руки которых попала королева, хотели задерживать брак, чтобы как можно дольше править вместо неё.

Бобрку было очень важно отвезти крестоносцам уверенность, что Семко ни в коем случае выбран не будет, а в Кракове ему давали очень сильную гарантию, что главным образом Спытек из Мелштына, с ним Ясько из Тенчина и другие были его неумолимыми врагами.

Случайно он также узнал, что прибывший Семко, кроме надежды захватить Краков, имел и другую – что от местных евреев сможет получить деньги. Абрам и Левек, два самых богатых тогда еврея, которые, помимо того, что имели сами, владели тем, что было в руках их единоверцев, заранее обязались снабдить князя Мазовецкого суммой, какая была ему нужна.

Узнав об это, Бобрек, не теряя времени, в компании Бениаша направился к Левеку, в руках которого было это дело. Они вдвоём пытались убедить богатого капиталиста, что хуже свои деньги поместить не мог, чем в Мазурию; поскольку Семко, согласно их рассказу, никакой надежды получить трон не имел, да и Мазовия сама была под угрозой, на неё могли совершить нападение, брат же Януш от всяческого соучастия с братом отступал.

Левек, человек неразговорчивый, но вникающий в дела, сперва подозревал милостивых советчиков, что, возможно, у них какие-то второстепенные цели, раз они проявляют такую заботу о его деньгах.

Он с капелькой иронии отвечал, прямо отрицая то, что думал ссудить деньги князю Мазовецкому, наконец, улыбаясь, прибавил, что всё-таки никому не навредило бы, если бы он потерял собственные деньги.

Этим еврей от них отделался; вежливо прогнав навязчивых, но пошёл на разведку, убедился, что дело Семко обстояло плохо, и уже знал, как поступить.

Когда на следующее утро его тайно вызвали в дом пробоща прихода св. Флориана для переговоров по поводу денег, Левек, одевшись так, что не сразу можно было узнать в нём еврея, предстал перед ксендзем. Бартош не отходил оттуда и во время переговоров также должен был помогать.

Сам Семко чувствовал себя для них неловким, доверив их старому и опытному воеводе Абраму.

Войдя, Левек по лицам понял, что, должно быть, дела обстоят не самым лучшим образом. Все лица были хмурые и насупленные. На вопрос воеводы об обещанных деньгах Левек сначала отвечал тяжёлым вздохом.

– С наличными деньгами, – сказал он, – никогда не было труднее. Известно, что у нас нет ни земли, ни шахты. Деньги к нам приходят с торговли, а торговля по причине беспокойства в стране совершенно не идёт. Поэтому и деньги не приплывают. Желая их получить, нужно подчиниться тяжёлым условием.

Таким образом, Соха требовал эти условия, на что Левек, несколько поколебавшись, ответил, что главное, чтобы князь занял Краков. Тогда деньги, быть может, нашлись бы, но без этого трудно ему послужить. Неожиданное требование привело всех в минутный ступор. Им как раз нужны были деньги, чтобы с их помощью попасть в Краков, а тут ставили условием, чтобы сперва взяли город.

Соха и горячий Бартош напрасно старались убедить еврея в нелепости этого требования. Левек очень спокойно, невозмутимо стоял перед ним; в конце концов он покорно объявил, что князь может искать денег у кого-нибудь другого, если хочет, а у евреев иначе как после въезда в Краков, получить их будет невозможно.

После получасового напрасного спора Левек, поклонившись, удалился. На крыльце догнал его Бартош, пытаясь соблазнить разными обещаниями, но нашёл его непреклонным.

Именно тогда, когда это происходило, с другой стороны разными дорогами старались попасть в город и добиться, чтобы открыли ворота, и убедились, что никакая сила на свете не сможет повлиять на мещан. Со вчерашнего вечера Краков как бы пылал неким военным духом, который охватил все умы.

Распустили слух, что Семко был врагом городских свобод, что был страшнейшим врагом мещанства. Всех охватил пыл, нападение его и архиепископа готовились отразить, словно набег татар. Лихорадка доходила до давно небывалой степени, все облачались в броню, брали мечи, бердыши, секиры, копья.

Не было необходимости ни торопить, ни подгонять. Подмастерья побросали мастерские, продавцы убежали из магазинов, все вооружались и взбирались на стены и башни. Было неслыханное желание воевать. Правда, этот гарнизон не имел ни такой уж рыцарской фигуры, ни опыта, ни умения воевать, но в защите города, согласно словам Вробля, был пригоден любой, кто мог сильно бить.

– Лишь бы был кулак! – говорил старик, запивая пивом.

Тех же кулаков собралось, может, больше, чем было нужно сразу, а вид сильных копейщиков, стоявших лагерем у Флорианских ворот, вовсе не пугал. Правда, от них отделяли толстые стены, крепкие rondelle и башенки. Городская челядь, тем временем, наслаждалась уличной прогулкой в майском тепле, сидела под стенами и громко вызывала и угрожала рыцарям, что всегда для толпы приятное развлечение.

Юноши, надев вместо кожаных фартуков старые пластины, покрыв голову железными горшками, взяв в руки молоты и обухи, радовалась своему рыцарству.

Вробел и другие командиры, не в силах рассчитывать на опыт и совершенство своих солдат, гордились их числом. С архиепископом прибыло по меньшей мере пятьсот железных мужей, город мог выставить против них несколько тысяч.

В течение всего этого дня при сильном лязге, звоне, шелесте голосов и постоянном движении готовились к защите. У вторых городских ворот, на всякий случай, стояли стражники и толпы защитников, но главные силы скопились у Флорианских ворот.

Не обманываясь этим великим энтузиазмом солдат-добровольцев, Добеслав из Курозвек чувствовал, что, если это положение протянется, запал остынет и сборище постепенно рассеится. Нужно было ускорить какой-либо конец решительным выступлением.

В доме пробоща ещё спорили в неопределённости, что следует делать, когда в ратуше собрался совет и в полдень решили выслать к Бартошу из Одоланова, потому что князь был спрятан за ним и его присутствие отрицали, с рыцарским заявлением или, скорее, вызовом. Это был шаг смелый, но необходимый.

Подобрали людей, хорошо их вооружили, и эти послы, с некоторой помпой торжественно отправились в дом пробоща. У них было поручение говорить не с архиепископом, а с командиром копейщиков.

Уже одно прибытие от мещан опытных людей рыцарского телосложения обеспокоило князя и Бартоша. Когда спросили командира, последовала минута колебания, кого им поставить. Сам Бартош предложил себя, князь хотел подслушивать переговоры у двери соседней комнаты.

Выбранный Добеславом из Курозвек, сопровождающий красного, усатого и могучего Вробля, некий Янаш Мрочек славился болтливостью и лёгким словом. Он хорошо приготовился исполнить то, что ему поручили, а красивая панская и рыцарская фигура Бартоша не забрала у него отваги.

Слегка поклонившись, он сразу же заговорил:

– Столичный град отправил нас сюда с приветствием и одновременно объявлением, что нагромождение такой вооружённой силы у своих ворот видит для себя опасным, а для торговли и своих дел вредным. Поэтому он просит командира, чтобы отошёл от ворот и удалился от Кракова.

Мрочек поглядел на Бартоша, который потирал усы.

– А что будет, если мы, у которых нет никаких вражеских намерений, вашей угрозе не поддадимся? – спросил пан из Одоланова.

Мрочек думал недолго.

– Тогда у нас есть поручение объявить вам войну, – сказал он сухо и решительно. – В этом состоянии осады мы долго выдержать не можем, поэтому будем справляться, как придётся. Угроза за угрозу, мы тоже возьмёмся за оружие.

– Как это? – крикнул Бартош. – Вы могли бы напасть на спокойных людей и…

– Чтобы избавиться от неволи, хороши всякие средства, – сказал Мрочек. – Что мы предпримем, это наше дело, а этим мы наперёд хвалиться не будем. Что мне поручили, то я вам объявляю; если сию минуту не уйдёте, мы объявим вам войну. Поэтому примите к сведению.

Мрочек, окончив это обращение, не находил нужным объяснять больше, немного поклонился, Вробел тоже, другие за ними, и когда Бартош стоял ещё онемевший и удивлённый от этого нахальства, они медленным шагом, не думая уже больше вести прения, вышли из избы в том же порядке, как пришли, возвращаясь к воротам, которые быстро отворились и закрылись за ними.

Князь, который за дверью трясся от гнева, слушая, выбежал в ярости в первую комнату.

Бартош слегка пожал плечами.

– Нечего тут стоять, – сказал он, – нужно как можно скорее идти дальше, у нас есть другие дела.

– Как это? Поддаться угрозе? Сбежать? – прервал Семко.

– Мы где-нибудь в другом месте покажем, что не боимся боя, но тут война уже не оплатилась бы. Они бдительны, набрали силы, – говорил Бартош.

– Но отступить по их приказу, немедленно! Позор! Срам! – крикнул Семко. – Не допущу.

– Значит, постоим до завтрашнего утра, – ответил Бартош, – если вы хотите этого, ваша милость, пойду и выдам приказы, чтобы доспехов никто всю ночь не снимал и сёдла на конях оставили… Война объявлена… Эта толпа, усмотрев возможную минуту, может напасть нам на шею, окружить, убить самых лучших солдат, хотя бы немного, невосполнимая утрата, они нужны нам в Куявии.

Мысль о позорном отступлении привела в отчаяние. Бартош взглянул на это спокойней.

Он незамедлительно вышел, позывал сотников и сказал им, что объявлен мир и целую ночь нужно сохранять бдительность. На следующее утро должны были выступить.

У архиепископа и Бартоша были связи в городе. Отдельным людям, особенно духовенству, нельзя было запретить приходить в дом приходского священника. Поэтому там имели подробные сведения о том, что делалось в городе, и кто был инициатором этого смелого выступления. Робкие духом клирики не преминули испугать Бодзанту, поставив его в известность, что в городе решили напасть ночью на копейщиков и безжалостно их перерезать.

Какое-то слово, брошенное на улице по ветру, дойдя до ушей каноника Альберта, в доме пробоща переросло в тревогу и угрозу. Повторно отправили приказы копейщикам, чтобы не смели ложиться спать и раздеваться.