Семко

Поэтому старый каштелян, который пришёл туда с ним и рассчитывал на поддержку молодого воеводы, разочаровался.

Добеслав из Курозвек взял колпак и собрался уезжать, а беспокойный хозяин пошёл его проводить, еще по дороге рекомендуя ему быть очень бдительным. Только вернувшись, он обратился к своему молчаливому гостю.

Ясько из Тенчина возобновил разговор о Ягайлле, с сильным волнением приобщая Спытка, который слушал, не отрицал, и однако горячей этим заинтересоваться не хотел.

– Господин мой, – сказал он наконец, – я молод и, может, мой возраст виновен в то, что не умею смотреть в отдалённое будущее, а занимаюсь тем, что есть тут передо мной. Вы, отцы, советуетесь о будущем, наше дело – не дать его вырвать у себя таким вот Семко.

При воспоминании о князе Мазовецком его лицо налилось кровью.

– Я не понимаю, каштелян, почему вы не разделяете моего возмущения против этого насилия, какое хотят нам уяинить, вы, что сами из его рук корону вырвали, – начал снова Спытек. – Семко, это правление неотёсанной мелкой великопольской шляхты – это тирания над нами. В его жилах отцовская кровь, он будет диким, как он.

– Но на самом деле нет опасения, – отвечал Ясько, – что нам его навяжут…

– Мы должны быть начеку! – воскликнул упрямый Спытек.

Не в силах больше повлиять на него, Ясько из Тенчина, поручив хранить тайну, попрощался с разгорячённым.

Чуть только тот отъехал от двери, когда Спытек, накинув лёгкое верхнее платье и надев шапочку с пером, с маленьким мечиком, сел на лошадь, которую ему подали. Никому не приказал сопровождать себя и живо пустился в город. Улицы в этот прекрасный майский день кишели народом, который и из окрестностей наплывал, и, казалось, в самом городе был вытянут из домов солнечным теплом.

Особенно Гродская и Флорианская улицы, рынок, Сукенницы были полны челяди, мещан, купцов, торговцев, повозок и всадников.

Это не была мирная жизнь обычных дней, когда особенно все заботятся о хлебе насущном и им заняты; в толпе можно было увидеть наполовину вооружённных, несущих доспехи и мечи людей, которые спешили с ними к Флорианским воротам, либо бежали домой.

Одних, как юношей, это, казалось, развлекает, других беспокоит. Старшие вставали и заботливо расспрашивали, что это значит.

Чем ближе к воротам, тем давка была больше и движение более отчётливым, а шум более крикливый. Уже издалека был виден Вробел, выдающий приказы, и вертельники, исчезающие в тёмных входах и показывающиеся потом в окнах и башнях. Несмотря на то, что был день, ворота были закрыты. Рядом с ними стояло много стражи.

Молодого воеводу знали чересчур хорошо, чтобы при его появлении, когда он подъехал к самым воротам и кивнул, они тут же не отворились. Но чуть только он переступил их порог, ворота также быстро с грохотом закрыли, так что молодой и энергичный конь Спытка, испугавшись, подпрыгнул вместе с ним. Спытек поехал прямиком в приход Св. Флориана. Там, так же как в городе, было многолюдно, поскольку только что подъехали гружённые повозки и двор архиепископа.

Ксендз Хотек, занятый размещением, крутился, громким голосом выдавая приказы. Воевода на какое-то время задержался перед воротами, разглядывая кареты и челядь архиепископа, когда ксендз Хотек увидел его и поздоровался.

– Вы гостей ожидаете? – спросил у него Спытек.

– Нет, нет, господин воевода, только хозяина, – сказал живо викарий, – сегодня вечером приезжает ксендз-архиепископ.

Когда он это говорил, молодой господин уже слез с коня и, отдав его первому попавшемуся слуге, подошёл к ксендзу Хотке.

Этот визит воеводы в это время был неспроста, и викарий, несмотря на то, что имел много дел, был вынужден его принять.

– Два слова, ксендз-каноник, – сказал воевода, входя на крыльцо дома священника и дожидаясь, когда викарий попросит его войти.

Тот поспешил открыть дверь справа и рукой указал большую сводчатую комнату, освещённую узкими окнами; вместе в неё вошли.

Викарий поглядел в глаза гостю, ожидая, когда тот откроет загадку этого визита. Спытек со всей живостью своих восемнадцати лет с ходу начал:

– Сегодня приезжает архиепископ, не правда ли?

– Да, пане воевода.

Гость только поглядел на ксендза.

– Не один, вероятно? – спросил он.

Согбенный ксендз Хотек чуть выпрямился, вопрос показался ему странным.

– Как это – не один? Действительно, с подобающим кортежем.

– В пятьсот копейщиков, – рассмеялся Спытек, – для пастыря это правда очень замечательный кортеж.

Викарий пожал плечами, ответ его затруднял, он подумал.

– О количестве людей не знаю, – сказал он, – но что в это время у него могут быть вооружённые люди, не удивительно.

Спытек насмешливо стянул губы.

– Отец мой, – сказал он, – я приехал сюда специально предостеречь вас и архипастыря, которого уважаю. В эти времена, когда архиепископ должен ездить с вооружёнными людьми, мы тоже обязаны быть настороже и следить, особенно за крепостями, нам поверенными. Вы предостережёте его милость, что эту вооружённою силу, возможно, значительную, мы не только не впустим в город, но под его воротами, как угрозу, долго терпеть не будем.

Викарий ещё молчал, немного встревоженный тем, что слышал, когда Спытек добавил:

– Открыто скажу вам, отец мой. Тут ходит слух, наверное, не бесплодный, что в кортеже архиепископа находится Бартош из Одоланова, а другие утверждают, что князь Семко Мазовецкий.

Ксендз Хотек прервал:

– Ничего не знаю! Не знаю, но думаю, что, если бы князь Семко действительно сопровождал архиепископа, хотел бы это скрыть. Всё-таки его выбрали на трон…

Воевода не дал договорить викарию и прыснул ироничным смехом.

– Семко Мазовецкий на троне! Правда, он никогда на него не сядет. Ни он, ни великополяне никогда тут править не будут!

Викарий смутился от этого резкого и слишком открытого выступления, когда воевода равнодушней добросил:

– Я прибыл с предостережением! Мы готовы противостоять всяким капризам; поэтому пусть напрасно не пробуют.

Бросив взгляд на просторную комнату, всем украшением которой был крест и несколько маленьких образков на стенах, воевода поклонился и собрался выйти. Ксендз Хотек, ещё не в силах прийти в себя, молча ему сопутствовал.

На пороге Спытек оглянулся, словно требуя ответа, но викарий, живого, как он, темперамента, боялся вдаваться в разговор с воеводой, который мог легко перейти в спор, что-то тихо, неясно бормотал.

Выбежав во двор, воевода стал разглядывать прибывшие телеги, на которых было легко увидеть палатки, запасные копья и военное снаряжение; он многозначительно пожал плечами, сел на своего коня, бросив слуге серебряные деньги, и направился назад к Флорианским воротам.

По правде говоря, ксендз Хотек не был осведомлён ни о Бартоше из Одоланова, ни о князе Семко, знал только о вооружённом отряде, догадался о нём из прибыших телег, но – нечто подобное предчувствовал. Предостережение Спытка укрепило его в этом убеждении. Он нахмурился, предвидя, что слабость Бодзанты, которая позволяет легко им управлять, готовит его к новым осложнениям и трудностям.

Тем временем постоянно прибывали предшествующие архиепископу подводы, кони, челядь. Их численность, которую было трудно разместить, всё больше хмурила лицо викария. – Лишь бы мы за это не расплачивались! – говорил он про себя. – Короновать и умащать короля – это дело архиепископа, но людям его навязывать…

Взгляд к Флорианским воротам мог убедить ксендза Хотку, что действительно втиснуться в город иначе как силой, было нечего и думать. Стены и башни были полны вооружённых людей, а к вечеру число их ещё удвоилось.

Начало смеркаться, когда гонец прискакал с объявлением о прибытии Бодзанты. На костёле Св. Марцина забили в колокола, и по этому знаку одни за другими все колокола в городе начали откликаться.

Архиепископ ехал в открытой карете, выстеленной алым сукном, предшествуемый распятьем, окружённый двором из множества всадников. Справа и слева толпился любопытный народ из предместья, а Бодзанта поднятой рукой его благословлял.

Ксендз Хотек, который в стихаре со святой водой вышел навстречу пастырю к его дому, в его свите сразу заметил двух рыцарей в полных доспехах, с опущенными забралами. Оба ехали не впереди, а среди них, окруженные так, будто не хотели, чтобы их видели. За архиепископом и за ними был виден целый ряд копий.

С первого взгляда ксендз Хотек понял правду слов воеводы; свита архиепископа была слишком сильной для защиты его особы; эти солдаты, должно быть, имели другое предназначение. Не заходя даже во двор дома приходского священника, полк копейщиков медленным шагом проследовал прямо к Флорианским воротам, так, будто имел намеение войти в город.

Но командиры, среди которых были и два рыцаря с закрытыми лицами, заранее заметили, что ворота были закрыты и охраняемы. Они остановились; некоторое время они колебались, потом около двадцати копейщиков прошли вперёд, прямо к воротам. На стенах молча стояли люди, над плечами которых кое-где торчали бердыши. Копейщики подняли головы. Несколько из них подъехали к самым воротам и ударили в них слегка копьями. Ворота глухо загремели.

Поскольку отряд ещё не целиком собрался и подходили всё новые полки, вскоре площадь перед воротами, вокруг них, под стенами заполнилась этими вооружёнными людьми. С ворот не отзывались, а копейщики, которые начинали слезать с коней, только между собой перекликались.

Какое-то время продолжалось взаимное ожидание.

Затем маленькая дверца живо отворилась, из неё вышли три человека в мещанской одежде и, оглядевшись, направились к дому священника. Было нелегко протиснуться между людьми и конями, но, может, в надежде, что они принесли с собой что-нибудь хорошее, пропустили их дальше.

Архиепископ, помолившись в костёле, как раз возвращался домой, когда ксендз Хотек дал ему знать о послах из города.

Если бы не знали о намерениях, с какими прибыл архиепископ, и кого с собой привёл, лицо бедного капеллана, его тревожно сложенные руки, несмелый и беспокойный взгляд выдали бы его.

Во главе посольства стоял городской советник, который начал с того, что поцеловал руку архиепископа и тяжело вздохнул:

– Мы пришли поздороваться с вашей пастырской милостью, поклониться вам и просить благословения.

Тут оратор вытер пот и поперхнулся.

– У нас есть также поручение от краковского пана, – прибавил он, – касающееся вооружённого кортежа вашей милости.

– Мне как раз, – сказал немного неуверенным голосом Бодзанта, – негде его тут поместить. Я надеялся, что вы моих людей впустите в городской постоялый двор.

Говорящий вдруг замолчал.

– Приказ для всех, – сказал он, подумав, – всех вооружённых в город не пускать. Мы не можем этого сделать…

Очень обеспокоенный деревенский оратор ещё говорил, не смея острее и решительней выступить против духовного лица, когда во дворе послышался шорох, потом в сенях, и показалась физиономия маленького епископа Краковского Яна из Радлиц со страдающим лицом.

Сразу почувствовав, что это может избавить его от тяжёлой обязанности, городской посол стал отступать к порогу. Ксендз Бодзанта встал и сердечным объятием принял епископа, которого посадил рядом с собой.