Семко

Он хотел уже попрощаться с княгиней, оставив ей брошенную мысль, чтобы у неё было время к ней привыкнуть, когда старушка остановила его.

– Да! Да! – простонала она задумчиво. – Это была бы великая мощь! Одним страхом, не доставая оружия, мы смяли бы этих ненавистных монахов. Но править ему в этой возмущённой, беспокойной Польше, где паны неустанно поднимают голову против своих королей!..

– Против бунтующих у неё будет Литва, – сказал Хавнул.

– Чужие люди, вера, обычай, всё западное, не наше, – молвила княгиня, – он бы там был не свой, а не своего пана подданные не любят.

– Нашего государя они должны полюбить, потому что он добрый, – говорил Хавнул. – Всё же между Русью и Польшей столько же общего, столько разницы, практически один язык. Толмач не нужен. Руси уже достаточно завоевали и будут держать.

Сказав это, Хавнул вдруг замолчал, ибо ему казалось, что после первого порыва не должен слишком настаивать. Он поклонился и попрощался с княгиней.

На следующий день Ягайлло не вернулся, а староста не пошёл к княгине-матери. В полдень придворный пришёл вызвать его к ней. Хавнул немедленно пошёл, а оттого что на границе получил информацию, с этого начал. Старая княгиня не дала долго говорить ему об этом. На её лицо рисовалось упоение, глаза заблестели ярче.

– Ты лишил меня снов, – сказала он. – Ты наплёл нелепую сказку, а та мне покоя не дала.

Она вызывающе на него глядела.

– Милостивая государыня, – сказал Хавнул, – если бы я считал это сказкой, не осмелился бы говорить вашей милости о любом своём сне. Я сильно верю, что лишь бы наш пан хотел, сказка и мечта могут осуществиться.

Старушка покачала головой.

– Свату бы за этот брак принадлежало красивое полотенце, обшитое золотом, – прибавила она.

– Сват бы отказался от полотенец и сам отдал последнюю рубашку, лишь бы свадьбы дождаться, – весело сказал староста.

Княгиня важно сказала:

– Это великое дело! Страшно к нему руку приложить, не ведая, как оно закончится. Нам по причине нашего сана нельзя пробовать то, в осуществлении чего мы не уверены. Упасть с такой высоты!

Она поглядела на Хавнула.

– Я бы тоже не вёл моего пана, прежде сам не рассмотрев дороги, – сказал староста.

– Как? Что ты думаешь? – заинтересованно спросила княгиня.

Хавнул минуту подумал.

– Я сам бы поехал на разведку в Краков, как купец, как немец… Я нашёл бы людей, которые мне помогут. Я должен так совершить путешествие, чтобы никто о нём не знал. Здесь, в Вильне, будут думать, что я выбрался в Ригу к брату.

– Как ты всё уже обдумал! – удивляясь, прервала княгиня, и быстро произнесла: – А с Ягайллой ты сперва не говорил бы об этом? – спросила она.

– Сам не знаю. Сделал бы, как прикажет ваша милость! – говорил, смелея, Хавнул.

Прежде чем последовал ответ, сообщили, что в часовне началось вечернее богослужение; княгиня встала, а староста с ней попрощался.

Ночью вернулся Ягайлло; на рассвете разбудили Хавнула, зовя к государю по делам казны. Ягайлло, который постоянно дарил подарки, щедрый без меры, как обычно требовал от Хавнула денег, шубы, подарки для своих фаворитов. Экономный немец сопротивлялся, как мог. Практически всегда спор заканчивался тем, что староста должен был дать больше, чем хотел, и Ягайлло над ним смеялся.

Они ни о чём не говорили, потому что великий князь избегал более серьёзных разговоров.

Весна и зеленеющий лес, потеплевший воздух, поющие соловьи, мир, пробуждённый для новой жизни, всегда производили то впечатление на восприимчивый ум Ягайллы, что чувствовал себя помолодевшим и счастливым. Он даже прерывал своё обычное тревожное молчание радостной шуткой, а в кругу близких людей свободно смеялся. Только лишь незнакомое лицо делало его замкнутым в себе и серьёзным.

Хавнул не сомневался, что старая княгиня, наверное, расскажет ему то, что он ей принёс, не в состоянии выдержать молчания. Случилось так, как он предвидел.

Вечером он пришёл по делам службы к Ягайлле и нашёл его иронично улыбающимся.

– Что же это? – спросил он, подозвав Хавнула ближе, так, чтобы двор их слышать не мог. – Ты, мерзкий немец, хочешь сделать меня польским королём?

– Да, – сказал смело староста, – я этого очень желаю.

– Ты ловишь горстью жаворонков! – ответил, смеясь, Ягайлло. – Сказать это легко, а сделать?

– Может, сделать это было бы немного труднее, но если бы ваша милость только хотели.

– Хотел? Смешной человек, – прервал Ягайлло. – А кто же не хочет силы, двойной короны, победы над врага-ми и красивой молодой жены!

Князь поднял руку и, смеясь ещё, слегка оттолкнул старосту.

– Не искушай меня!

Хавнул поклонился и хотел поцеловать ему руку.

– Отпустите меня на разведку! – воскликнул он. – Пустите! Прошу! Я хорошо справлюсь и принесу гостинец – корону!

Ягайлло вдруг стал серьёзным и грустным.

– Люди бы узнали и издевались потом над великим князем Литовским.

Он покачал головой.

– Мазовецкому Семко легко вытянуть руку и ничего не получить, но сыну Ольгерда не годится!

– Но живая душа об этом знать не может, – горячо начал Хавнул, – ни что я был послан, ни с чем! Поеду купцом и вернусь купцом. Это дело не вашей милости, а моё.

Князь постоянно крутил головой.

Затем подошёл младший брат Вигунд и разговор был тут же прерван. Ягайлло дал понять Хавнулу, чтобы не выдал тайны, даже его любимому брату. Однако он разрешил старосте уйти, и когда принесли завтрак, он удержал его при себе. Говорили об охоте… Вигунд хвалился, Ягайлло слегка его дразнил.

Он потом быстро встал, выпил воды и проводил Хавнула в свою спальню.

– Ты молчи с тем, что говорил матере, – сказал он, угрожая. – Я и с неё взял слово, чтобы не повторяла этого никому, но женщине закрыть рот труднее, чем запретить мужчину отоместить. Правда, поехал бы ты на разведку? Туда, в сам Краков?

Он уставил на него глаза. Староста решительно отвечал:

– Поеду.

Ягайлло прошёлся по комнате.

– Кто тебе это дал? Кто тебя надоумил? – сказал он с беспокойством. – Быть может, это предательство?

– Милостивый пане, – начал Хавнул, – вы меня знаете; знаете, что я не лгу. Я христианин, горячо молюсь моему Богу, и могу вам покляться, что во время молитвы я слышал голос…

– Голос! Ты слышал голос? – крикнул испуганный великий князь, отпрянув.

– Не человеческий голос, а души моей, отчётливо говоривший: «Иди и сделай это».

Хавнул, смело посмотрев в глаза Ягайлле, ударил себя в грудь.

Перед ним стоял встревоженный князь с изменившимся лицом, оглядываясь и шепча какое-то суеверное заклинание. Он боялся чар и всевозможных необычайных явлений, невидимых сил, в существование которых очень верил.

Заверение Хавнула, что во время молитвы он слышал в себе некий голос, совсем изменило настроение князя. Он уже боялся противиться этому приказу свыше, и не знал, происходил ли он от какой-либо чистой силы или вражеской мощи. Хавнул замолчал, больше в этот день речи об этом не было.

На следующий день было объявлено об охоте около Трок, но великий князь отправил туда брата, а сам остался дома. Утром приказали Хавнулу вновь прийти. После короткого вступления Ягайлло велел повторить вчерашний рассказ и вновь нахмурился. Он ещё колебался, выслать или нет Хавнула.

Наконец он нашёл средство, которое казалось ему наиболее безопасным.

– Я не запрещаю тебе ехать, – сказал он, – но я тебя не посылаю. Езжай, когда хочешь… Я не должен об этом знать, ни о чём.

Он сразу начал расспрашивать о дороге, о способе добраться до отдалённого Кракова, о лицах, к которым Хавнул надеялся иметь доступ, и закончил повтором:

– Езжай, но не посланный мной, и скорее возвращайся, а то буду думать, что тебе там голову с плеч сняли. У них война, там все подозрительные, тракты, по которым ныне ни один купец не отважится ехать.

У Хавнула были на всё успокаивающие ответы. Его торговые связи, связи через францисканцев с Польшей обеспечивали ему безопасный проезд. Великий князь уже ему не сопротивлялся. Поэтому было решено, что он отправится в дорогу, с тем условием, что Хавнул должен был рассказывать, что собирался в Ригу. Добившись разрешения, староста, в котором однажды принятая идея горела, не давая ему покоя, немедленно занялся её исполнением. Францисканцы должны были быть ему в этом помощью. Брату Антонию пришлось снова предложить себя и сопровождать старосту.

Это был лучший проводник, потому что знал все монастыри своего ордена, а дороги между ними он не единожды прошёл пешком. У него также была храбрость того сорта, что не лезет в опасности, а обезоружает их непоколебимым спокойствием.

Выбраться в такое путешествие в это время без какой-либо силы для защиты от грабителей и бродяг, было опасно; а слишком многочисленным отрядом, позволяющем догадываться о его богатстве, не годилось дразнить и искушать негодяев. Таким образом, Хавнул должен был набрать себе общество, числом не поражающее, но храброе, рассчитывая на то, что знание дорог убережёт от плохой встречи. Кортеж должен был состоять преимущественно из русинов испытанной верности и послушания.

Когда через пару дней всё было готово и Хавнул пришёл попрощаться с великим князем, Ягайлло на мгновение потерял дар речи. Ему было жаль вернейшего из своих слуг отправлять на погибель, но староста настаивал.

Оба расстались грустные.

В Вильне довольно долго даже не заметили, что староста уехал. Дорожный кортеж, отправленный заранее, ждал его и брата Антония в лесу. В доме Хавнула на первый взгляд всё было в прежнем порядке, как если бы хозяин был там.

Первые несколько дней так ловко избегали больших трактов и более значительных поселений, устраивая привалы и ночлеги в лесу, что с людьми почти не встречались. Приблизившись к границам, нужно было прислушаться и отправить на разведку, в какую сторону они могли поехать более безопасно.

Несмотря на сопротивление Хавнула, брат Антоний изъявил готовность хотя бы в одиночку опередить кортеж, но на усиленные просьбы он принял от старосты самого сильного из его людей, старого смоленчанина Петрука.

Тем временем они расположились на ночлег в глухой пуще, а Хавнул нетерпеливо ждал возвращения посланца, потому что сватовство на польский трон Ягайллы не давало ему покоя.

С этим ему не терпелось опередить других и приобрести союзников.

На другой день вернулся брат Антоний с Петруком, везя с собой ещё неприметного бедолагу клирика, которого когда-то встретил в дороге, потом в Плоцке, а считал его за добродушное создание, которым можно было удобно воспользоваться. Уже одна одежда монаха делала его достойным доверия. Однако, встретив его на границе, он ему не рассказал, с чем ехал, говорил только о немецком купце.

Бобрек за жалкую оплату предложил проводить его в Краков, куда и сам собирался.

Этой встрече и приобретению человека, знакомого со страной, брат Антоний и Хавнул, уважающие всё, что соприкосалось с духовенством, оба были рады.

Бобрек поведал, что должен был ехать именно в эти стороны, радуясь, что его путешествие пройдёт бесплатно, за чужой счёт, и вдобавок должно что-нибудь ему принести.