Мать королей

V

Последние годы стареющего, бессильного короля в борьбе с взбунтовавшимся Свидригайллой, с Русью, с пользующимися удобной порой для них вероломными крестоносцами и наконец с панами и духовенством, которое стремившихся под опеку Польши чехов по причине их ереси отталкивало, были тяжелы.

Эта наука, которую с диким фанатизмом распространяли чешские реформаторы, поддерживая её своим оружием и кровью, для таких умов, как у Ягайллы и его недавно обращённой семьи, для русинки Соньки, для незрелого и жаждущего действия Корибута была очень заманчива.

Её значение и все последствия этого разрыва с Римом, оторванность её от единой церкви верных не мог ни видеть, ни почувствовать постаревший Ягайлло.

Чешские священники, горячо говорившие о Христе, казалось, провозглашают чистое слово Божье, то истинное Евангелие, которым позже реформаторы XVI века разделили христианскую общину на два враждующих лагеря.

Корибут, может, тайно сам Ягайлло, может, молчаливая королева испытывали сочувствие к этим людям, которые на понятном для них языке требовали свободы совести, не зная границ, к которым она могла привезти. Им также, наверное, улыбалось и обещанное гуситами освобождение от власти духовенства и Рима. Они не видели далеко.

Олесницкий, зная расположение Ягайллы, должен был неустанно над ним бдить; он открыто убеждал чехов примкнуть к Риму и потихоньку жалел их.

Корибут, который уже искупался в этой жаркой бане религиозной смуты, был её представителем перед королём и миссионером в Польше. Он и его Пухала уже приобрели тут прозелитов в тех, которым были втягость десятины, захотелось церковного добра или безнаказанного грабежа.

Таким образом, это были дни горькой борьбы, постоянного бдения, опасений и всестороннего раздражения. Под этим бременем старый Ягайлло всё больше терял сил. Королева должна была быть начеку, послушно смотря в глаза епископу Збигневу.

Открыто деятельной она не смела быть. Её старания и хлопоты выдают результаты, но нигде не видно. Их скрывают молчание и умышленная темнота. Всё делается интригами, тайным течением, скрытыми манёврами.

Чем старее становился король, тем срочней нужно было обеспечить сыновьям преемственность. Ягайлло об этом не думал, тянул, как всегда, откладывал, королева должна была его побудить, чтобы на день Св. Войцеха он созвал всеобщий съезд в Серадзе. Олесницкий был не против.

Поехали король с королевой, потому что одного короля Сонька отпустить не могла, забрали с собой обоих сыночков.

Король сел на трон, рядом с ним встала мать со своими ребятами перед собравшимися со всей Польши панами и шляхтой, прося за детей взглядом и улыбкой.

Силой и насилием в Польше всегда было трудно что-либо получить, но хватая за сердца, всё легко приходило. А мать с несовершеннолетними мальчиками была так красноречива своим покорным молчанием!

Кланялись старый король, королева, их дети, а те, кто в Ленчице рассекли на части пергамент, когда Ягайлло хотел показать свою силу, ныне торжественно, с поклоном гарантировали своему пану, что наследие трона не обойдет его кровь.

Сперва Сонька с детьми вышла благодарить и королевичи кланялись, посылая воздушные поцелуи, а вид этих невинных червячков велел на время забыть, что в них не было крови Пястов.

У Влодека, старшего, восьмилетнего мальчика, лицом похожего на отца, уже была почти рыцарская фигура, а был он таким же красивым, как некогда мать, и мечь у пояса уже не был ему втягость. Он обещал, что сможет стать вождём.

Этот съезд в Серадзе прошёл счастливо, потом король с женой и детьми поехал в Познань, чтобы расположить к себе великополян, и там, вместо Кракова, сыграл свадьбу дочки своей любимой сестры, жены и вдовы сейчас Зеймовита Мазовецкого, которую выдал Богуславу, княжичу на Слупе.

Эту Эмильку король сам воспитал на коленях, она росла на егмо глазах, он делал ей разные украшения, она дарила ему радость, потому что Ольга-Александра или приезжала с детьми к королю, или он приезжал в Плоцк, долго там просиживал, любил гостить. В Плоцке было ему свободней и о заботах царствования мог забыть.

Королева теперь не покидала супруга, и имела для этого веские основания. Уже знали о приближающихся чешских послах, которые хотели наладить отношения с Ягайллой. Они предложили ему подкрепление против крестоносцев, чтобы помирить его с Корибутом и заполучить для своего дела.

Чешское королевство, в тех же условиях, что и Литва, стремилось под крылья Польши, хотела с ней объединиться.

Королева стояла в тени, её тут было не видно, но четыре епископа, а в их числе Войцех, архиепископ Гнезненский, не отталкивали чехов, которые утверждали, что до сих пор их не исключили из христианской общины, что могли помириться с церковью.

За этими четырьмя епископами, к которым не принадлежал Олесницкий, который видел быстрее, судил строже, за многими светскими панами, которые смотрели только на расширение государства и сил, возможно, стояла королева, которая склонила Ягайллу к тому, чтобы он разрешил чехам ехать в Краков.

От Олесницкого ждали сильного сопротивления, но против него стояли четыре епископа с примасом во главе, а король наверняка думал, что один Збышек с ними не справится.

Закипела ожидаемая борьба и разошлась до такой степени, что храброму и неустрашимому епископу угрожали смертью. Тарновский предостерегал его о заговоре на его жизнь. Он советовал ему быть начеку или бежать.

Мужеством и хладнокровием, которыми справился с Витовтом, епископ победил гуситские угрозы. Он благодарил Тарновскому.

– Бог воздаст за доброе предупреждение, – ответил он спокойно, – я не думаю ни менять своих привычек, ни убегать. Как ежедневно, пойду спать в свою спальню, а когда захочу пойти в костёл на заутреню, возьму с собой, как всегда, одного ксендза и одного слугу с фонарём. Не склоню головы перед палачами. Если жертва моей крови будет приятна Богу, пусть её примет.

Всё разбилось об эту непоколебимую отвагу.

Участие королевы в тайном назначении Симеона Кейстутовича будущим князем Литвы, потому что там с руки королевы действовал Симеон Гольшанский, было несомненным. Свидригайлло, на которого напали в Ошмане, бросив жену, убежал на Русь, где его очень почитали, и угрожал Польше долгой войной.

Королева должна была постоянно присматривать за мужем, а теперь, когда в силу преклонного возраста и слабого зрения в военных походах ему грозила опасность, она бдила за тем, чтобы его щадили. Он сам бы так же охотно шёл на войну, как ездил на охоту, но Сонька должна была прикрывать дорогую для подростающих сыновей жизнь.

Также Ягайлло не пошёл против крестоносцев, его заменили назначенные польские полководцы. Он жил в Конине, почти постоянно рядом с ним была жена, потом поехал в Серадзь, куда, пользуясь отдалением Олесницкого, забрели чешские посланцы.

Во время этой поездки, развлекаясь, как мог, старый пан допускал их к столу, сажал рядом с собой и давал чешским священникам публично заниматься миссионерской деятельностью. Ягайлло с доброй верой слушал рассказывающих с запалом о религии, не в силах разглядеть в ней ереси. Разница понятий была ему непонятна, а чехи так красиво рассказывали о братстве людей и Христа! Ему казалось, что таких добрых христиан Рим не должен был отталкивать.

Гневный Олесницкий должен был снова бранить, делать выговоры и просвящать. Уже теперь, на изломе царствования, епископ Краковский был всем. Меч, знак власти, от имени короля и Польши он отдавал новому великому князю Литвы, его по делу с крестоносцами высылали на собор в Базель. В минуту отъезда беспокойный за будущее Олесницкий должен был вновь упрекать короля в его винах, из которых самой большой была старость и дряхлость сил.

Резкое нападение епископа король отразил чуть ли не со слезами, но его возмутила смелость, и он сказал, что у архиепископа Гнезненского больше прав делать ему выговоры, чем у епископа Краковского.

Но за тем епископом были все, за королём – никого. Даже сам архипастырь Войцех Ястжебец не смел выступать против могущественного Олесницкого в защиту старца.

Ягайлло, королева, епископы, паны должны были слушать этого человека железной воли и мужества, но в то же время резкого и слишком дающего чувствовать, что он один имел там разум и власть. Почти поражает это неустанная навязчивость Олесницкого с готовностью к мученичеству и следование по следу Станислава Шчепановского.

Король вздохнул, когда этот неумолимый страж удалился готовиться к поездке в Базель.

Пасхальный праздник король с королевой провели в Кракове (1434).

Наступала весна, начинали зеленеть леса. Большой их любитель, старец не мог уже усидеть в стенах своей столицы. Королева, которая имела над ним больше власти, но не смела изменить старого режима жизни, по которому скучал Ягайлло, тщетно старалась его удержать там.

Причиной для этого путешествия в лес на Русь обеспечил съезд в Галиче с молдавским господарем Стефаном.

Таким образом, король не спеша ехал в свою излюбленную Медику, а путешествию благоприятствовал мягкий воздух и предательски рано наступившая весна.

Но когда он прибыл на место, вдруг потянуло морозом. Уже распустившиеся листья, цветы, подросшие злаковые подкосил холодный северный ветер. Во второй половине мая, что у нас часто случается, ненадолго вернулась зима, похолодал воздух, и хотя потом засияло солнце, тепло скоро вернуться не могло.

Однако сопровождающие короля паны, челядь, каморники не могли удержать короля в доме в Медике. Он рвался и просился в лес. В глубинах пущ холод не всё уничтожил; любимые Ягайллой соловьи пели, напоминая старику о его молодости, о Литве, о его лучших временах.

Уже не на охоту, потому что время года было неподходящее и сил для неё не хватало, ехал король сесть где-нибудь на колоду среди леса и слушать птиц, которым весна велела петь. Там мог он забыть и о вероломном Свидригайлле, и о епископе, который его так отчитывал, о всех неблагодарностях и разочарованиях. Маршалы, ловчие, верная челядь напрасно его предостерегали, что в лесу весенней порой сидеть вредно.

Ему уже было почти нечего терять, а соловьи пели так красиво.

В этот день, поехав с полудня в лес, он вплоть до ночи не дал себя из него вытянуть. Ночь пронимала холодом, король был в одном своём старом потёртом кожухе. Когда он возвращался, на него напала дрожь, но от этого мог помочь любой тёплый напиток.

Назавтра король должен был ехать в Гродек, куда в назначенный день хотели прибыть послы от господаря.

Бедняга слез с постели и, хотя был уставший и нездоровый, поехал… Он сел там еще с молдавянами к столу в ненатопленной холодной комнате, когда среди обеда его начал ужасно трясти озноб. Уже нельзя было назначить съезд на определённый день, Ягайлло должен был лечь.

Известная болезнь, от которой есть тысячи лекарств, лечат её бабы, у каждого есть от неё верное средство. Поэтому не теряли надежды, что король, несмотря на свой возраст, выздоровеет.

Он сам первый день совсем не тревожился. Его поили бобовником и горечавкой, давали как лекарство вино из кореньев. Всё это побеждало горячку, но упрямая лихорадка возвращалась.