Вторая рука

На следующий день мы с Чарлзом, как обычно, встретились в «Кэвендише» и расположились в креслах у бара.

– А ты повеселел, – заметил он. – Я тебя не видел таким счастливым с тех пор, как… – он махнул стаканчиком в сторону моей руки. – Как будто ожил. Перестал выглядеть суровым стоиком, как обычно.

– Я в Ньюмаркет ездил, – сказал я. – Был вчера на утренней проездке.

– А я-то думал… – Чарлз запнулся.

– Что я буду умирать от зависти? – закончил я. – Я и сам так думал. Но мне понравилось.

– Хорошо.

– Завтра вечером я опять туда поеду и останусь там до «Гиней» в следующую среду.

– А на обеде-то в следующий четверг будешь?

Я улыбнулся и заказал ему большой розовый джин.

– К четвергу точно вернусь.

Традиционно мы отправились в ресторан, где я принялся одноруко поглощать гребешки в вине и сырном соусе, а Чарлз начал рассказывать про Дженни:

– Оливер Квейль прислал тот адрес, что ты просил, производителей полироля. – Он достал из нагрудного кармана листок бумаги и протянул его мне. – Оливер беспокоится. Он говорит, что полиция активно ведет следствие и Дженни почти наверняка предъявят обвинение.

– Когда?

– Не знаю. И Оливер не знает. Иногда на это уходит несколько недель, но не всегда. И Оливер говорит, что, когда ей предъявят обвинение, ей придется предстать перед мировым судом, но дело почти наверняка передадут в коронный суд, потому что речь идет об очень крупной сумме. Ее, конечно, отпустят на поруки…

– На поруки?!

– Оливер говорит, что ее, увы, почти наверняка признают виновной, но, если настаивать на том, что она делала все это под влиянием Николаса Эйша, ей, вероятно, удастся разжалобить суд, и ее осудят условно.

– Даже если его не найдут?

– Да. Но, разумеется, если его найдут, предъявят ему обвинение и сочтут виновным, Дженни, если повезет, вообще могут оправдать.

Я тяжело вздохнул.

– То есть, значит, его необходимо найти? – сказал я.

– Но как?

– Ну… Я почти весь понедельник и все утро сегодня перебирал коробку с письмами. С письмами от людей, которые посылали деньги и заказывали полироль. Там тысяча восемьсот писем или около того.

– А что в них толку?

– Я разложил их по алфавиту и составил список.

Чарлз скептически нахмурился, но я продолжал:

– Что интересно, все фамилии – на буквы «Л», «М», «Н» и «О». Ни одной фамилии от «А» до «К», и ни одной от «П» до конца алфавита.

– Не понимаю…

– Это, скорее всего, часть списка для рассылки, – сказал я. – Вроде того, по которым рассылают каталоги. Или даже просьбы о благотворительности. Таких списков наверняка тысячи, однако этот точно дал ожидаемые результаты, так что это не может быть, например, список напоминаний о собачьих прививках.

– Звучит разумно, – сухо сказал Чарлз.

– Я подумал, что есть смысл расположить все фамилии по порядку и посмотреть, нет ли у кого-то – например, у аукционов «Кристис» или «Сотбис», раз уж речь идет об антикварной мебели, – списка, совпадающего с этим. Я понимаю, что шансы невелики, но все же шансы есть.

– Я помогу тебе, – сказал Чарлз.

– Это ужасно скучная работа.

– Речь о моей дочери.

– Что ж, ладно. Спасибо большое.

Я доел гребешки и откинулся на спинку стула, попивая холодное белое вино, заказанное Чарлзом. Вино было хорошее.

Чарлз сказал, что переночует в своем клубе и утром приедет ко мне, помогать разбирать письма. Я дал ему запасной ключ от квартиры, чтобы он мог войти, на случай если я выскочу за газетой или сигаретами. Чарлз закурил сигару и стал наблюдать за мной сквозь дым.

– Что тебе Дженни сказала тогда, наверху, в воскресенье после обеда?

Я мельком взглянул на него:

– Ничего особенного.

– Она потом весь день дулась. Даже на Тоби окрысилась. – Он улыбнулся. – Тоби возмутился, а Дженни сказала: «Сид хотя бы не ныл!»

Он помолчал, потом продолжил:

– Я так понял, что она была с тобой особенно груба и ей сделалось стыдно.

– Не думаю, что стыдно. Есть надежда, что она наконец-то усомнилась в этом Эйше.

– Лучше поздно, чем никогда!

Из «Кэвендиша» я отправился на Портмен-сквер, в центральный офис Жокей-клуба, на встречу, которую утром назначил мне по телефону Лукас Уэйнрайт. Возможно, его поручение и было неофициальным, но не настолько, чтобы не вызвать меня к себе в офис. Как выяснилось, бывший суперинтендант Эдди Кейт отправился в Йоркшир, расследовать случай положительной пробы на допинг, а больше никого мой визит смутить, кажется, не мог.

– Я тебе приготовил все папки, – сказал Лукас. – И отчеты Эдди по синдикатам, и кое-какие заметки по мошенникам, которым он дал добро.

– Тогда прямо сейчас и возьмусь за дело, – сказал я. – Можно мне их забрать или вы хотите, чтобы я просмотрел их здесь?

– Лучше здесь, если можно, – сказал Уэйнрайт. – Если их отдать или отксерить, это может привлечь внимание секретарши, а она работает и на Эдди тоже, и я знаю, что она от него без ума. Она ему непременно расскажет. Ты уж сам выпиши, что тебе надо.

– Хорошо, – ответил я.

Он усадил меня за стол в углу своей комнаты, предоставил удобный стул, яркую лампу, и в течение часа я сидел и делал заметки. Уэйнрайт у себя за столом рассеянно шуршал бумагами, перекладывал ручки с места на место, но в конце концов сделалось ясно, что он только притворяется занятым. Он не столько ждал, пока я закончу, сколько просто нервничал.

Наконец я поднял глаза от бумаг.

– В чем дело? – спросил я.

– А что?

– Вас что-то беспокоит.

Он замялся.

– Вы уже все посмотрели, что хотели? – спросил он, кивая на папки.

– Да нет, примерно половину, – ответил я. – Можете дать мне еще час?

– Да, но… Послушайте, я буду с вами откровенен. Вам следует кое-что знать.

– Что именно?

Лукас, который обычно держался учтиво, даже когда торопился, и чей образ мыслей (флотский, так сказать) я себе неплохо представлял по опыту общения с тестем-адмиралом, проявлял все признаки смущения. Что может смутить морского офицера? Военный корабль, врезавшийся в причал. Дама, незваной явившаяся в кают-компанию, где собралась вся команда. И бесчестное поведение джентльмена. О первых двух источниках неловкости речи не шло – так что там насчет третьего?

– Пожалуй, я вам сообщил не все факты… – сказал Лукас.

– Так сообщите же их.

– Дело в том, что я в свое время поручил еще одному человеку проверить два из этих синдикатов. Это было полгода назад. – Он вертел в руках какие-то скрепки, не глядя в мою сторону. – До того, как ими занялся Эдди.

– И что удалось выяснить?

– Хм… Ну… – Он прокашлялся. – Человек, которому я это поручил, – его зовут Мэйсон… мы так и не получили его отчет, потому что прежде, чем он успел его написать, на него напали на улице.

«Напали на улице…»

– Что значит «напали»? – уточнил я. – И кто напал?

Лукас покачал головой:

– Кто напал – неизвестно. Его нашел на мостовой какой-то прохожий, который вызвал полицию.

– Ну а у него вы не спрашивали? У самого Мэйсона?

Впрочем, я уже отчасти предвидел ответ.

– Ну… он, видите ли, так до конца и не оправился, – печально ответил Лукас. – Похоже, его били ногами по голове, и не только по голове. Мозг сильно пострадал. Мэйсон до сих пор находится в клинике. И пробудет там до конца жизни. Он превратился в овощ… и потерял зрение.

Я прикусил конец карандаша, которым делал заметки.

– Его ограбили? – спросил я.

– Бумажник пропал. Но часы остались при нем.

Лукас выглядел озабоченным.

– То есть это могло быть банальным ограблением?

– Ну да… Только полиция рассматривала это как покушение на убийство – из-за количества и расположения отпечатков подошв.

Он откинулся на спинку кресла так, будто избавился от тяжкой ноши. Джентльмен должен быть честен… джентльмен свой долг исполнил.

– Понял, – сказал я. – Какими именно синдикатами он занимался?

– Двумя первыми из тех, что тут, у вас.

– И вы думаете, что кто-то из тех, кто в них состоит… из этих нежелательных личностей, способен избавиться от проблемы, запинав ее ногами?

– Вполне возможно, – сказал он с несчастным видом.

– Так что именно я расследую, – осторожно спросил я, – возможное взяточничество Эдди Кейта или фактическое убийство Мэйсона?

Лукас помолчал и ответил:

– Возможно, и то и другое.

Повисло долгое молчание. Наконец я сказал:

– Вы понимаете, что после того, как вы отправили мне записку на ипподроме, побеседовали со мной в чайной и вызвали меня сюда, ни у кого не останется сомнений, что я работаю на вас?

– Но ведь это может быть связано с чем угодно!

– После того как я заявлюсь в эти синдикаты, сомнений точно не останется, – угрюмо заметил я.

– Я вполне вас пойму, – сказал Лукас, – если вы, ввиду того что вы только что услышали, захотите… э-э-э…

«И я тоже», – подумал я. Кому же хочется, чтобы его били ногами по голове? Но я ведь сказал Дженни правду: ты не думаешь о том, что это может случиться с тобой. «И всегда ошибаешься», – сказала она.

Я вздохнул:

– Расскажите-ка мне про этого Мэйсона. Куда он ходил, с кем виделся. Все, что сумеете вспомнить.

– Да там и вспоминать-то практически нечего. Он начал обычную проверку, и следующее, что мы узнали, – на него напали. Полиция не смогла проследить, где он бывал, а все участники синдикатов клялись, что не виделись с ним. Разумеется, дело не закрыто, но полгода спустя можно считать, что оно заглохло.

Мы еще немного поговорили об этом, а потом я провел еще час, делая заметки. Без четверти шесть я вышел из Жокей-клуба, собираясь вернуться домой. Домой я так и не попал.