Вторая рука

Меня подташнивало, слабо, но непрерывно.

– Его сделали устойчивым ко всем стандартным антибиотикам, – сказал Кен. – Чистая работенка.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, если бы на него действовал любой антибиотик, всегда существовал бы риск, что затемпературившей лошади его вколют сразу же и она так и не заболеет.

Я вздохнул:

– А как можно сделать микроб устойчивым к антибиотикам?

– Скармливать ему крохотные дозы антибиотика, пока не разовьется иммунитет.

– А это сложно технически, да?

– Да, весьма.

– Вы когда-нибудь слышали о Барри Шеммоке?

Он нахмурился:

– Кажется, нет…

Трусливый внутренний голос настойчиво советовал мне немедленно заткнуться, бежать, лететь, спасаться… в Австралию, в пустыню…

– У вас есть кассетный магнитофон? – спросил я.

– Да, я его использую, чтобы делать заметки во время операций.

Он сходил за магнитофоном, принес, поставил его на стол и зарядил чистой кассетой.

– Можете говорить, – сказал он. – Микрофон встроенный.

– Вы тоже останьтесь и послушайте, – попросил я. – Мне нужен… свидетель.

Он смерил меня пристальным взглядом:

– Вы выглядите таким напряженным… Опасная у вас работенка, как я погляжу.

– Бывает, что да.

Я включил магнитофон, для начала назвал свое имя, место, дату записи. А потом снова выключил и остался сидеть, глядя на пальцы, которыми нажимал кнопки.

– В чем дело, Сид? – спросил Кен.

Я посмотрел на него и отвел взгляд:

– Ни в чем.

«Надо, – подумал я. – Я должен это сделать, без этого никак. Иначе я никогда не стану снова цельным».

Если уж приходится выбирать – а мне казалось, что выбирать придется, – то я выберу целостность личности, чего бы это ни стоило. Наверное, я сумею справиться с физическим страхом. Наверное, я сумею справиться с чем угодно, что бы ни случилось с моим телом, – даже с беспомощностью. Чего я точно не вынесу – и теперь я видел это совершенно отчетливо, – так это презрения к себе.

Я нажал кнопки «Пуск» и «Запись» и безвозвратно нарушил слово, которое дал Тревору Динсгейту.