Вторая рука

– Может, и пригодится. Никогда не знаешь.

– Но к чему?

– Это книга Джона Викинга. Возможно, Джон Викинг знает Никки Эйша.

– Но… но ведь вы-то не знаете Джона Викинга!

– Не знаю, – сказал я, – но он интересуется воздухоплаванием. А я знаю одного человека, который тоже интересуется воздухоплаванием. Могу поручиться, что мир воздухоплавателей очень тесен, так же как и мир скачек.

Она посмотрела на кипы писем, посмотрела на книгу. И медленно произнесла:

– Подозреваю, вы его найдете, так или иначе.

Я отвел взгляд в сторону.

– Дженни говорит, вы никогда не сдаетесь.

Я слабо улыбнулся:

– Именно так и говорит?

– Да нет. – я по голосу понял, что она тоже улыбается. – Она говорит, вы упрямый, эгоистичный и всегда добиваетесь своего.

– Ну, примерно то же самое. – Я хлопнул ладонью по книге. – Можно я оставлю это себе?

– Конечно.

– Спасибо.

Мы смотрели друг на друга, как смотрят не старые еще люди, когда эти люди мужчина и женщина и сидят в тихой квартире вечером в апреле.

Луиза поняла, о чем я думаю, и ответила на незаданный вопрос.

– Как-нибудь в другой раз, – сухо сказала она.

– Вы еще долго будете жить у Дженни?

– А почему вы спрашиваете?

– Ну-у…

– Она говорит, вы жесткий, как кремень. Она говорит, по сравнению с вами сталь соломинка.

Я подумал об ужасе, об отчаянии, об отвращении к себе. И покачал головой.

– Лично я вижу, – медленно произнесла она, – человека, который выглядит больным, но старается быть вежливым с гостьей, которая явилась некстати.

– Вы кстати, – сказал я. – И со мной все в порядке.

Однако Луиза встала, и я тоже встал вслед за ней.

– Надеюсь, вы любите свою тетю? – спросил я.

– Обожаю!

И она усмехнулась невозмутимой, слегка ироничной усмешкой – в которой, однако, проглядывало удивление.

– Ну, пока… Сид.

– Пока, Луиза.

Когда Луиза ушла, я включил пару настольных ламп, чтобы разогнать собирающиеся сумерки, налил себе виски, посмотрел на гирлянду бледных сосисок в холодильнике и варить их не стал.

«Больше никто не придет», – подумал я. Все они по-своему разгоняли обступившие меня тени, особенно Луиза. Из настоящих людей больше не придет никто, но он будет здесь, со мной, так же как был в Париже… Тревор Динсгейт. Он останется здесь, неумолимо напоминая о том, что хотелось забыть.

Через некоторое время я вылез из брюк и рубашки, накинул короткий синий халат и отцепил руку. В этот раз снимать ее было в самом деле больно. Впрочем, по сравнению со всем остальным это не считается.

Я вернулся в гостиную, чтобы хоть как-то разгрести весь этот бардак, но хаос был слишком необъятен, я не знал, за что взяться, поэтому просто застыл, глядя на него и сжимая свою слабую увечную руку сильной, целой, подвижной правой рукой – я часто так делал, чтобы почувствовать себя уверенней, – и думал о том, какое увечье страшнее: ампутация части тела или души.

Унижение, отверженность, беспомощность, поражение…

«Неужели, – уныло думал я, – неужели после стольких лет я все-таки уступлю страху?!»