Вторая рука

– Это не с ним я тебя видел не так давно?

– С ним.

– И сколько ты ему дал?

– Не будем об этом.

– Ну и размазня же ты, Сид!

– Не дай бог оказаться на его месте, тот самый случай, – сказал я.

– Ага, конечно. Так и представляю, как ты берешь взятку у мошенника-коневладельца. Почему-то с тобой такого не случалось.

– Как бы то ни было, – сказал я, – мы не пытаемся выяснить, правда ли, что Питер Рэммилиз распоряжается четырьмя скаковыми лошадьми, – это мы и так знаем. Нам надо выяснить, правда ли, что Эдди Кейт тоже это знает и помалкивает.

– Хорошо.

Мы ехали через сельскую глубинку Кента, и тут вдруг Чико спросил:

– А знаешь, почему мы добиваемся таких хороших результатов с тех пор, как работаем вместе?

– И почему же?

– Да потому, что все негодяи тебя знают. Я хочу сказать, большинство из них знает тебя в лицо. Так что, когда они видят, что ты встал на их след, они пугаются и начинают делать глупости – скажем, натравливают на нас каких-нибудь громил. И тут-то с ними становится все ясно: и кто они такие, и что затевают. Сиди они тихо, нам бы это не удалось.

Я вздохнул и сказал:

– Ну да, наверно, – и вспомнил о Треворе Динсгейте; я думал о нем и старался не думать. Без рук-то машину водить уже не сможешь… «Так, хватит об этом! – приказал я себе. – Просто забудь, это прямой путь к тому, чтобы превратиться в слизняка».

Я снова забыл сбросить скорость на повороте. Чико посмотрел косо, но промолчал.

– Погляди на карту, – сказал я. – Займись хоть чем-нибудь полезным.

Дом Питера Рэммилиза мы отыскали без особого труда. Мы въехали во двор небольшой фермы, которая выглядела так, словно окраины Танбридж-Уэллса нахлынули на нее, точно море, и она осталась торчать нелепым одиноким островом. Большой белый дом в три этажа, современная деревянная конюшня и огромный, длиннющий сарай. Выглядит не особо процветающе, однако и крапивой не зарастает.

Вокруг не было ни души. Я нажал на тормоза, и мы вышли из машины.

– С главного входа? – спросил Чико.

– На ферме все ходят через черный ход.

Однако не успели мы сделать и полдюжины шагов в ту сторону, как навстречу нам из дверей сарая выскочил запыхавшийся мальчонка:

– Вы «скорая»?

Он увидел мою машину, и его возбужденная мордашка разочарованно вытянулась. Мальчишке было лет семь, на нем были футболка и бриджи для верховой езды, лицо у него было заплаканное.

– Что случилось? – спросил я.

– Я в скорую звонил… давно уже…

– Может, мы сумеем помочь? – спросил я.

– Там мама! – сказал он. – Лежит и не просыпается!

– Идем – покажешь.

Мальчишка был коренастенький, темноволосый и кареглазый и ужасно напуганный. Он побежал в сарай, мы, не теряя времени, бросились следом. Войдя в дверь, мы сразу увидели, что это не обычный сарай, а крытый манеж для верховой езды – полностью закрытое пространство примерно двадцать на тридцать пять метров, освещенное через окна в крыше. Пол, от стенки до стенки, был устлан плотным ковром стружки, упругой и мягкой.

По манежу карьером носились пони и лошадь, а на земле, буквально под их копытами, лежала скорченная женская фигурка.

Мы с Чико бросились к ней. Женщина была молода. Она лежала на боку, щекой в пол. Она была в обмороке, но, как мне показалось, неглубоком. Она часто дышала, кожа под слоем косметики побледнела и пошла пятнами, но пульс на запястье прощупывался сильный и ровный. На полу, в нескольких футах, валялся шлем, который, очевидно, не помог.

– Беги, позвони еще раз в скорую, – сказал я Чико.

– Может, унести ее отсюда?

– Не надо, вдруг у нее что-то сломано. Если лишний раз двигать человека без сознания, можно причинить ему серьезный вред.

– Тебе видней!

Он повернулся и побежал к дому.

– С ней все в порядке? – с тревогой спросил мальчик. – Бинго принялся брыкаться, она упала, и он, по-моему, лягнул ее в голову.

– Бинго – это лошадь?

– У него седло съехало, – сказал мальчик.

И в самом деле седло болталось у Бинго под брюхом, и он до сих пор брыкался и козлил, как на родео.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Марк.

– Так вот, Марк, насколько я вижу, с мамой твоей все будет в порядке. А ты очень отважный малыш.

– Мне уже шесть! – сказал он: мол, какой я вам малыш?

Теперь, когда подоспела какая-никакая помощь, он уже не так боялся. Я опустился на колени рядом с его матерью и отвел темные волосы, упавшие ей на глаза. Она слабо застонала, веки у нее дрогнули. Да, она явно приходила в себя – за то короткое время, что мы тут пробыли, она успела почти очнуться.

– Я думал, она умирает, – сказал мальчик. – У нас раньше кролик был… он вот так вот задышал, задышал, глаза у него закрылись, мы хотели его разбудить, но не смогли, и он умер.

– Нет, мама очнется.

– Вы уверены?

– Да, Марк, уверен.

Мальчик явно приободрился и принялся охотно рассказывать, что пони зовут Черныш и это его собственный пони, а папа уехал и вернется только завтра утром, и дома только они с мамой, и мама выезжает Бинго, потому что его собираются продать одной девушке под конкур.

Вернулся Чико и сказал, что «скорая» уже выехала. Мальчонка повеселел и сказал, что надо поймать лошадей, потому что они носятся с распущенным поводом, а если седла и уздечки испортятся, то папа будет злой как черт.

Мы с Чико расхохотались от этих недетских слов, произнесенных таким серьезным тоном. Чико с Марком остались караулить пострадавшую, а я по одной поймал лошадей, приманив их конским печеньем, которое нашлось в карманах у Марка, и привязал их к кольцам в стене. Бинго, как только я расстегнул раздражавшие его подпруги и снял седло, успокоился, а Марк ненадолго оставил свою маму, чтобы похлопать пони по шее и скормить ему еще несколько печений.

Чико сказал, что в скорую и в самом деле пятнадцать минут назад звонил ребенок, но он бросил трубку прежде, чем его успели спросить, где он живет.

– Не говори ему, – сказал я.

– Добренький ты.

– Он отважный малыш.

– Да, для мелкого спиногрыза неплох. Пока ты ловил этого дикого мустанга, он мне рассказал, что его папаша частенько бывает злой как черт… – Он взглянул на женщину – она все еще не пришла в себя. – Ты в самом деле думаешь, что с ней все в порядке?

– Очухается. Надо только подождать.

Тем временем подъехала «скорая», но, когда санитары погрузили маму в машину и собрались уезжать, Марк снова разволновался. Он хотел поехать с ней, а его одного не брали. Женщина ворочалась и что-то бормотала, его это пугало.

Я сказал Чико:

– Отвези его до больницы. Следуйте за «скорой». Пусть дождется, когда она придет в себя и поговорит с ним. А я пока пройдусь по дому. Его отца до завтра не будет.

– Очень кстати! – ядовито заметил Чико. Он усадил Марка в «скимитар» и отъехал. В заднее стекло я видел, что они сидят, обернувшись друг к другу, – явно разговаривали.

Я вошел через открытый черный ход так уверенно, словно меня пригласили. Нет ничего страшного в том, чтобы войти в клетку тигра, если тигра в ней нет.

Дом был старый, а мебель вся новенькая и шикарная – пожалуй, даже чересчур. Кричащие пышные ковры, стереосистема с громадными колонками, лампа в виде золотой нимфы и глубокие кресла с обивкой в черно-горчичный зигзаг. Гостиная, столовая вылизаны до блеска, совершенно не заметно, чтобы тут жил ребенок. На кухне все прибрано, нигде ни соринки. Кабинет…

Вот подчеркнутая аккуратность кабинета заставила меня призадуматься. Ни один торговец лошадьми, которого я встречал, никогда не складывал свои книги и бумаги такими аккуратными ровненькими стопочками. И все конторские книги, которые я открывал, были заполнены необычайно тщательно.

Я заглядывал в ящики, в шкафы, изо всех сил стараясь ничего не потревожить и оставить все как было, но смотреть там было не на что, кроме выставленной напоказ честности и добросовестности. Ни один ящик, ни один комод не запирался. «Такое впечатление, – цинично подумал я, – будто все это устроено нарочно с расчетом на вторжение налоговых детективов». А подлинные конторские книги – если он вообще их ведет – хранятся где-нибудь в другом месте, в жестянке из-под печенья, в подземном тайнике.

Я поднялся наверх. Комнату Марка я узнал сразу, однако все игрушки были разложены по коробочкам, все вещи убраны в шкаф. Еще там имелись три свободные спальни, со сложенными одеялами, проглядывающими под покрывалами, и еще одна спальня с прилегающими к ней гардеробной и ванной, обставленная все так же дорого и шикарно.

Овальная темно-красная ванна с кранами в виде золоченых дельфинов. Гигантская кровать с ярким парчовым балдахином, совершенно не гармонирующим с паласом от стенки до стенки. На замысловатом кремовом с золотом туалетном столике не теснились баночки и пузыречки, в гардеробной нигде не валялись позабытые щетки.

Мама Марка носила меха, блестки, бриджи и жакеты. Папа Марка носил прочный твид, пальто из викуньи и больше десятка костюмов, явно купленных потому, что они были дорогие, – но ни одного пошитого на заказ у хорошего портного. «Куча шальных денег – и ни малейшего представления о том, что с ними делать», – подумал я. Похоже, Питер Рэммилиз был жуликом по натуре, а не по необходимости.

Все та же немыслимая аккуратность царила повсюду, в каждом ящичке, на каждой полочке, и даже пара пижам в корзине для грязного белья были аккуратно сложены.

Я порылся в карманах его костюмов – но он и в карманах ничего не носил. И нигде в гардеробной ни единого клочка бумаги.

Разочарованный, я поднялся на третий этаж. Там было шесть комнат. В одной лежало несколько пустых чемоданов, в остальных не было ничего.

«Ни один человек, – думал я, спускаясь вниз, – не будет таким аккуратным, если ему нечего скрывать». Но такое доказательство не предъявишь в суде. Текущая жизнь семейства Рэммилиз представляла собой дорогостоящую пустоту, а никаких следов прошлого тут не было. Ни сувениров, ни старых книг, ни даже фотографий – кроме одного-единственного сделанного во дворе снимка Марка верхом на пони.

Я осматривал внешние строения, когда вернулся Чико. Животных на ферме не было, кроме семи лошадей в денниках и тех двух, что стояли на привязи в манеже. Никаких признаков деятельного хозяйствования. Никаких призовых розеток в амуничнике – лишь пустота, чистота и запах седельного мыла. Я вышел встретить Чико и спросить, куда он девал Марка.

– Медсестры пичкают его бутербродами с джемом и пытаются дозвониться до отца. Мама пришла в себя и разговаривает. А ты как? Сядешь за руль?

– Нет, веди сам. – Я сел рядом с ним на пассажирское сиденье. – Этот дом – самый подозрительный образец дома без прошлого, что я когда-либо встречал!

– Вот как?

– Угу. И никаких шансов найти хоть какую-то зацепку на Эдди Кейта.

– Зря съездили, выходит.

– Зато Марку помогли.

– Ага. Славный такой спиногрызик. Говорит, что, когда вырастет, станет грузчиком и будет таскать мебель. – Чико покосился на меня и усмехнулся. – Я так понял, они уже три раза переезжали только на его памяти.