Пробуждение Посейдона

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кану был выбит из колеи. Пока Нисса спала, а ее корабль управлялся сам, он переходил от окна к окну, останавливаясь у каждого, чтобы рассмотреть свое отражение - свет в каюте был тусклым, но не полностью выключенным - и попытаться убедить себя, что он не начал впадать в безумие. То, что он увидел в отражении, было лицом глубоко встревоженного человека с отчаянным, испытующим взглядом - как будто лицо в зеркале ожидало ответов от него, человека, менее всего способного их дать.

Он думал о том, что случилось с ним на Марсе, и обо всем, что ему пришлось пережить с тех пор - о смерти его коллег, о его собственном выздоровлении, о конце его политической карьеры. Было бы странно, если бы он не выглядел обеспокоенным, как человек, брошенный на произвол судьбы без всякой уверенности. Но дело было не только в этом, и как бы он ни пытался найти рациональное объяснение, он не мог найти способа объяснить то, что ему приснилось. Он не знал названия ее корабля, пока она сама ему не сказала. Так как же это было возможно, что это было прообразом во время его снов на Марсе, когда у него никогда не было ни малейшего намерения повторно вступать в контакт с Ниссой Мбайе?

Совпадение, пытался он убедить себя. Его сны содержали набор случайных символов, бессмысленный продукт его подсознания, и по воле случая они приобрели сверхъестественное значение теперь, когда он знал название ее корабля. Если бы название было другим, он никогда бы не вернулся к содержанию этих снов - о том, как они со Свифтом играют в шахматы в бушующем море.

Но этого объяснения было недостаточно. Он чувствовал, что символическая связь была важной - истинное предзнаменование того, что должно было произойти. Поскольку он не верил в предвидение, оставалась еще менее приемлемая возможность: он, должно быть, каким-то образом узнал о корабле Ниссы еще до того, как покинул Марс.

И все же он не помнил, чтобы думал о ней - и уж точно не знал заранее названия ее корабля. Мог ли он думать о Ниссе и ее корабле и каким-то образом упустил это воспоминание?

Он вспомнил Лиссабон, тот момент удивления, когда узнал сначала ее голос, а затем и лицо. Это воспоминание было гораздо ближе к настоящему, чем его путаные и эпизодические воспоминания о Марсе. Он все еще мог видеть солнечный свет в галерее, лица студентов, собравшихся вокруг Ниссы, мазки их набросков. Он мог вспомнить точную текстуру выпечки, которую они ели в кафе наверху, когда оправились от шока, вызванного встречей. Шок был неподдельным - он ничего из этого не симулировал.

Но что-то не сходилось.

Во-первых, все еще существовало странное совпадение в их встрече. Жизнь подкидывала свою долю случайных встреч, это было правдой. Но внезапно заинтересоваться искусством своей бабушки и почти сразу же наткнуться на свою бывшую жену на первой же выставке, которую он посетил? До сих пор он был готов списать это на каприз, но возможно ли, что их встреча с самого начала была преднамеренной?

Кану оторвался от своего отражения. Ничто из этого не помогало. Это просто отправляло его мысли по все более затягивающимся спиралям паранойи и неуверенности в себе. Он должен был доверять себе. С его стороны не было никакого скрытого мотива.

Он был уверен в этом.

Его движения взволновали Ниссу. Он старался вести себя как можно тише, но это был ее корабль, и ее чувства в сне, должно быть, были остро настроены на присутствие другого человеческого существа.

- Что такое? - спросила она, нежно касаясь его щеки. - Ты потеешь, как будто у тебя лихорадка. Мне понизить температуру в салоне?

- Не думаю, что дело в этом.

- Тебя что-то беспокоит. Плохие сны? Никто не собирается винить тебя за воспоминания, Кану, - не после того, что произошло.

- Со мной все в порядке.

Они прошли вперед. Нисса приготовила теплое какао для них обоих и настояла, чтобы Кану проветрился, прежде чем вернуться в постель. Она включила какую-то музыку - раннюю запись Тумани Диабата, которая, как она знала, была одной из любимых у Кану. Когда освещение в салоне снова включилось на полную мощность, индикаторы и навигационные дисплеи засияли буйством ярких цветов и символов, а музыка зазвучала успокаивающе, словно перезвон колокольчиков, он начал чувствовать, что фантазии отпускают его. Он просто был напуган, вот и все. Если у кого и было на это право, так это у него.

- Нам нужно возвратиться в Лиссабон, - сказала Нисса.

- Сейчас?

- Я имею в виду, когда мы покончим со всем этим.

- Я думал, тебе надоело это место после выставки.

- Признаю, что сыта по горло рутиной обучения этих студентов, но потребовалось бы нечто большее, чтобы отвадить меня от Лиссабона.

- Мне там тоже нравится. Это почти второй дом для Экинья.

Они вели светскую беседу, Нисса очень намеренно уводила разговор в сторону от всего, что непосредственно связано с Марсом или недавними переживаниями Кану. Они говорили о любимых кафе, ресторанах, ценах на недвижимость в разных кварталах, целесообразности или нецелесообразности аренды, и все это время мчались по Солнечной системе на борту умного маленького космического корабля, внутри пузыря музыки шестисотлетней давности.

Кану почувствовал какую-то легкость. Он подумал, не подсыпала ли она в какао слабую дозу барбитурата. Возможно.

Но когда его сны пришли снова, они были ничуть не лучше.

Он находился в белой комнате, лежа на спине на операционном столе. Он знал это, потому что смотрел на свое собственное тело со стороны, видя его искалеченным и распростертым на стерильной поверхности стола в форме эллипса. Вокруг стола, почти полностью закрывая его, стояло множество хирургических приспособлений. Они тоже были белыми, явно медицинскими, но их индивидуальные функции были ему неясны. Некоторые из них были подвешены на петлях или согнуты, прикрепляя изогнутые части к его изуродованному телу или проталкивая другие части себя сквозь его плоть или в открытые ужасы все еще незаживающих ран. Машины двигались неторопливо. Была срочность, но не спешка. Они присасывались к ранам, и он время от времени слышал треск или вспышку какого-то прижигающего процесса. По всей комнате, на стенах, с почти головокружительной скоростью мелькали диаграммы человеческой анатомии. Они были черно-белыми, нарисованными чернилами, с комментариями на латыни, написанными от руки.

За пределами этого окружения находилось еще больше машин, самых разных форм и размеров. Там были трубы, толстые и тонкие, белые на белом. За вторым стоял еще один ряд машин, похожих по форме, но в остальном безликих. Они напоминали снеговиков, только были пропорционально тоньше. Кану почувствовал, что его точка зрения, должно быть, исходит от одной из этих стоящих фигур. Он был среди них, оглядываясь на свое собственное тело.

Он никогда особо не расспрашивал Свифта о точной тяжести его травм, и когда человеческие медики наконец получили возможность осмотреть его, им было трудно с уверенностью сказать, насколько сильно он пострадал. Местами были легко различимы следы хирургического вмешательства роботов. В других был лишь слабый намек на то, что над ним вообще работали.

Но теперь Кану мог видеть себя, и человеческие останки на операционном столе вызывали у него желание кричать. Это было хуже, гораздо хуже, чем он мог себе представить даже в самых страшных снах.

Чей-то голос произнес: - Порог сознания.

Другой: - Предотвратить спаечную тенденцию.

Третий: - Выполнено.

Второе: - Он не должен просыпаться до завершения.

Вторым, как он понял, был он сам. И это был не язык, на котором он говорил, по крайней мере, не в человеческих терминах, а скорее быстрый обмен символами, который выполнял ту же коммуникационную функцию.

Порог сознания. Осталось совсем немного, и тогда он снова будет здоров - или, по крайней мере, достаточно здоров, чтобы с ним можно было поговорить по-человечески.

Он взглянул на свое белое предплечье. Чистый материал его анатомии обрел текстуру, форму и цвет. Оно стало тканью и плотью - рукой и рукавом, одеянием ученого человека конца восемнадцатого века.

- Со мной что-то не так, - сказал Кану Ниссе, когда они вместе завтракали, ложкой доставая грейпфрут из миски, и пока они ели, двигатели снова заработали на полную мощность.

- Несколько плохих снов? Думаю, тебе простительно.

- Это больше, чем просто дурные сны. С тех пор как я вернулся с Марса, все шло не так, как надо. С самого начала я думал, что со мной все в порядке, но обманывал себя. Я чувствую себя на взводе, не совсем в ладу с происходящим. У тебя когда-нибудь было дежавю?

- Однажды, но у меня было очень странное чувство, что это случалось со мной раньше. Извини, я вижу, тебя что-то беспокоит.

- Я не знаю, что это такое. После Танжера стало еще хуже. Что-то вроде постоянного чувства... страха, смятения, предчувствия.

- Предчувствие? Ты серьезно?

- Совершенно верно. А потом появляются эти сны. Я не из тех, кто придает значение подобным вещам, Нисса, но когда в моем сне появилось название этого корабля? Это было достаточно плохо, и я не могу легко объяснить это рациональным образом. Но теперь у меня начали появляться воспоминания о том времени, когда я был ранен.

- Ты был не просто ранен, Кану. Как у тебя могут быть воспоминания о том, что ты был мертв?

- Не знаю. За исключением того, что они яркие, детализированные, и я смотрю не с точки зрения своего тела. Я вижу, как меня ремонтируют - вокруг стоят машины, обсуждающие мое состояние сознания. У меня бывали кошмары, но никогда такие. Я никогда не видел себя со стороны, едва сознающим себя существом на столе.

- Хорошо, я могу понять, почему ты беспокоишься. Кто бы не испугался чего-то подобного? Но это все равно всего лишь сны.

- Я беспокоюсь, что это симптомы. Это ощущение, что я нахожусь не в своем собственном теле - может быть, это говорит мне о том, что что-то не так с подключением моего мозга? Что какое-то глубинное чувство моей собственной идентичности работает не совсем так, как должно?

- Было бы странно, если бы ты не чувствовал себя немного странно, учитывая все, через что тебе пришлось пройти. Ты потерял друзей и коллег на Марсе; ты потерял свое призвание и доверие людей, которые важны для тебя. Неудивительно, что что-то сломалось, Кану - иначе ты не был бы человеком. Когда я встретила тебя в Лиссабоне...

- Я рад, что ты упомянула Лиссабон. Мы столкнулись друг с другом по стечению обстоятельств. Почему это не должно заставлять меня чувствовать себя немного странно?

- Совпадения случаются постоянно. Ты поздно проявил интерес к искусству своей бабушки, а я одна из самых известных специалистов по нему - наши пути пересеклись.

- Когда мы были женаты, проявлял ли я когда-нибудь большой интерес к работе Санди?

- Люди меняются. Особенно после того, как с ними случится что-то плохое.

Кану молчал. Он хотел принять эту версию событий, плавное правдоподобие предлагаемого повествования.

- Я надеюсь, что это и есть ответ.

- Чем больше ты будешь зацикливаться на этом, тем более странным будешь себя чувствовать. Ты слишком много думаешь, водяной.