Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

От «негритянского вопроса» до суда в Скоттсборо: советский антирасизм в действии

Официально советской политике и риторике был присущ антиимперский, антиколониальный характер, неразличение цветов кожи и одобрение самоопределения. И в самом деле, Советский Союз активно привечал и цветных людей, и представителей угнетаемых меньшинств, особенно афроамериканцев.

В 1922 году тезисы, посвященные «негритянскому вопросу», ввели расовые проблемы в политическую повестку не только в Советском Союзе, но и в США. Еще более важные сдвиги произошли в 1928 году, когда на Шестом конгрессе Коминтерна афроамериканцев объявили «угнетенной нацией внутри нации» с правом на самоопределение. Чернокожее население сельских районов южных американских штатов было названо «зародышем „национального революционного движения“», что фактически делало его «необходимым элементом в борьбе за изменение мира». Советская политика исходила из предпосылки, что «„отсталость“ – результат общественно-исторических обстоятельств, а не врожденных расовых или биологических свойств» и что «в новых советских условиях все народы способны „развиваться“ и процветать». С одной стороны, это означало, что представители любой расовой группы, приняв большевистскую политику, могут стать гражданами Советского Союза. С другой стороны, в 1920-е годы

советские лидеры и эксперты пытались искоренить языки, культуры и самобытную субъектность сотен кланов и малых народностей, чтобы «помочь» им «развиться» в официально признанные национальности[521].

И все равно афроамериканцы находили много достоинств в советской политике по отношению не только к афроамериканцам, но и к советским национальным меньшинствам. Либеральная афроамериканская пресса подхватывала советские доводы о межрасовых отношениях. Например, Crisis (журнал NAACP, Национальной ассоциации содействия цветному населению) опубликовал хвалебный репортаж Клода Маккея о поездке 1922 года «Советская Россия и негры», где он утверждал, что, хотя в большинстве стран Европы «почти ничего не знают о неграх и не интересуются ими», «есть одна большая страна, часть которой находится в Европе, где разумно мыслят о неграх, как и обо всех международных вопросах». Он сообщал, что не встречался в России с предрассудками – только с «дружелюбным, освежающим» «любопытством». Маккей отмечал, что русские работницы выказывали большой интерес к «условиям труда цветных женщин в Америке», а затем переходил к общему описанию «нового статуса русских женщин, которого они добились благодаря революции 1917 года». Десять лет спустя член съемочной группы «Черных и белых» Генри Ли Мун (тоже в статье для журнала Crisis) подтвердил правдивость рассказа Маккея о положении советских женщин, написав, что в США «злостно порочат и оговаривают» и советских женщин, и афроамериканок, и что в действительности те и другие более независимы экономически, чем остальные женщины в других странах мира. А еще, заметил он, и те и другие «меньше испорчены ханжеством нордического пуританства», – намекая на менее строгое, по расхожему мнению, отношение к сексу среди советских женщин и афроамериканок. Но, в отличие от афроамериканок в США, советским женщинам «открыты любые поприща, любые почетные положения, где только они пожелают себя проявить»[522].

Подобная риторика, вероятно, повышала привлекательность Советского Союза в глазах афроамериканок, однако мало кому из них удавалось действительно попасть в Россию – не считая тех, кто приезжал в составе музыкальных или театральных коллективов. Поэтому немногочисленные афроамериканки, учившиеся в школах Коминтерна, становились очень заметными. Мод Уайт Кац, проучившаяся три года в КУТВ в середине 1920-х, вспоминала потом, что «всегда находилась в центре внимания». Виллиана Берроуз, видная нью-йоркская деятельница коммунистической партии США, сделалась в Советском Союзе живым символом чернокожего женского сообщества. Образованная, красноречивая и, по отзывам многих, поразительно красивая дочь бывших рабов, Берроуз преподавала в нью-йоркских школах, а потом ее уволили за то, что она встала в своем профсоюзе на защиту одной (белой) коллеги. С 1926 года Виллиана была активным членом компартии; преподавала в Гарлемской школе рабочей молодежи, работала секретарем Американского негритянского рабочего конгресса и даже баллотировалась на должность вице-губернатора Нью-Йорка от партии коммунистов. В 1928 году она поехала на два месяца в Советский Союз, чтобы принять участие в Шестом всемирном конгрессе Коминтерна и заодно найти школу для двух своих детей – девятилетнего Чарльза и шестилетнего Нила. Ей удалось устроить сыновей в «элитную московскую школу для детей советских и иностранных коммунистов» (позже туда же определили своего сына Пол и Эсланда Робсон, тоже считавшие, что он получит в Советском Союзе более качественное образование и лучше впишется в среду сверстников). Как это уже было с Кац, оказавшись в Москве, Берроуз сразу же попала в центр всеобщего внимания: когда проходил конгресс Коминтерна, фотография Виллианы (хотя и без указания ее имени) с повязкой на голове, как у чернокожих «кормилиц», и с обоими сыновьями в пионерских галстуках появилась на первой полосе газеты «Труд» – издания Всесоюзного центрального совета профсоюзов.

В СССР всеми возможными способами выражали идеологическую солидарность с афроамериканцами. Вслед за принятой Коминтерном в 1928 году резолюцией по «негритянскому вопросу» коммунистическая партия США развернула активную деятельность на американском Юге с явной целью: завлечь в свои ряды как можно больше афроамериканцев. Одна такая активистка, Майра Пейдж, коммунистка из Виргинии, агитировала рабочих – и белых, и черных – на хлопкопрядильных фабриках в южных штатах, а в 1931 году отправилась в Москву, где и пробыла до 1933 года. Там она работала репортером для коммунистической прессы, а попутно писала роман «Янки в Москве», в котором повествуется о группе рабочих автопрома из Детройта, перебравшихся в советскую столицу в годы первой пятилетки. Основываясь на реальных случаях межрасовых конфликтов среди американцев в Советском Союзе, Пейдж рассказывает в своем романе о том, как рыжеволосый стопроцентный [американец] Энди Андерсон и его друзья с удивлением обнаруживают, что на заводе бок о бок с ними работает афроамериканец Нед Фолсом (которого Пейдж характеризует как умного человека с хорошо подвешенным языком, к тому же атлетически сложенного и музыкально одаренного). Со временем по крайней мере некоторые белые американцы (мужчины) проникаются уважением к Неду – точно так же, как и к работающим на заводе женщинам[523].

Пейдж находилась в Москве, когда в Советском Союзе прогремели новости о суде над «парнями из Скоттсборо» – «наверное, самом позорном и несправедливом расистском судилище 1930-х годов». 25 марта 1931 года девятеро чернокожих молодых людей в возрасте от тринадцати до двадцати лет, разъезжавших без билета на попутных поездах в поисках работы, были арестованы в грузовом поезде в Пейнт-Роке (штат Алабама) после того, как в одном из вагонов были обнаружены еще и две белые девушки – семнадцатилетняя Руби Бейтс и двадцатилетняя Виктория Прайс. Девушки, безработные фабричные работницы, изредка промышлявшие проституцией, были одеты в комбинезоны; Бейтс была пьяна. И «лишь после наводящих вопросов со стороны местных властей» молодые женщины стали утверждать, будто черные молодые люди изнасиловали их. Спустя две недели суд присяжных приговорил к смертной казни восьмерых из девяти «парней из Скоттсборо» (это приставшее к подсудимым прозвище, пусть и уничижительное, вызывало к ним сочувствие в обществе).

Статья «Помогите нам, или мы погибли!», которую Пейдж написала для Moscow News об этом судебном процессе, – как и большинство материалов об этом деле, опубликованных в СССР, – позволяет предположить, что Советский Союз сыграл важнейшую роль в освобождении «парней из Скоттсборо» из тисков американской судебной системы, в которую глубоко въелось предвзятое отношение к афроамериканцам и к рабочему классу в целом.

Если белые алабамцы вознамерились превратить суд в Скоттсборо в показательный процесс, чтобы доказать скотскую природу афроамериканцев, то коммунисты воспользовались этим судилищем для доказательства собственной приверженности идее расового равенства, –

утверждала историк Гленда Гилмор. Как только в прессе появилась новость об аресте обвиняемых, коммунистическая организация «Международная защита труда» (ILD), решительно выступавшая против практики линчевания в южных штатах, вызвалась помочь родственникам ответчиков и принялась широко освещать это судебное дело. Либеральная Национальная ассоциация содействия цветному населению (NAACP) осмотрительно избегала вмешиваться, по крайней мере поначалу. Компартия США возглавила ряд протестных акций, которые вскоре волнами прокатились по всему миру:

рабочие и активисты устраивали митинги в Латинской Америке, Азии, на Ближнем Востоке, в странах Европы и разных штатах США, в различных частях Британской империи и ее доминионах, а также в советских колхозах; это была беспрецедентная попытка пробудить сочувствие к жертвам явной расовой несправедливости[524].

Протесты с призывами освободить «парней из Скоттсборо» сделались вскоре привычным, почти обязательным элементом общественной жизни по всему Советскому Союзу, где официальная риторика превратила девятерых неграмотных безработных молодых людей в «борцов за межрасовое пролетарское единство». Выдающиеся афроамериканские адвокаты Сэди Таннер Мосселл Александер и ее муж, Реймонд Пейс Александер, активно участвовавшие в защите подсудимых в Скоттсборо, летом 1931 года приехали в Советский Союз – и поразились тому, какой живой интерес вызвало там это судебное дело. Ада Райт – мать двух ответчиков, – совершившая при содействии ILD поездку в Европу с целью агитации за «парней», утверждала, что «ее сыновей спасли русские»[525].

В феврале 1932 года, воспользовавшись массовым движением, вызванным международными попытками защитить «парней из Скоттсборо», исполнительный комитет Коминтерна назвал борьбу за равноправие чернокожих «ВАЖНЕЙШЕЙ ЗАДАЧЕЙ американской партии» и призвал компартию США искоренить «в своих рядах все проявления или даже малейшие отголоски идеологии белого шовинизма». В том же месяце Руби Бейтс публично отказалась от своих обвинительных показаний и примкнула к попыткам спасти подсудимых. А в марте уже появились планы снять в СССР фильм, наглядно иллюстрирующий суть межрасовых отношений в Америке.