Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Женщины, шаткие альянсы и пропаганда военного времени

В декабре 1941 года, когда США и СССР сделались военными союзниками, американское общественное мнение о Советском Союзе было почти рекордно отрицательным. Хотя большинству американцев оставался просто неведом полный размах Большого террора, всякий, кто следил за новостями, знал, что в СССР с недавних пор происходят массовые чистки, затеянные с целью выявить и ликвидировать внутренних врагов. Если добавить к этому знанию новость о заключенном в августе 1939 года нацистско-советском пакте (который резко снизил популярность коммунизма в США, особенно среди евреев) и известие о нападении СССР на Финляндию несколькими месяцами позже, то можно не удивляться тому, что в июне 1942 года лишь 41 % американцев считали, что Советскому Союзу можно доверять как военному союзнику.

Альянс военного времени в некоторой степени узаконил симпатии к СССР: правительство начало поддерживать и даже поощрять попытки распространять положительные образы советских людей. Среди этих изображений, пожалуй, наиболее яркими получались портреты новой советской женщины. В статье «Свободные женщины России», опубликованной в журнале Woman’s Home Companion в 1943 году, говорилось о снайпершах, бомбардировщицах, партизанках и радистках в Советском Союзе; статья из Colliers о «бесстрашных русских женщинах» рассказывала «о подвиге девушки-партизанки». В Survey Graphic Роза Маурер замечала, что «не нужно было никакого Гитлера, чтобы Юлия Плякова стала инженером-металлургом, а Анна Щетинина – капитаном мореходного судна». Однако

необходимость разгромить «величайшего врага женщин» дала о себе знать, когда Мария Никитенко взялась за работу мужа – укрощать полудиких лошадей на конезаводе в Средней Азии, или когда Мария Попова сделалась «буксиром Анни», чья команда, ходившая на Волге и целиком состоявшая из женщин, читала письма от благодарных поклонников – красноармейцев, которым они передавали боеприпасы.

А еще много женщин, продолжала Маурер, находились на фронте: сражались и погибали за родину[588].

В фильмах на советские темы, снятых американскими киностудиями во время войны, главных героинь больше всего интересовали уже не «перемена убеждений или освобождение», как это было в нескольких популярных фильмах конца 1930-х (пожалуй, самый известный пример – «Ниночка» [1939]). В «Миссии в Москву» (1943), «Северной звезде» (1943), «Песне о России» (1944), «Днях славы» (1944), «Трех русских девушках» (1943) и других фильмах советская женщина изображалась привлекательной, преданной делу и готовой сражаться за родину, причем ее смелость и пыл показывались так, что становилось понятно: это – общие качества всего русского народа[589].

Как показывали примеры Тани (из книги Бурк-Уайт) и «Северной звезды», советские партизанки и разведчицы обретали легендарный статус. Пожалуй, больше других прославилась Зоя Космодемьянская – ее называли «современной русской Жанной д’Арк». Зою поймали с поличным, когда она поджигала немецкий штаб в родной деревне, протащили по улицам, пытали, а потом повесили, и тело с табличкой «Поджигатель домов» несколько недель провисело на деревенской площади. Образ Зои сделался неотъемлемой частью массовой культуры военного и послевоенного времени, а также изобразительного искусства. В 1944 году о Зое сняли фильм, памятники ей стоят по сей день. В марте 1942 года в журнале Time вышел посвященный Зое материал. Там рассказывалось о девушке, которая сразу после 10-го класса ушла в партизанский отряд:

Коротко остриженная, одетая по-мужски высокая восемнадцатилетняя Зоя оказалась ловкой диверсанткой: перед тем как ее схватили немцы, она перерезала кабель немецкого полевого телефона, обстреляла немецкий военный штаб и уничтожила вражескую конюшню на двадцать лошадей.

Схватив Зою, нацисты пытками выбивали из нее информацию:

Пороли кожаным ремнем, избивали кулаками. Подносили к подбородку зажженные спички. Царапали спину пилой. Подталкивая остриями штыков, ее провели босиком по снегу.

Наконец Зою привели к месту казни, и перед смертью она будто бы бросила в лицо своим палачам:

Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Нас двести миллионов. Всех не перевешаете. Вам отомстят за меня![590]

В американской прессе появлялось множество репортажей об ожесточенном сопротивлении советских женщин врагам. Например, Национальный совет американо-советской дружбы распространял письмо, полученное одним красноармейцем от сестры. Она рассказывала о гибели нескольких подруг, которых схватили и повели в какой-то дом «для утоления скотской похоти» четырнадцати немецких офицеров:

Когда Таню схватил немецкий подполковник, она подхватила со стола вилку и выколола ему глаза. Зина опрокинула баллон с бензином, стоявший возле двери, и бросила на пол зажженную сигарету. Вера заперла дверь и швырнула ключ в печку. Пьяные фашисты очутились в западне. Девушки погибли вместе с ними. Из четырнадцати офицеров спаслись только двое[591].

В конце 1930-х годов место женщин в советском обществе оказалось коренным образом переосмыслено в более консервативном ключе: новая правительственная политика и пропаганда все чаще подчеркивали, что женщина – прежде всего жена, мать и домашняя хозяйка. Однако в военные годы присутствие женщин на фронте – причем в небывалых до той поры количествах – открывало перед ними такие возможности, которые раньше возникали лишь на самых «утопических» этапах советской истории. Многие воевавшие женщины прошли очень хорошую подготовку и принадлежали к «профессиональной и технической элите вооруженных сил. Они стреляли из пулеметов и гаубиц, служили снайпершами, артиллеристками, боевыми летчицами, младшими командиршами в мужских, смешанных и женских отрядах; их численность составляла более 120 тысяч из полумиллиона женщин, находившихся в действующей армии во время войны». И несмотря на чистки конца 1930-х, большинство этих женщин страстно желали сражаться за родину. Более того, они видели в армейской службе «выражение своей новой, освобожденной советской женской природы»[592].

Если оставить за скобками репрессивный характер и противоречивую идеологию, сталинская система в целом пошла на пользу многим женщинам. В конце 1930-х годов и во время войны перед молодыми женщинами, верными режиму и безропотно принимавшими ограничения своей личной независимости, открывались реальные возможности для получения образования и профессионального роста. В частности, война позволила женщинам увидеть себя в качестве будущих матерей и одновременно гражданок-солдаток – и «глубоко переосмыслить женское предназначение»[593].

Советская женщина в большей степени, чем Клепальщица Роузи[594] и ее сестры, трудившиеся на сборочных конвейерах американских заводов, брала на себя роли, традиционно считавшиеся мужскими, и работала на оборону страны, тем самым бросая вызов «военной системе» и – шире – всей стоявшей за ней гендерной системе[595]. И образы советских женщин на фронте, и образы американок, документировавших и прославлявших свои трудовые достижения, оказывались по-своему подрывными – и одних людей восхищали, а других ужасали. Неоднозначная реакция на заключение союза между США и СССР и на обозначенную им динамику гендерных отношений указывает на то неудобное, но прочное место, которое занял в американской поп-культуре образ новой советской женщины. Война не только породила новую моду – открыто говорить о Советском Союзе; она положила начало и самой масштабной и тщательно срежиссированной кампании по формированию положительного представления о советских людях. Женщины и активно участвовали в проведении этой кампании, и служили объектами изображения в ней.

Эти тенденции наблюдались не только в США. Благодаря войне доброжелательное изображение советской жизни сделалось частью повседневной жизни и в Британии. Из Лондона Мэй О’Каллагэн писала Рут Кеннелл, с которой близко подружилась, когда они вместе работали в англоязычном отделе Коминтерна:

Люди, которые раньше никогда даже не слышали про эту страну, теперь слушают лекции о ней и проявляют живой интерес. Так они хотя бы что-то узнают о реальном положении дел, чего не было в довоенное время.

Она замечала:

Мир, в котором мы живем, вдруг перевернулся вверх тормашками. Особенно это касается разворота на 180 градусов в отношении СССР: есть такие, кто и раньше выступал злейшими критиками Советов, а сейчас вовсю хвалят их. Но, глядя на доблесть Красной армии, разве можно не восхищаться?[596]

Во время войны в США было снято около двадцати пяти просоветских фильмов, а также вышло множество документальных книг, романов (вроде «Буйной реки»), сборников стихов, детских книжек, плакатов и других материалов. Во многих из этих произведений заметное место занимала новая советская женщина и ее особые проблемы, а также воспевалась смелость русских женщин и девушек. В «Буйной реке» Степан вырастает и становится советским «новым человеком» во многом благодаря женщинам, присутствующим в его жизни, особенно – благодаря Ане, образцовой ударнице-свекловодке. Когда она возвращается из Москвы, где ее благодарил за трудовые достижения сам Сталин, ее переполняют гордость, волнение и порыв к новым свершениям. Однако она видит, что Степана обеспокоил ее недавний успех, он боится потерять ее. Аня упрекает его:

Ну разве это по-товарищески – говорить о том, что ты меня теряешь, или что я зазнаюсь? Разве я твоя собственность, или предмет поклонения? Я считаю, что равенство между мужчиной и женщиной – вот лучший вид отношений, и его-то труднее всего достичь.

Аня считает, что ее супружеская жизнь неотделима от всего остального, что ее вдохновляет в жизни, Степан же явно находит, что Анина работа – «только помеха их браку». Книга Стронг наводила на мысль, что гендерные битвы, разыгрывавшиеся между советскими мужчинами и женщинами – и наверняка находившие живое понимание у образованных работающих женщин в США, – были нерасторжимо связаны с главными целями борьбы за светлое будущее, которую вели советские люди[597].

В ряде детских книг – от «Юных бойцов страны Советов» (1944) Веры Эдельштадт до сборника «Молодость отвечает: „Я могу“: рассказы о сопротивлении» (1945) – рассказывается об отваге советских детей; в других война просто становится поводом для изображения советской жизни в положительном ключе. Во многих книгах особое внимание уделено девочкам. В романе Генри Грегора Фельзена «Борьба – наша сестра» (1943) девочка-подросток рискует жизнью, но старается не выдать место, где прячутся партизаны. В рассказе Рут Кеннелл, давшем название ее сборнику «Мальчик Николка и другие рассказы о советских детях» (1945), речь идет о молодой беженке из Германии, Эльзе, которая вызывается спрятать в погребе сорок нацистских солдат, а потом затыкает вентиляционное отверстие[598].

В других рассказах для детей – как, например, в «Иленке», получившей в 1945 году награду от гильдии литературы для юношества, – в центр внимания не ставится война или политика, зато подчеркивается, что в Советском Союзе очень расширилась возможная сфера деятельности для молодых женщин. Героиня этой подкупающей книжки с картинками, Иленка, никак не может решить, кем же она хочет стать, когда вырастет: «крестьянкой, инженером, пожарницей, художницей, танцовщицей, певицей, портнихой, подметальщицей улиц, медсестрой или врачом». В стране, где «девочки могут стать кем хотят», колебание Иленки напоминало читателям о том, что перед ней распахнуты все двери – не то что в США, где выбор профессий для девочек оставался ограниченным. Даже описание типичного дня из жизни Иленки – уже вызов американским нормам, потому что в СССР считалось, что ходить в детский сад – не только нормально, но и полезно для детей. В США же ясли и детсады (уже открытые федеральным правительством в некотором количестве, чтобы женщины могли работать на оборонные нужды страны) было принято ругать за то, что они ставят под угрозу институт семьи и наносят вред детям[599].