Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Бабушка на гастролях

Брешковская приехала в Нью-Йорк осенью 1904 года и немедленно оказалась в окружении восторженных поклонников из нью-йоркской общины эмигрантов-радикалов. Гольдман отступила в тень, «не желая еще большего разрастания» толпы обожателей. Сама она ждала очень многого от той первой встречи. «Женщины, принимавшие участие в русской революционной борьбе, – Вера Засулич, Софья Перовская, Геся Гельфман, Вера Фигнер и Екатерина Брешковская – вдохновляли меня с тех пор, как я впервые о них прочла, но я еще никогда никого из них не видела живьем», – вспоминала она. Впервые Гольдман увидела Брешковскую в сумрачной нетопленой квартире. «Вся в черном… закутанная в толстую шаль, с черным платком на голове, откуда выбивались кончики волнистых седых волос», она была похожа на пожилую крестьянку – если бы не глаза, излучавшие молодость, а еще «мудрость и понимание». Впечатление, которое Брешковская произвела на Гольдман, было примечательным и в то же время типичным: «Через десять минут в ее компании мне уже казалось, что я знаю Брешковскую всю жизнь; ее простота, нежность голоса и жесты – все это действовало на меня как освежающий бальзам», – вспоминала потом Гольдман[101].

Из-за того, что благотворительные учреждения (сеттльменты, или «поселения») часто и охотно помогали недавним эмигрантам, именно там особенно тепло принимали Брешковскую. Сотрудники таких заведений, стремившиеся ослабить негативные воздействия индустриализации, урбанизации и эмиграции, оказались одними из самых важных союзников Брешковской и вообще основными сторонниками «русской свободы». Сотрудники сеттльментов, находившиеся под влиянием распространенного в ту пору христианского социализма, черпали вдохновение и у русских мыслителей – например, у Льва Толстого, выработавшего свое личное направление христианского анархизма, который складывался из аскезы, общинности и непротивления злу насилием, или у Петра Кропоткина, сформулировавшего философско-биологический закон «взаимной помощи», который опровергал учение социального дарвинизма о «выживании наиболее приспособленных» и в противовес ему утверждал эволюционное преимущество наиболее склонных к взаимовыручке в обществе. Поэтому в глазах многих этих социальных реформаторов Брешковская представала кладезем мудрости и живым примером преданности правому делу. Жителей богатых кварталов очень трогала история революционерки, которая пожертвовала собственным материальным благополучием и бросила все силы на борьбу за лучшую долю для народных масс. Для тех женщин, которые обрели в филантропии социально приемлемый способ воздействовать на общественную жизнь, «бабушка» служила особенно убедительным примером того, как можно наполнить жизнь осмысленным трудом[102].

Непосредственно перед тем, как Брешковская покинула Нью-Йорк, чтобы отправиться в турне по другим городам США – читать лекции и встречаться с публикой, Гольдман организовала собрание влиятельных членов местной общины филантропов, в том числе «джентльменов-социалистов» из Университетского поселения, среди которых были Грэм Фелпс Стоукс, Лерой Скотт, Келлог Дёрленд, Артур Буллард и Уильям Инглиш Уоллинг. К ним примкнула Лиллиан Уолд, чье благотворительное учреждение на Генри-стрит служило своего рода перевалочным пунктом для русских революционеров, оказывавшихся проездом в Нью-Йорке. Нескольких деятелей из Университетского поселения так впечатлила встреча с Брешковской, что они решили сами поехать в Россию и помочь тому делу, которому она посвятила жизнь.

Лиллиан Уолд приютила Брешковскую у себя на несколько недель и впоследствии стала одной из ее наиболее горячих сторонниц. Уолд, родившаяся в рочестерской немецко-еврейской семье с солидным достатком и либеральными взглядами, считала своим долгом помогать обездоленным собратьям, приезжавшим из Восточной Европы. Хотя Уолд была лично знакома лишь с несколькими революционерками, женщины все-таки казались ей наиболее яркими представителями революционного движения. В мемуарах, вышедших в 1915 году, она писала:

Эти молодые женщины, неустрашимые личности, показательны своей причастностью не только к давней борьбе за политическое освобождение, но и к историческому продвижению женской половины человечества к умственной и общественной свободе.

Выделяя Брешковскую среди всех знакомых ей революционерок, Уолд называла ее «самой дорогой и любимой из всех, кто пострадал за великое дело», а еще – «символом русской революции». Уолд вспоминала вечера у камелька, когда Брешковская рассказывала о тюрьме, ссылке, каторге, о работе на благо других людей. Больше всего, как отмечала Уолд, поражало то, что она

вспоминала те времена как удивительную пору – потому что ее сокамерницами и подругами по ссылке были прекрасные, доблестные люди – молодые женщины, отдавшие больше половины своей жизни великой борьбе за свободу[103].

Уолд познакомила Брешковскую с Джейн Аддамс, создательницей и управляющей Халл-хауса в Чикаго, и та тоже давала ей кров. На мировоззрение и деятельность Аддамс глубоко повлиял Толстой, с которым она лично встречалась в 1896 году, когда побывала в России. А за несколько лет до того в ее Халл-хаусе некоторое время жил Кропоткин, чья философия взаимной помощи стала откровением и для самой Аддамс, и для ее подруги Эллен Гейтс Старр. Хотя Брешковская и подозревала, что Аддамс внушает опаску ее близость к радикалам, между Старр и Бабушкой возникла крепкая связь. Возможно, именно Уолд познакомила Брешковскую и с Хеленой Дадли, и та затем приютила Бабушку в Денисон-хаусе – бостонском сеттльменте, которым она заведовала. Позднее Дадли утверждала, что шесть недель, которые она провела рядом с Бабушкой, оказались ценнее любых шести лет ее жизни[104],[105].

Без сомнения, ближайшим другом и самой неутомимой сторонницей Брешковской в Соединенных Штатах была Элис Стоун Блэкуэлл. Эта «довольно высокая, очень худая» незамужняя женщина, происходившая из семьи выдающихся массачусетских реформаторов и существовавшая на скромное пособие, которое выдавал ей отец, посвятила всю свою жизнь борьбе за русскую свободу и суфражизму. Стоун Блэкуэлл стала душой кружка женщин, которые в дальнейшем десятилетиями вели переписку с Брешковской[106].

Однажды Стоун Блэкуэлл заявила, что включиться в борьбу за русскую свободу ее побудили «Записки революционера» Кропоткина (печатавшиеся частями в журнале Atlantic с сентября 1898 по сентябрь 1899 года), однако сама ее предрасположенность к сопереживанию несчастьям русского народа объяснялась семейными причинами: ее отец и мать были убежденными аболиционистами и суфражистами. Почти в одиночку возродив Общество американских друзей русской свободы в 1903 году, Стоун Блэкуэлл начала использовать основанный еще ее родителями суфражистский Woman’s Journal как площадку для обсуждения русских тем. Например, в вышедшей в 1904 году статье Шарлотты Перкинс Гилман преследования евреев в России сравнивались с притеснениями чернокожих в США. Woman’s Journal был одним из немногочисленных периодических изданий, принадлежавших белым, где проводились подобные аналогии[107].

В огромной степени успеху турне Брешковской по США способствовало мастерство Стоун Блэкуэлл как публицистки. Она писала пресс-релизы, передовицы, статьи, письма редакторам и регулярно рассылала их в десятки газет. Еще она периодически читала лекции о необходимости борьбы за русскую свободу и продавала собственные «переводы» из русской поэзии. Стоун Блэкуэлл неустанно работала, но всегда сожалела, что не может сделать еще больше; в январе 1905 года она писала Брешковской: «Как и вы, я хотела бы, чтобы у меня было четыре головы и двенадцать рук»[108].

Вскоре после приезда Брешковской в Нью-Йорк Стоун Блэкуэлл взялась за организацию мероприятий в Бостоне и окрестных городах, а также помогла революционерке установить важные связи в Нью-Йорке. И, самое главное, она свела Брешковскую с Изабель Бэрроуз – врачом, лингвисткой и женой члена национальной комиссии по делам тюрем Сэмюэля Дж. Бэрроуза.

Изабель Бэрроуз неустанно работала на Брешковскую. Она переводила сочинения Бабушки с французского на английский, давала ей уроки английского, представляла ее публике перед выступлениями. Она ввела ее во влиятельные общественные круги, близкие ее собственной семье. «Тетушка» Изабель (как называла ее Стоун Блэкуэлл) также начала читать лекции о положении русских узников и инакомыслящих, поскольку благодаря должности мужа она пользовалась известным авторитетом в подобных вопросах. Вдохновившись лекциями Бэрроуз, одна слушательница решилась пожертвовать пятьдесят долларов на бомбу. «Не могу сказать, что потрачены они были именно на бомбу. Пока нет», – полушутя сообщала об этом сама Бэрроуз. Со временем три поколения семьи Бэрроуз стали поддерживать Брешковскую и ее работу[109].

Стоун Блэкуэлл и Брешковская познакомились только в декабре 1904 года, когда Брешковская успела провести в США уже несколько недель. После их первой встречи Стоун Блэкуэлл написала: «Замечательная женщина. Мы говорили о терроризме». Хотя, на первый взгляд, чопорная старая дева из Новой Англии очень отличалась от смутьянки и проповедницы свободной любви Гольдман, тем не менее Стоун Блэкуэлл была неколебима в своей поддержке попыток свергнуть царский режим в России. В переписке с протеже Брешковской Георгием Лазаревым Стоун Блэкуэлл выражала готовность «содействовать борьбе за русскую свободу без промедлений, без объяснений». Вероятно, именно потому, что ее благопристойность никем не ставилась под сомнение, ей особенно приятно было сотрудничать с Гольдман под конспиративным псевдонимом «Э. Г. Смит», который они придумали сообща. Об этой уловке она с явным удовлетворением рассказывала по секрету некоторым друзьям[110].

Стоун Блэкуэлл получила столько запросов на встречи с Брешковской в Бостоне и окрестностях, что не было никакой возможности их устроить за десять дней, которые она собиралась там провести, и пришлось планировать новые мероприятия. Брешковская выступала почти ежедневно, иногда по два раза в день. Самым масштабным мероприятием с ее участием в Бостоне стала организованная SAFRF встреча в Фанейл-холле, куда пришло около трех тысяч человек. Брешковская поднялась на трибуну после выступлений Уильяма Дадли Фулка, Генри Блэкуэлла, Джулии Уорд Хау и Аврама Кагана (главного редактора газеты Jewish Daily Forward, или «Форвертс», выходившей на идише) и нескольких обращений на идише, польском и немецком языках. Ее приветствовали столь продолжительными аплодисментами, что она не могла заговорить в течение нескольких минут. В статье в Woman’s Journal эту сцену описали так: «Во всех концах зала люди махали платочками, подбрасывали вверх шляпы, кричали одобрительные слова на пяти языках и оглушительно хлопали»[111],[112].

Как и во всех своих лекциях, Брешковская говорила о том, как важна и моральная, и материальная поддержка со стороны всех цивилизованных стран, о готовности русского крестьянства к самоуправлению, об угрозе, которую правители России представляют для свободы во всем мире, и о правоте всех, кто противостоит царской деспотии. Слушатели встретили ее речь бурными рукоплесканиями, и на следующий день сообщение об этой встрече появилось на видном месте во многих газетах. Статья в Boston Herald была озаглавлена так: «Заварим кашу ради Свободной России!»[113]