Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

ЧАСТЬ II Жизнь и работа в новой России ОТ КУЗБАССА ДО МОСКВЫ

В 1929–1932 годах Рут Эпперсон Кеннелл опубликовала ряд статей (из них две – в соавторстве с подругой Милли Беннет) в сатирическом журнале American Mercury, издававшемся Г. Л. Менкеном. В них вышучивались американцы, которые стали стекаться в Советскую Россию в начале 1920-х годов, чтобы жить там, работать и участвовать в построении идеального социалистического общества, а заодно и русские, одновременно и нуждавшиеся в этих многочисленных иностранных работниках, и ворчавшие в их адрес. Из примерно семидесяти – восьмидесяти тысяч иностранцев, приехавших в СССР работать в 1920–1930-е годы, значительную долю составляли американцы. Одни – искренне преданные идеям коммунизма – решили посвятить свою жизнь советскому эксперименту. Другие – уроженцы России, возвращавшиеся на родину и воссоединявшиеся с родственниками, – надеялись, что при новой власти им заживется лучше, чем при царе. Еще больше было тех, кто – особенно в 1930-е годы, когда Великая депрессия и массовая безработица на Западе совпали по времени с началом Первой пятилетки и нехваткой рабочей силы в СССР, – ехали в Советский Союз ради стабильной работы и приличного заработка.

В статье «Новые простаки за границей»[269], которую Кеннелл опубликовала в мае 1929 года, рассказывается об Автономной индустриальной колонии Кузбасс («АИК Кузбасс») – по-своему утопическом объединении иностранных рабочих, созданном посреди сибирской глуши.

После войны в Россию стеклись многочисленные и разнообразные бунтари, протестовавшие против американского общества, – молодые коммунисты, старые социалисты, ирмовцы, агитаторы за рабочее движение, мечтатели, неудачники, невротики и обычные авантюристы, –

писала Кеннелл, утверждая, что АИК «была самым фанфаронским из колонизаторских замыслов». Говоря о «фанфаронстве», Кеннелл, возможно, посмеивалась и над самой собой: ведь она оказалась в числе тех примерно пятисот американцев, которые подписали двухгодичный контракт, обязавшись «работать изо всех сил, чтобы добиться наивысшей производительности, с тем чтобы на деле доказать, что рабочие больше, чем капиталисты, приспособлены управлять промышленностью», – или же, в еще более идеалистическом ключе, «строить новую РЕСПУБЛИКУ ТРУДА с мечом в одной руке и лопаткой каменотеса в другой – подобно строителям Иерусалима в древности», если процитировать первую публикацию в вестнике Kuzbas Bulletin[270].

Как только стало понятно, что в русской Гражданской войне победу одерживают большевики, в Советскую Россию начали стекаться американцы – в большинстве своем, русские эмигранты, которым не терпелось вернуться на родину. Хотя большинство представителей этой волны въезжали без официального разрешения, в первые несколько лет большевистского правления иммиграционная политика была относительно открытой. Уже в 1919 году Ленин призвал иностранных рабочих поддержать своих советских товарищей в строительстве социализма. В том же году (а это был еще и год основания компартии США) сторонники советского строя в США и Канаде основали ОТПСР – для содействия и координирования иммиграции квалифицированной рабочей силы в Советскую Россию[271].

Хотя Гражданская война и блокада мешали притоку рабочих из Северной Америки, в конце 1920 – начале 1921 года около шестнадцати тысяч американцев въехали в Россию через балтийские порты – Либаву и Ригу. В апреле 1921 года советские чиновники, по сути, положили конец иммиграции, усложнив процесс въезда для частных лиц. Отныне желавшие приобщиться к советскому строю должны были приезжать в составе официальной иностранной коммуны, причем большинство таких коммун организовывало ОТПСР. И все приезжавшие должны были обладать теми профессиональными навыками, на которые в России имелся очевидный спрос. С 1923 по 1926 год иностранцами было организовано девять сельскохозяйственных и двадцать шесть промышленных коллективов, насчитывавших 4400 и 1223 членов соответственно; по крайней мере двадцать четыре из этих коммун состояли преимущественно из американцев[272].

Самой большой из них была колония в Кузбассе, и конечно же именно она привлекала наибольшее внимание в США. С одной стороны, это объяснялось идеалистической риторикой, которую пускали в ход создатели колонии, обращавшиеся не столько к русским возвращенцам, сколько к американцам, желавшим «сбросить ярмо капитализма и продемонстрировать свои способности». С другой стороны, это объяснялось огромным количеством появлявшихся в прессе материалов, авторами которых были несколько колонистов, сбежавших из коммуны и сделавших громкие заявления о том, что организаторы колонии ввели их в заблуждение и, хуже того, что все это сообщество – сущее логово разврата, где американкам не дают прохода «усатые славяне», потому что «под властью Ленина повсюду насаждается» «свободная любовь». Рут Кеннелл рассказывала о том, что происходило в колонии, в целом с симпатией; более того, она была одной из тех, чьей личной жизни советская «новая мораль» только пошла на пользу. Вот что она сообщала:

Весной 1925 года несколько супружеских союзов распалось – в основном по инициативе жен. В Сибири колонистки обрели ту свободу, которой жаждали их души[273].

Впечатления, которые Рут Кеннелл получила в кузбасской колонии (как работница и как женщина), легли в основу главы 3; а в главе 4, на примерах женщин, попавших в поле зрения Moscow News, показана вторая большая волна американской иммиграции в Советскую Россию в начале 1930-х годов.

Статья «Все они едут в Москву»[274], опубликованная в декабре 1931 года в Mercury, начинается с раздела «Красный Иерусалим»: Иосиф и Мария – точнее, Джозеф и Мэри – приехали в Москву с пятьюдесятью долларами в кармане, и остановиться им было негде. К тому же Мэри ждала ребенка. «Американцы, которые ищут работу в Москве, обычно приходят в редакцию Moscow News – единственной англоязычной газеты на всю Россию», – рассказывали Беннет и Кеннелл (обе они писали материалы для этой газеты, но здесь об этом умолчали). «Вот и Джозеф туда отправился».

Джозеф обратился к «старейшей американской резидентке» (в которой нетрудно узнать Анну Луизу Стронг, основавшую и выпускавшую Moscow News). Та позвонила в типографию при газете и поинтересовалась: «Вам не нужен корректор? Конечно, вам нужен корректор! Товарищ Гордон полгода работал в Scott County Chronicle в Миссури».

Затем «старейшая резидентка» принялась подыскивать парочке жилье. «Собственно, это – одно из ее главных занятий в Москве. Она держит в уме целую кучу комнат, как репортер, выискивающий нужную новость. В голове у нее – множество планов: откуда выселить этого американского товарища и куда поселить вот этого, или какую комнату попридержать для кого-то еще». Она нашла им комнату – маленькую и убогую, но вроде бы подходящую. Так казалось до тех пор, пока приезжий не втискивался туда вместе с багажом и не разувался, не раздевался и не стелил себе на полу. Джозефу и Мэри пришлось отказаться от этой каморки: они не привыкли к коммунальным условиям, одновременно вдохновленным коммунистической идеологией и неизбежно возникшим из-за нехватки жилья в Москве.

Парочке подыскали другую комнату, но на этом их мытарства не закончились: они ведь готовились к рождению малыша. «Помнится, Мэри читала в Nation, что в Советском Союзе заботятся о молодых матерях и младенцах». Им удалось достать у американцев, живших в Москве, одеяла и разные другие полезные вещи; удалось найти койку для Мэри в больнице и даже удалось вовремя туда приехать – что казалось настоящим чудом в городе, где почти не было такси. Когда же родился малыш, молодые родители не могли купить ему молоко, у них не было теплой одежды на зиму. А потом их согнали с квартиры.

С неохотой эти двое, которым так хотелось остаться здесь, которым так нравилось сидеть на краешке коммунизма и держаться за руки, телеграфировали домой с просьбой прислать денег.

«Нам так хорошо здесь, – вздыхала Мэри. – Здесь надежда в людях! В Америке все так глупо. Там ничего не происходит. Мы не хотим возвращаться домой. Если бы не малыш…»

На деле большинство американских иммигрантов в Советском Союзе отнюдь не разделяли квазирелигиозного преклонения Джозефа и Мэри перед коммунизмом: тысячи людей приезжали просто ради рабочих мест, гарантированного заработка и соответствующего приличного бытового уровня. И все-таки почти всем заезжим иностранцам – от туристов до соискателей работы – любопытно было узнать о попытках создать масштабную альтернативу капитализму. Как отмечали Кеннелл и Беннет в другой статье для Mercury, вышедшей в апреле 1932 года, волна иммиграции из США, начавшаяся примерно в 1930 году, разительно отличалась от предыдущей волны.

Большевики больше не спрашивают: «Вы сочувствуете советской власти?» – и лишь потом, после раздумья: «А кто вы по специальности?» Теперь они ставят специальность на первое место, а потом назначают новичкам высоченные оклады в иностранной валюте и обеспечивают им жилищные условия лучше, чем у местного руководства» (по крайней мере, на словах)[275].

В 1930 году на XVI съезде ВКП(б) было решено принять на работу до сорока тысяч «иностранных инженеров, бригадиров и квалифицированных рабочих», чтобы они помогли выполнить задачи Первого пятилетнего плана. За первые восемь месяцев 1931 года в Амторг – советско-американское торговое агентство – поступило больше ста тысяч заявок от американцев, желавших эмигрировать; из них десяти тысячам были предложены рабочие места и выданы рабочие визы, а еще тысячи людей, искавших работу, приезжали по туристическим визам. Ходили слухи, что почти каждый, кто проведет в Москве хотя бы неделю, сможет устроиться на работу[276].

Хотя большинство промышленных рабочих и инженеров, приехавших в Советский Союз в начале 1930-х годов, составляли мужчины, приехали еще и сотни женщин без спутников-мужчин. В разделе статьи «Все они едут в Москву», называвшемся «Мученица с Юга», Кеннелл и Беннет рассказывали о Лоре – «высокой узкобедрой блондинке с нежным томным лицом и голубыми глазами с выжидательным выражением». Авторы встретили Лору на большевистском пикнике: «На ней была фиолетовая кофточка из джерси, придававшая теплый оттенок ее глазам, замысловатая шляпка без полей и очень тонкие, очень дорогие шифоновые чулки». Не слушая предупреждений – поберечь чулки, потому что в Москве таких точно нигде найти, – Лора пошла вслед за репортершей (в сандалиях на босу ногу) по подсолнуховому полю.

В ее раскрытых глазах читался легкий упрек.

«Да мне ничего не жалко. Вам не понять. Я так люблю Москву. Я тут как дома. Я на любую работу пойду – шить, мыть. А шью я хорошо. Сама себя обшиваю».

Услышав про шитье, в разговор вмешалась «старейшая резидентка» и предложила избавить Лору от финансовых затруднений при помощи вороха одежды, нуждавшейся в починке. Но несколько недель спустя «старейшая резидентка» сообщила, что девушка вернула одежду непочиненной. Эта, на первый взгляд, незадачливая бедняжка нашла себе заработок – уроки английского.