Тени Архонта

Хольфстенн окинул женщину взглядом с головы до скрещенных ног и с ответом не торопился. Затем легко усмехнулся и сказал:

— Ты знаешь, Данан, мужчинам больше нравится, когда женщины говорят им точно обратное, что их присутствие сводит с ума. — Его тон был до того показательно менторским, будто он был владельцем отличного борделя и читал наставления работницам. Встретившись с гномом взглядом, Данан покатилась со смеху.

Стенн наблюдал за её весельем с удовольствием — с каким всегда смотрят, как радуется близкий человек. Она не подарок, и не то, чтобы лидер, но без её упертости Дей и Борво уже бы давно опустили руки, может, даже — перемазанные соплями. И когда Данан, утирая несуществующие слезы смеха, успокоилась, Хольфстенн, почувствовав прилив необъяснимого участия, спросил:

— Дан, слушай, все нормально?

Женщина легко вскинула брови, и Стенн пояснил, чуть качнув головой в сторону, где наособицу сидел Жал:

— Уверена в том, что делаешь?

Данан, проследив взгляд гнома, с усмешкой пустила взгляд:

— Вообще нет. Но знаешь, я была уверена, что должна быть с Редом, это казалось мне таким очевидным! И к чему привело?

Выражение лица Хольфстенна сменилось до необъяснимого — так смотрят на своего ребенка, когда он впервые расстраивается до слез от того, что на самом-то деле является пустяком.

— Да-а-ан, — протянул Стенн почти ласково. — Но ведь ты не знаешь, как сложилось бы, если бы старина командор все еще был с нами?

Данан качнула головой: «Ничего не говори».

— Не знаю, но догадываюсь, что ты был прав, Хольфстенн. Ред был щитом, и я искала все самые надежные способы укрыться за ним, чтобы прямо наверняка.

Гном хмыкнул:

— Скажу тебе, как бывший завсегдатай парочки гномских таверн, в которых я несколько недель упивался до поросячьего визга: влюбленность — как алкоголь. Попробовав немного, ты расслабляешься, грусть и тревоги куда-то деваются сами собой. Ты ловишь это чувство и хочешь его продлить, выпивая следующую пинту эля. После второй мир уже почти неплох, и тебе начинает казаться, что хмель — это такое вкусное спасение от бед, страхов и еще какой погани. Ты пьешь дальше, потом еще и еще, и под конец прямо жадничаешь, пока все назад наружу не полезет.

Данан не удержалась:

— То-то ты все время с этой фляжкой не расстаешься.

Хольфстенн самодовольно хмыкнул, оценив выпад:

— Ну так я мазохист. И дурак к тому же. — И тут же взял прежний курс. — Потом, Данан, приходит утро, у тебя болит, горит и дерет абсолютно все. Даже шепот кажется ничем не меньшим, чем твой Поющая погибель, понимаешь? И ты точно знаешь, где лекарство. Принимаешь его снова, снова думаешь, что оно вполне ничего на вкус, и на следующий день опять страдаешь, до новой дозы. Так вот, порой в утро нового дня мы никак не можем перестать хвататься за то, что казалось нам спасением вчера вечером. Нам не хватает силы воли швырнуть пинту эля в стену и перетерпеть боль, и тогда мы сгниваем.

— И в такие моменты, если очень повезет, жизнь помогает сделать шаг, на который у нас не хватает смелости? — вставила Данан. — К этому ведешь?

Гном качнул зажаты кулаком: «Отлично».

— Это отрезвление, Данан. Оно всегда наступает медленно, спустя много времени после того, как последняя кружка хмеля все-таки была отброшена, и оно всегда болезненно до воя и слез. Но когда в башке проясняется, ты понимаешь, что на самом деле пойло вообще никогда не было вкусным. И ни разу, никого, ни от чего ни хрена не спасло.

За этим маленьким откровением Данан слышала огромную историю гнома, которого не знала. Но расспрашивать Хольфстенна чародейка не взялась: он заговорил об этом, толкуя о ней. Хотел бы рассказать о себе — рассказал бы. Возможно, время для его истории еще придет, и, если будет возможность, Данан обязательно послушает.

— Я не думала об этом так полно, если честно. Но, оглядываясь, стала чаще ловить себя на мысли, что, если бы я была Редгару в тот или иной момент прямо до зарезу неудобной и не ко времени, без перспектив именно для ордена, он бы не возился со мной.

— Поэтому ты выбрала его? — с насмешкой спросил Стенн, чуть качнув головой в сторону эльфа. — Он не возился с тобой совсем?

Данан разулыбалась широко и от того спрятала лицо за распущенными волосами.

— Я просто поняла, что, если надо расслабиться и забыться, то проще всего с ним. Я знала, что его не придется уговаривать, не придется трястись, как бы он не оттолкнул меня или не заявил на утро, что все это было ошибкой, и он больше никогда себе — и мне, заодно — такого не позволит. У него вообще нет совести, и мне не нужно нести за неё ответственность, за его душевное спокойствие и… — Данан осеклась, не желая говорить о Редгаре плохо, но все-таки нахрабрилась, — и самодовольство от собственной мнимой порядочности. Если подумать, я просто использую то, что есть, не усложняя себе жизнь.

Хольфстенн тихонечко присвистнул под нос. С одной стороны, такие откровения говорят, что Данан точно бы никогда не выбрала Дея. Надо же, даже тут Ред подгадил своему выкормышу! — усмехнулся гном мысленно. С другой, подобные откровения действительно говорят об отрезвлении. А с третьей…

Хольфстенн хлопнул Данан по спине на уровне плеча — негромко, чтобы не привлекать внимания остальных:

— Добро пожаловать в мужицкие будни наемника.

Данан хмыкнула:

— Мне до вас далеко.

— О, при твоем упорстве! — подначил Стенн. И добавил серьезней: — Ты же понимаешь, что именно сегодня вы решите, было это ошибкой или нет? — в интонациях мужчины так и не прозвучал вопрос.

— Я понимаю, что не откажусь от его близости, даже несмотря на то, что мне, как и Редгару в свое время, это кажется чертовски скверной затеей.

Хольфстенн удовлетворенно качнул головой и завалился немного назад, на выставленные позади руки:

— Все самые стоящие в жизни вещи всегда по началу кажутся скверной затеей.

Данан оглянулась на гнома с благодарностью и молчаливым признанием его превосходства в их отряде.

— Не одолжишь на глоточек? — спросила чародейка, взглядом указав на фляжку у гнома на поясе. Тот проследил взгляд и качнул головой.

— У тебя есть пойло получше, — хмыкнул в однозначном намеке на Жала. Данан отмахнулась, вставая.

— Ну тебя, бородатый. — Но, встав, поймала взгляд эльфа. Непроизвольно, словно примагниченная. Её улыбка, обращенная прежде к гному, изменилась, и Данан пошла к шатру. Она знала, что не выставит Жала, если он зайдет следом. Она знала, что не станет тащить его насильно и клянчить.

Больше никогда.

Сегодня сильно пораньше, чтобы не опоздать, как выходит в последние недели. Все еще в разъездах, и все еще приношу извинения за непунктуальность.

Приятного чтения! Остается одна глава:)

Жал мешкал. Он глядел на опустившийся полог чародейского шатра и мешкал, решаясь. Один раз всегда можно списать на случайность. А второй… второй — это уже закономерность, и эльф не был уверен, что ему хотелось ввязываться в таковую. С другой стороны, Данан вроде не заинтересована в нем лично, только в том, что он может быть с ней. А он, по счастливому стечению обстоятельств, может быть с ней, усмехнулся над собой эльф. В конец концов, неважно эльф ты или гном, и сколько тебе лет, если ты все еще способен быть мужчиной.

Он краем глаза видел, как недавно Данан говорила с гномом, и знал, что, если сейчас встретиться взглядом с Хольфстенном, прочтет там вполне однозначное напутствие. Поэтому эльф нарочно воздержался — ему не нужны помощники или советники, чтобы разобраться, что делать.

Он вскочил на ноги и, приблизившись, решительно откинул полог шатра. Шагнул внутрь, замер, глядя на Данан в упор. Та, не отводя ответного взора, отложила том магии Дома Чар, который успела схватить, просто чтобы занять руки и спрятаться за ним.

— Я сегодня сто раз сказала себе, что ты ненавидишь магов, и это безумие.

— Я сказал себе сегодня сто раз, особенно после того, что наболтал этот ублюдок Диармайд, что вообще-то пришел за вашими головами. И все еще мог бы их получить, при желании, а этот урод не в состоянии этого осознать!

Данан улыбнулась:

— Это неправильно, знаешь? — безо всякой убедительности спросила Данан. Жал качнул головой и пошел чародейке навстречу.

— У безумия нет правил, Данан.

Она сделала последний шаг навстречу сама, подняла голову и, не касаясь, выдохнула эльфу в губы:

— Совсем никаких.

Позже Жал, с трудом переводя дыхание, кое-как приподнялся на локти, немного освободив Данан от своего веса, и перекатился на спину. Чародейка вздохнула свободнее, так что плечи и спина сильно поднялись. Собравшись с силами, она тоже перевалилась — с живота на спину. Это оказалось для неё внове, и случившееся удовольствие чародейка переживала долго и тихо.

— Нам, — прохрипела она спустя несколько минут, — наверное, нужно что-то делать, чтобы избежать последствий.

— Нет, — успокоил эльф.

— Я знаю, что у смотрителей Пустоты всерьез снижена возможность иметь потомство, но все-таки.

— У меня снижена совсем, — признал Жал. — Я… частично помню, что со мной было до Гадюк. — Данан попыталась напрячься на этих словах, но ей с трудом удалось просто сосредоточить внимание. Наверное, эльф знал, что в настолько разморенном состоянии она будет не в силах слушать внимательно, и потому выбрал подобный момент для откровений. — Просто не помню — как долго. Я был рабом и, если хочешь знать, не только чистил портки и участвовал в магических экспериментах своих хозяев. Любой на моем месте подох бы от бордельных хвороб, но амнирит стерилизует, как лезвие кастрата, — невесело усмехнулся Жал, объясняя все.

Данан молчала: и так понятно, почему Жал ненавидит колдунов. Бесконечные обвинения Дея в том, что эльф — амниритовый монстр, только драконят его. Он ведь не сам это выбрал.

— Ты в самом деле не помнишь, сколько времени ты такой?

Жал покосился на Данан с укором: «Ненавижу болтливых баб в постели!» — сверкнуло в его глазах. Но эльф подавил вспышку гнева: не эта чародейка сделала его таким, он мог бы потрудиться ответить.

— В моей голове всполохами существует несколько этапов жизни в рабстве. Какой из них первый, и как я вообще оказался в… там, — он скрыл непреднамеренно, словно само воспоминание о вековом заточении вызывало в нем чудовищную боль и отторжение. Оно и понятно, — я не знаю. От меня ждали и требовали кошмарных вещей, Данан, временами я отказывался, меня били, кажется, в том числе, какими-то заклятьями, из-за которых у меня клочками вылетала память. Из последнего помню, что после очередного эксперимента мне дали какой-то приказ, который я уже не слушал. Как только сняли ошейник, я убил хозяина и всех его домочадцев.

— Ошейник? — ужаснулась Данан. И тут же, сообразив, ответила сама: — Ордовир, верно?

Она не видела, как эльф кивнул, но чувствовала его движение.

— Меня поймали власти, пытали и… — Он замолчал, напряженно просматривая картины из омута памяти, которые стойко пытался забыть.

— Почему тебя не убили? — прямо спросила Данан.

— Потому что в этом не было выгоды, — глухо отозвался Жал. — Меня вместе с парой ошейников продали эйтианцам, как идеального убийцу, вроде как даже за безумные деньги. Ордовир сегодня нечасто встретишь, но благодаря прежним хозяевам у Эйтианских Гадюк он был, и они могли мной управлять. Да и я, честно сказать, не особо сопротивлялся. Я отработал свою стоимость в первые десять лет, но обнаружил, что мне там, в общем-то и неплохо. Поверь, то, чем промышляют убийцы и головорезы — воплощение самой благочестивой морали против того, что вытворяют колдуны и жрецы церкви Митриас. Мы, по крайней мере, не пытаемся контролировать все и вся.