Омут

Глава 12. История знахарки

Вера не могла иметь детей.

Но не сдавалась: ходила по больницам, одинаково рьяно следовала предписаниям врачей и народным советам из старых книг. Муж грозил разводом, а потом по работе уехал во Францию, да там и остался, но жену к себе не позвал. Вера впала в депрессию, стала таять на глазах. Бледная и худенькая сама по себе, в эти месяцы она стала совсем прозрачной. Просто подняться с кровати теперь казалось ей целым делом, а о занятиях с подопечными собаками не хотелось даже и думать. Все вдруг стало ненужным, не хватало сил даже на любимого пуделя — братьев-лабрадоров тогда еще не было, Вера завела их после, когда закончился недолгий собачий век верного кудрявого друга.

Приходилось Глафире ездить к дочери после работы и выгуливать пуделька. С каждым визитом она отмечала, что Вере становится хуже. Нужно было спасать. Но единственным лекарством для нее мог бы стать недостижимый ребенок.

Когда о чем-то постоянно думаешь, то начинаешь видеть намеки судьбы. Так Глафира случайно узнала о местной бабке-шептунье. Сама уже не помнила, где о ней услышала. Может, омут внутри стал так велик, что подсказку нашушукали бесы?

В общем, собралась Глафира и поехала к знахарке в деревню. Нашла ее дом — местные подсказали, но при этом смотрели на приезжую как-то нехорошо, не по-доброму. Да Глафира и сама не знала, правильно ли поступает, но больше не могла видеть страдания дочери.

Была зима, на улице стоял холод собачий. Дом бабки-шептуньи казался необитаемым, но дверь в сени легко подалась. В сумрачном помещении пахло сухой травой и морозом. Глафира постучалась во внутреннюю дверь, но не услышала ответа. Немного помявшись, она все-таки вошла в горницу.

Изба внутри выглядела так традиционно, по-русски, что Глафире показалось, будто она попала в краеведческий музей. В своей болоньевой куртке и сапогах из кожзама она вдруг почувствовала себя здесь неуместно.

Знахарка лежала под горой лоскутных одеял. Лицо ее, сморщенное, словно перезимовавшая в погребе картофелина, было местами покрыто чем-то вроде нежного пушка плесени. Глафира сглотнула комок тошноты и поздоровалась. Слова вырвались из ее пересохшего горла, шурша, как пенопласт.

Знахарка окинула гостью тусклым, почти бессмысленным взглядом, но обратилась к ней на удивление здраво:

— Ну проходи, коли пожаловала. За помощью ведь? Умираю я, но на тебя сил хватит. — И вдруг закомандовала: — Наколи дров, затопи печь, завари чай, приготовь еды да приберись тут.

Глафира не надеялась на такую сговорчивость бабки, думала, что умолять придется. И хотя на ворох дел она тоже не рассчитывала, однако с радостью сбегала до местного магазина, где прикупила яиц, хлеба, молока. Дрова Глафира колоть не умела, но нашла немного поленьев в дровянике — на топку хватило. С теплым печным духом в избе оттаял и смрад, но Глафира уже взялась за веник, распустила в ведре горячей воды хозяйственное мыло и принялась за уборку.

Тут и чайник вскипел, пришелица заварила крепкого черного чая, добавила сахар, размешала и протянула старухе, но та отвела чашку рукой:

— Больше чая сделай и поставь остывать, это не для меня, а для родича.

И кивнула на трехлитровую банку под столом. Наклонившись, Глафира увидела в мутной жидкости чайный гриб.

После уборки она приготовила омлет в чугунной сковороде и накормила старуху. Затем вытащила из банки залежавшийся гриб, помыла его, залила новым сладким чаем. Напиток в банке уже пах уксусом, поэтому она просто вылила его.

— Приходи через неделю. Сваришь суп из того, что летает, плавает и растет, — сказала только старуха на всю ее помощь.

Уезжала Глафира с тяжелым сердцем, успокаивая себя, что помогла немощной женщине. Но крохотная надежда все-таки оставалась, ведь бабка-шептунья велела приходить снова.

Ровно через неделю, в тот же самый час Глафира вновь была у старухи.

И все повторилось. Но она этого и ждала. Прихватив из дома большую хозяйственную сумку, Глафира по пути спешно набила ее дровами из встретившейся чужой поленницы. В рюкзаке лежали продукты для супа: куриные крылышки, хвост трески, несколько картофелин, морковь, луковица и подвядший пучок укропа. Глафира надеялась, что правильно поняла старуху.

Она опять убралась в доме, поухаживала за чайным грибом, сварила суп и накормила бабку-шептунью. Напоследок та попросила помыть ей ноги и подстричь ногти. Она выпростала из-под одеял бледные, похожие на стебли проросшей картошки ноги в невозможно грязных носках. Это было уж слишком! Глафира хотела возмутиться, но потом решила, что знахарка, как в сказках, испытывает ее.

Делать нечего: преодолевая отвращение, она стянула с худых ног старухи ветхие, распадающиеся на петли носки. Ступни ведьмы сопрели, воняли гнильем, а ногти были крепкие, желтые и ужасно длинные, почти уже вросшие в подушечки пальцев.

— Только воду не выливай и ногти не выкидывай, — приказала бабка-шептунья, и Глафира, сделав ведьме педикюр, прилежно собрала ее когти на газетку.

Про себя она подумала, что если бабка и сегодня не поможет ей, то больше она не придет — хватит с нее испытаний. Уж лучше ухаживать за собственной дочерью, чем за чужой старухой.

Но тут знахарка слезла с постели, тяжело подковыляла к буфету и достала майонезную банку с чем-то похожим на сырое тесто и крошечный, с полпальца, красный шерстяной мешочек. Все это она протянула просительнице. Потом извлекла из кармана вязаной кофты сложенный в несколько раз листок бумаги и тоже вручила ей.

Глафира развязала тесемки мешочка, там лежало сосновое семечко — зернышко с одним коричневым, похожим на стрекозиное крылышком.

— Пусть испечет пирог желаний и съест, — сказала бабка-шептунья. — Памятку я тебе дала.

Глафира кивнула.

— За калитку как выйдешь, вылей ведро с грязной водой, само его у калитки оставь, в следующий раз занесешь. А пока до остановки будешь идти, кидай ногти, чтобы следы скрыть. И приходи снова через неделю.

Выйдя из ведьминого дома, Глафира сделала все, как велела старуха, а пока ехала домой, прочитала бумажку с памяткой. Сверху корявым почерком было выведено: «Пирог желаний», а дальше шел сам рецепт.

Пирог этот печь можно было лишь раз в жизни, проговорив про себя сокровенную мечту. Готовилось тесто целых шесть дней, но из совершенно простых продуктов, да и само приготовление было легким, только долгим. В первый день в закваску добавлялось молоко, мука и сахар, на следующий день тесто отдыхало, требовалось только помешивать, потом снова шло добавление ингредиентов. В общем, ничего сложного, главное — соблюдать режим «труда и отдыха», дни подсыпок и дни помешивания. На шестой день нужно было разросшуюся закваску разделить на четыре части. Три из них раздать хорошим людям, а из четвертой замесить сам пирог желания, положить в него семечко, испечь и съесть обязательно в одиночестве. Резать пирог было нельзя, только разламывать.