Корсар

XXVI

— Значит, башни будут приводиться в действие посредством электричества?

— Да, до тех пор, пока моторы могут двигаться. В случае аварии мы перейдем на гидравлическое управление и в крайнем случае — на ручное. Таков приказ.

— Будем почтительно повиноваться.

И виконт Хирата Такамори, отдав честь сначала по военной дисциплине, приложив пальцы к козырьку фуражки, поклонился затем по обряду самураев и даймио, согнув туловище под прямым углом и приложив ладони к коленям.

— Теперь разрешите мне удалиться.

Он направился к выходу. Маркиз Иорисака Садао задержал его:

— Хирата, вы не очень торопитесь? Еще нет двенадцати часов. Побеседуем немного?

Хирата развернул веер, который он носил в рукаве:

— Иорисака, вы оказываете мне большую честь. Поистине, я не смел злоупотреблять вашим временем: такова была причина моей скромности. Но я польщен вашим снисхождением. Скажите же мне, что вы думаете об этом мелком дожде, похожем на расстаявший туман? Не думаете ли вы, что он может повредить нам во время сражения?

Маркиз Иорисака рассеянно поглядел на туманное и бурное море:

— Возможно… — промолвил он.

Потом внезапно круто повернулся лицом к собеседнику:

— Хирата, простите мою невежливость: я хотел бы задать вам один вопрос.

— Удостойте сделать это;.. — отвечал Хирата.

Он закрыл свой веер и наклонил голову вперед, как бы для того, чтобы лучше прислушаться к словам маркиза. Маркиз Иорисака заговорил медленно, очень серьезным и откровенным тоном:

— Позвольте мне сперва напомнить вам: наши семьи хоть и неоднократно враждовали в древние века, но еще чаще сражались бок о бок во время гражданских или внешних войн. Еще недавно — я говорю об эпохе Великой Перемены — отцы наши вместе взялись за оружие, чтобы восстановить во всем его блеске могущество империи. И хотя потом это воинское братство нарушилось, во время событий при Кумамото[37], все же кровь, пролитая в эти славные дни, не помешала нам двенадцать лет спустя подружиться, с того самого дня, как мы одновременно поступили на службу к императору.

— Пролитая кровь, Иорисака, если только она не взывает к отмщению, всегда скрепляет союз двух домов, свято соблюдающих «Бушидо».

— Это так. И мы были с вами, Хирата, подобны двум пальцам на одной руке. Но теперь, мне кажется, что это больше не так. Ошибаюсь я или нет?.. Я заклинаю вас открыть мне ваши чувства без стеснения.

Виконт Хирата поднял голову.

— Это так, — просто сказал он.

— Ваша искренность драгоценна для меня, — невозмутимо продолжал маркиз Иорисака. — Простите же мне, если я на нее отвечу вам подобной же искренностью. Хотя при всех обстоятельствах вы продолжали выказывать мне внимание, которого я недостоин, хотя никто не мог бы заподозрить ни в ваших словах, ни в вашем поведении этого охлаждения нашей дружбы, мне невозможно выносить дальше даже тайного унижения. Поэтому я решил сегодня же с этим покончить. И я прошу вас почтительно объяснить мне, в чем я провинился перед вами. Вот мой вопрос.

Они пристально смотрели друг другу в глаза, оба неподвижные, стоя одни посреди юта, заливаемого дождем и брызгами.

Над головами их два орудия простирали свои огромные дула. А вокруг стонало и ревело море, жестоко бичуемое ветром, и вздымало валы свои.

Виконт Хирата ответил еще медленнее, чем говорил маркиз Иорисака:

— Иорисака, у нас — общие воспоминания. Будьте уверены, что они не изгладились из моей памяти… Но разрешите мне в свою очередь кое о чем напомнить вам… Вы упомянули о Великой Перемене. Точно, в эту славную эпоху, начало эры Меджи, ваш клан и мой вместе обнажили мечи за Микадо против Шогуна. Но не забыли ли вы первой причины этой борьбы?.. Дело шло не о верности династии. Ни один Шогун никогда не узурпировал существенных прав божественных императоров, сынов богини Солнца[38]. А в течение семисот лет слабую волю Микадо подчиняли своей сильной воле принцы Фудживара, Таира, Минамото, Ходжо, Ашикага, Токугава. Что же такое произошло, что вдруг столько благородных людей решили разрушить семивековые установления?.. А вот что было, Иорисака: за пять лет до этого черные корабли, пришедшие из Европы, бомбардировали Кагошиму, и Шогун вместо того, чтобы сражаться, заключил позорный мир. Такова была истинная причина. Япония съела оскорбление, но не запила его местью, и тогда она, как один человек, поднялась против Шогуна, десять тысяч раз повторяя крик: «Смерть иностранцам!.. Смерть иностранцам!» Так кричали наши предки, Иорисака. Это кричали они на поле битвы, пока Микадо не был восстановлен во всем своем первоначальном могуществе. Это кричали и мои предки. Это кричали они еще в красный день Кумамото, когда, в негодовании на новую власть, такую же ничтожную, как и старая, они пошли за Сайго, обещавшим им смыть общий позор победой или смертью. И этот клич повторяю я еще и теперь. Потому что я — законный наследник этих трупов. Их погребальные таблички никогда не расстаются со мной, они зашиты в моем кушаке. Вот уже тридцать лет, что я живу на свете, я живу одной надеждой: воздать этим табличкам должное возлиянием крови. И вот час настал! Иорисака, простите мне эту длинную речь. Я не сомневаюсь, однако, что она вполне удовлетворила вас. Вы ни в чем передо мной не провинились… Да и что в сущности может для вас значить мнение какого-то ничтожного даймио, лишенного всякого разума?.. Но я открыл вам мое сердце, и вы читали в нем, как в книге, напечатанной прекрасными, очень четкими китайскими знаками. Я ненавижу иностранца всеми силами души. Вы раньше также ненавидели его, теперь вы его полюбили. Разве вы не переняли постепенно всех его нравов, вкусов, идей, самого языка, наконец, на котором вы без конца разговариваете с этим английским шпионом, нашим так называемым союзником?..

Я далек от дерзости, порицать вас. Все, что вы делаете, несомненно, так и следует делать… Но наши противоположные чувства вырыли между нами пропасть, и заполнить эту пропасть не смогло бы ничто.

Виконт Хирата умолк. Маркиз Иорисака не сразу ответил ему. Он выслушал до конца, не моргнув глазом, не отведя ни на минуту взгляда. В конце концов, после долгой паузы он быстрым движением руки обвел весь горизонт к югу, утопавший в тумане и дыме, и небрежным тоном спросил:

— Хирата, вы ничего там не видите?.. Если я не ошибаюсь, уже звонили 12 склянок… Да. В таком случае эти вертикальные облака не что иное, как дым из русских труб… Вот и иностранец, Хирата, иностранец, которого, по-вашему, вы так сильно ненавидите.

Он улыбался. Его полузакрытые веки суживали его глаза и превращали их в две черные косые щелки.

— Иностранец, которого, по-вашему, вы так сильно ненавидите… Кстати, Хирата… вы ознакомились с секретными приказами?.. Тактика странно изменилась — не находите ли вы?.. Особенно во всем, что касается артиллерии…

— Да.

— Да… странно изменилась… Не будет такого распределения огня, как раньше, огонь будет сосредоточен на головном корабле неприятельской колонны… Кроме того, чтобы застраховать себя от разных несчастных случаев с передачей, отдельным группам предоставлена широкая автономия. Попытка очень рискованна. Может быть, мы и не пошли бы на нее, если бы не сведения из европейских источников — именно английских — не убедили адмирала, что наш риск почти, наверное, обеспечит нам победу. А знаете, кто добыл все эти сведения, Хирата? Кто добился или украл их, силой или хитростью, смело, терпеливо, с большим трудом?.. Я, Хирата! Может быть, вы и ненавидите иностранца так сильно, как вы говорите… Может быть, также, что я люблю его так, как вы думаете. Но может быть также и то, что подобный вам враг для него менее опасен, чем такой друг, как я.

Виконт Хирата нахмурил брови.

— Иорисака, — сказал он, — глупость моя так велика, что, очевидно, я не сумел заставить вас понять истинный смысл моих слов. Конечно, для русского флота вы противник гораздо более опасный, чем я. И никогда мне и в голову не приходило, что вы не исполняете своего долга и не служите с великой пользой намерениям императора. Но вы похожи на искусного фехтмейстера, который убивает, хотя без промаха, но и без гнева… Я буду сегодня убивать хуже вас… Но я буду убивать с опьянением… И моя ярость не может подружиться с вашим равнодушием.

Маркиз Иорисака скрестил руки на груди.

— Неужели же вы думаете, — сказал он почти шепотом, — неужели же вы думаете, что мое равнодушие — не маска, под которой бушует ненависть, может быть, яростнее вашей?.. Хирата, я думал, что ваши глаза умеют лучше видеть…

На этот раз обычное спокойствие покинуло маркиза Иорисака.

— Я думал, что ваши глаза умеют читать в моей душе. Мое ненастоящее лицо было только для европейцев.

Но оно обмануло вас, вас, благородного японца!.. Виконт Хирата, ваши предки пали под Кумамото, и вы помните их и благоговейно храните их погребальные таблички. Но неужели вы не поняли урока, который они вам дали своим поражением и своей смертью?.. Урока терпения и осторожности?.. Урока хитрости?.. Прошли времена, когда битвы выигрывались просто ударами мечей… Чтобы победить иностранца, мы с вами начали ходить в школу. Но наука, которой мы там учились, немногого стоила… Кроме того, мы плохо учились… Наши японские мозги не усваивали европейского способа обучения. И я быстро понял необходимость приобрести сперва европейские мозги — чего бы это нам ни стоило. Я взялся за это… и, может быть, мне это и удалось… не без труда, не без страдания… Но это было нужно для освобождения, для величия империи. Говорю вам, Хирата, десять тысяч раз приходилось мне краснеть от стыда, что для лучшего подражания западной душе мне надо было забывать самые основные правила воспитания даймио. Но я вспоминал тогда больных, которых врачи посылают в грязевые ванны и которые выходят из них излеченными и сильными. Я выхожу сегодня из моей грязи. Я выхожу излеченным от моей былой слабости и достаточно сильным для предстоящей битвы. И я ни о чем не жалею. Но я не ожидал, что, когда исполню свою задачу, мне придется выносить презрение моего прежнего друга.

Глаза виконта Хирата блеснули, и голос зазвучал суше:

— Я уже сказал вам, Иорисака, что о презрении и речи быть не может. Беру на себя чрезвычайную смелость повторить вам это. Я высоко ценю патриотические чувства, руководившие вами. Но вы сами только что сказали, что ваш мозг перестал быть японским, чтобы сделаться европейским. Мой мозг — это грубый мозг, — никогда не сможет сравниться с вашим. Таким образом, чтобы понять друг друга, нам нужно будет делать усилие, которое ни к чему не приведет… А теперь — так как все сказано — не кажется ли вам, что излишне дальше говорить об этом…

— Еще одно слово, — сказал Иорисака Садао. — Осмелюсь вам задать второй и последний вопрос. Хирата, сейчас, здесь, в Цусимском проливе, мы одержим великую победу. Что бы вы предпочли: чтобы эта победа стала поражением, но зато сегодняшние японцы остались бы совершенно такими же, как во времена Кумамото?

— Я слишком невежествен, чтобы ответить вам как подобает, — сказал Хирата Такамори. — Но позвольте смиренно мне в свою очередь спросить вас: убеждены ли вы в том, что мы одержим победу? А если мы будем разбиты… представляете ли вы себе, какими именами нас будет называть тогда Европа, та самая Европа, которую мы бесцельно и смешно обокрали?..