Корсар

Х

Темной ночью флибустьеры молча подошли вплотную к первым палисадам. Порывистый ветер, сухой и жгучий, играл деревьями и высокой травой. Легкий топот идущего войска сливался с их шелестом и до того в нем терялся, что ни один из пяти-шести десятков испанских часовых, стоявших на валу, ни о чем еще не догадывался.

Теперь Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, шедший, как и следовало, во главе своих солдат, остановился, увидев, что подошел на нужное расстояние, чтобы начать выполнение своего боевого плана. По его команде, почти беззвучно произнесенной, пятьдесят авантюристов, выбранных среди самых метких стрелков, стали заряжать свои мушкеты, но странным способом: вместо пули, каждый вкладывал одну из имевшихся у него стрел, привязав предварительно к камню этой стрелы полную горсть пушистого хлопка, которым были набиты их карманы, после чего все вместе высекли огонь, подожгли эту горсть хлопка, нацелились на верхушку укрепления и все, как один, выпустили свои пятьдесят зарядов. В тот же миг пятьдесят огненных черт прорезали ночную тьму. Одни вонзились в гауптвахты, караулки, будки и всякие другие легкие бараки, там и сям размещенные на бастионах и куртинах; другие били дальше и сильнее, попадая в самый город. И тотчас же занялось множество пожаров, повсюду, куда попадали эти адские головни.

— Что я говорил? — громко вскричал гордый Тома.

Общий клич раздался в ответ. Не надо было больше прятаться и молчать: жаркий ветер раздувал огонь, охватывающий все вокруг; по пылающему валу бегали куда попало ослепленные ярким светом испанцы; и флибустьерам уже нечего было опасаться. По эту сторону рва часовые, приставленные к казематам и к парапетам, также начинали волноваться и стали отступать к эскарну. Их превосходно было видно, так как их черные силуэты отчетливо выделялись на фоне пылающей крепости, и было на редкость приятно подстреливать их в ту самую минуту, когда они появлялись на откосе, готовые соскочить с контр-эскарна, крича благим матом, чтобы им открыли ход в канонир. Тут флибустьеры славно поработали мушкетами. Не прошло и четверти часа, как не осталось в живых ни одного врага вне городской стены. Увидев это, Тома закричал изо всех сил:

— Братья Побережья, вперед! На приступ!

И снова армия ответила торжествующим кличем единодушно:

— Ягненок! Ягненок! Ягненок!.. Вперед! Братья Побережья! На приступ! На приступ!

Они двинулись…

Укрепленный пояс был захвачен с первого же натиска, осаждающие взбирались один на другого по живой лестнице быстрее, чем мы с вами успели бы сделать глоток воды. Потом авантюристы, устремившись все сразу за Тома, командующим, Лореданом, проводником, дико помчались среди огня, крови, обломков, трупов с развороченными кишками и мозгами, в уже наполовину завоеванный город.

Через час все было кончено. Почти без боя шесть или семь построек: казармы, оружейные склады, ратуша, которую кастильцы называли ayuntamiento, книжная лавка, переполненная лишним хламом, разные склады и всякие мастерские — все это было основательно поджарено по благоразумному совету Венецианца. Ни один укрепленный монастырь не преградил им дорогу. И в самом конце длинного ночного пути по тридцати переулкам, извилистее любого тупика Сен-Мало, армия, наконец, уперлась в закрытые ворота, за которыми находился ров с поднятым откидным мостом. По ту сторону, во мраке, высилась стена барбакана[61]. Ни ворота, ни ров не задержали флибустьеров. Тридцать солдат, найденные в барбакане, были повешены, для примера, и армия кинулась дальше. От барбакана к замку вел ступенчатый подъем, по которому быстро вскарабкались; и не успели растерявшиеся защитники опустить решетку, как уже Тома первым бросился в укрепление и заработал саблей. И враги опять разбежались. Тогда вся армия присоединилась к своему начальнику, который, по обыкновению, не получил ни малейшей царапины. И казалось, они в самом деле победили. Большая часть крепости была захвачена. Плацдарм был свободен и беззащитен.

Оставалось только раскусить и проглотить редут в качестве десерта к этому знатному ужину, так быстро и прожорливо истребленному…

Тогда Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, обтерев о штаны свои руки, красные от вражеской крови, повернулся вдруг к своим, разыскивая взглядом английского флибустьера Краснобородого.

— Брат Бонни, — сказал он, заметив его, и голос его звучал хрипло, как у пьяного. — Брат Бонни, женщина здесь?

— Ну да, провались я на этом месте! — выругался флибустьер.

В тот же миг два черных невольника вышли вперед, таща за нежные связанные и скрученные руки женщину, о которой шла речь, Хуану.

По приказанию командующего пленница сопровождала армию в течение всего штурма. Таким образом, она собственными глазами видела победу авантюристов, поражение испанцев, словом, весь разгром, развал и гибель этого города — почти родного ей города, который она так часто и с такой гордостью превозносила, который она считала навеки неприступным, — этого города, который триста босяков, триста разбойников… взяли и завоевали, проглотили — без боя, на ходу, шутя.

И в то время, как черные невольники, приставленные к ней, подталкивали ее или переносили от одного препятствия к другому, среди стольких горящих зданий, стольких нагромождений человеческих трупов; в то время, как она не переставала видеть во главе этих неотразимых флибустьеров того страшного человека, который их вел, Хуана, разбитая от усталости, полумертвая от ужаса, чувствовала, как мало-помалу ее покидает все ее былое мужество и вся ее кичливая гордость, и она становилась жалкой, безжизненной вещью, бессильной и безвольной, почти бесчувственной…

Среди обширной палаты, расположенной перед плацдармом, в толпу окровавленных и ужасных авантюристов, к ногам начальника бросили негры эту безжизненную вещь, Хуану. Она не издала ни стона, ни крика. Обессиленная, она не двигалась с места, устремив на Тома Трюбле расширенные и тусклые глаза. Тот, еще опьяненный битвой и торжеством, пошел прямо на нее и придвинулся вплотную.

— О! — зарычал он. — Вот и ты, девственница! Ладно! Знаешь ты, где сейчас находишься? Полно! Не ломай голову! Я сам тебе скажу: ты в Сиудад-Реале Новой Гренады, в Сиудад-Реале, который я взял, ты в замке Сиудад-Реаля! Гляди: вот плацдарм, вот редут! Гляди, гляди же! Мавританская колдунья! Там, в этом редуте, укрылись твои отец, брат, жених, еще живые; и ты знаешь, что мне известны имена всех троих. Теперь смотри сюда! Сюда! На перила этого балкона! Здесь я сейчас повешу жениха, брата и отца! Клянусь Богом, который тому свидетель, клянусь Богоматерью Больших Ворот, удостоившей меня победы, и клянусь Равелинским Христом!

Он повернулся к своим флибустьерам, слушавшим его с большим изумлением:

— А теперь, Богу хвала! Братья Побережья, вперед! На редут! Все ступайте за мной, до самого конца.

Он схватил веревку, которой были связаны руки пленницы. И, увлекая ее сам, бросился на плацдарм, с саблей наголо.

Как ни мало времени потеряли таким образом, в разговорах, неприятель поторопился использовать эту задержку. Ворота редута были теперь открыты. И в то время, как флибустьеры, выскочив из первой половины крепости, бросились, наконец, на плацдарм, бегом направляясь к этим воротам, оттуда вырвался вдруг, ринулся им навстречу отряд. Разразилась сильнейшая мушкетная стрельба, огонь извергали все окрестные бойницы, все амбразуры, все зубцы. Армия Тома, не успев даже ответить, потеряла тут больше народа, чем за все время с начала приступа крепостного вала. Мгновенно завязалась отчаянная борьба. На пороге редута появился старый вельможа, гордого вида, одетый в черный бархат, очевидно, немощный или увечный, несомый в кресле двумя лакеями; громко восклицая, он воодушевлял своих солдат на борьбу. Все они с чрезвычайным подъемом старались изо всех сил. И если бы не бесподобное мужество флибустьеров и их несравненное умение владеть оружием, эти испанцы, наверное, одержали бы верх.

Но, едва опомнившись, Тома и его флибустьеры быстро начали одолевать защитников. Пока у них падал один, шесть врагов валились наземь. И теперь, когда все перемешалось, мушкетеры, стрелявшие сверху, прекратили огонь, боясь задеть своих же соотечественников. Краснобородый, уроженец Дьеппа и авантюрист с Олерона, нещадно колотя направо и налево и рассекая толпу испанцев, уже достигли ворот редута и уцепились за них, чтобы их нельзя было захлопнуть. Мэри Рэкэм, которая дралась еще яростнее, чем мужчины, подскочила к старому вельможе, сидевшему в кресле, и пронзила его свирепым ударом шпаги. Это был сам губернатор Сиудад-Реаля, дон Фелипе Гарсиа. И, видя его мертвым, остальные потеряли мужество. Многие побросали оружие, взывая к милости и пощаде, между тем как другие разбегались во все стороны, впрочем, без особой надежды на спасение.

Тогда победители-флибустьеры стали входить в самый редут. Большинство бросилось на приступ верхних этажей, взбегая по лестнице, взламывая двери и транки, обходя сзади сидевших за амбразурами и бойницами, убивая на ходу и устремляясь дальше. Лоредан-Венецианец, самый ловкий и самый проворный из всех, первый достиг площадки, над которой развевалось королевское знамя Кас-тильи, и, сорвав его, водрузил на его место белый флаг, флаг Флибусты, который он намеренно захватил, обернув его вокруг себя в виде пояса; флаг, который вся армия, едва его увидела, встретила долгим победным кличем. Впрочем, несколько флибустьеров, отделившись от товарищей, остались в нижних этажах, а иным пришла даже мысль спуститься в подземелье. Повсюду перекрещивалось множество сводчатых ходов, со множеством окованных железом дверей. За некоторыми из этих дверей, когда их взломали, оказалось немало врагов — солдат и милиционеров, которые здесь укрылись и не оказали большого сопротивления. Так, сверху донизу, редут переходил в руки авантюристов, и повсюду слышались одни жалобы и мольбы, сменившие недавние воинственные призывы.

Тома Трюбле, несколько стесненный в движениях своей пленницей, которую он все еще волочил за собой, поднялся только в первые этажи и сейчас же остановился, как только ему представилась возможность немедленного боя. Ступеней на пятьдесят выше плацдарма виднелось довольно обширное помещение в виде площадки; сюда выходили три двухстворчатые двери, которые, очевидно, вели в важные комнаты. Увидев это, Тома Трюбле бросился вперед.

Плечом и кулаком он толкнулся в среднюю дверь. Она не поддалась. Это была тяжелая дверь из толстого дуба, сколоченная большими гвоздями. Тома отступил на шаг, озираясь в поисках чего-нибудь вроде шарапа. Ничего не находилось. Но по стенам висели военные трофеи, и среди них было несколько абордажных топоров. В это же время черные невольники, приставленные охранять Хуану, не пожелав ее покинуть даже после того, как Тома лично взялся за нее, подошли к нему, ожидая распоряжения своего господина. Движением руки он приказал им подать ему один из трофейных топоров и вооружиться самим. После чего они все вместе ринулись на непокорную дверь, которая на этот раз не выдержала и разлетелась на куски.