Корсар

XXIX

Вы думаете, что он обманут вами: если он притворяется обманутым — кто более обманут — он или вы?..

— Четыре тысячи четыреста метров.

Маркиз Иорисака, пристально всматривавшийся в дальномер, даже не обернулся на стук входного трапа. Герберт Ферган вошел и, чтобы не мешать орудийной прислуге, стоял на самом трапе, не шевелясь и молча.

— Четыре тысячи двести…

Одновременно загремели оба гигантских орудия. Ферган, застигнутый врасплох, зашатался, точно раненый, и ухватился за стенку…

— Четыре тысячи…

После получасовой битвы ничто не изменилось здесь, ничто, если не считать одного из людей — только что еще жившего и теперь уже мертвого. Его труп лежал на стальном полу с размозженной головой. Заводной ключ, сорвавшийся со своего крюка от сотрясения, вызванного попаданием снаряда, размозжил ему голову… Привычные к виду крови, товарищи его только вылили ведро воды на красные останки, чтобы не скользить. И сражение продолжалось, как будто бы ничего не произошло — холодно, безмолвно, упорно.

— Четыре тысячи триста…

Однако сигнальная доска больше не функционировала, и башня — изолированная и автономная — должна была биться наобум, втемную… Иорисака Садао считал себя еще крайне счастливым, имея, как последнюю тетиву на луке свой дальномер, позволявший ему хоть как-то различать сквозь дым и туман изменения дистанции и перемены целика…

— Четыре тысячи пять…

Опять раздался двойной взрыв… Уже не застигнутый врасплох на этот раз, Герберт Ферган наклонился вперед и заглянул в кольцеобразное отверстие амбразуры. Вдали, очень далеко, вырисовываясь как китайские тени на сияющем горизонте, виднелся силуэт русского броненосца — уже изрешеченный щит… Перед ним поднимались то и дело столбы воды, от недолетов. Ферган различил два таких столба выше других и сообразил, что это были снаряды с их башни, которые тоже не долетели.

— Отлично!.. — пробормотал он. — Русские удирают — с них довольно!

И тут же подумал, что установка прицела теперь становится трудной: боевой рубки больше нет, офицера дальномерщика больше не существует — скверные условия, чтобы получить хороший «процент» в момент, выбранный неприятелем для того, чтобы быстро покинуть поле сражения. А неприятель удалялся — это было вне всякого сомнения. В отверстие амбразуры Ферган ясно видел, как головной броненосец изменял курс. Он держал в тыл японцам, надеясь, несомненно, обойти его и скрыться беспрепятственно благодаря туману, все еще державшемуся на море. Но уже Того, мешая маневру противника, сам сворачивал влево. И «Никко», подчиняясь приказу адмирала, вошел в кильватер «Миказы».

— Отбой… Башня влево!

Русские броненосцы находились по обеим сторонам арьергарда. Приходилось сражаться с левого борта. Все условия стрельбы стали совершенно другими.

— Э!..

Двое людей, бросив орудия, кинулись вперед к посту командующего офицера. Ферган инстинктивно кинулся за ними.

Маркиз Иорисака Садао соскользнул на землю — тихо, без крика, без стона.

Но из его страшной раны — в плечо — лились такие потоки крови, что его желтое лицо сразу стало принимать зеленоватый оттенок. Осколок снаряда, очевидно, залетел в одно из отверстий колпака — причем в башне никто ничего не слыхал из-за адского грохота, царившего кругом.

Матросы с помощью Фергана, положили своего командира на пол между двумя орудиями. Он был еще жив. Сделал знак, потом сказал очень тихо, но повелительно:

— На посты…

Матросы повиновались. Ферган остался лицом к лицу с умирающим.

И тут произошла странная вещь.

Немедленно подбежал старшина башни: ему выпадала честь занять освободившийся пост. Он переступил через лежащее на полу тело, наклонился, чтобы поднять выпавший из окровавленной руки дальномер, и, еще не занимая поста, повертел инструмент в руках с видом человека, признающегося в своей неопытности… Ферган, невзирая на свою искреннюю грусть, не мог не улыбнуться.

— Бог знает, как он с ним обращается!..

Вдруг маркиз Иорисака со страшным напряжением приподнял правую руку и дотронулся до старшины. Тот обернулся.

Агонизирующий покачал головой справа налево.

— Нет… не вы…

И уже тускнеющие глаза обратились на удивленного английского офицера:

— Вы!

Герберт Ферган вздрогнул от изумления:

— Как!.. Я?..

Он на секунду задумался, потом опустился около Иорисака Садао на колени и заговорил осторожно, как говорят с больным, когда он бредит:

— Кими, я англичанин… я нейтрален…

Он два раза повторил, отчетливо выговаривая слова:

— Я нейтрален… нейтрален!..

Но вдруг он замолчал, потому что посиневшие губы зашевелились, и из них послышались сперва тихо, как вздох, потом, как хриплый шепот, но потом яснее, тверже — слоги, слова, пение:

«Время вишневых деревьев в цвету
Еще не прошло…
А теперь уж пора лепесткам опадать…
Любовь же тех, кто на них смотрит,
Достигла расцвета страсти!..»

Герберт Ферган слушал, и внезапный холод разлился по его жилам.

Почти уже мертвые глаза не отрывались от него, в них точно сиял отблеск какого-то былого видения…

Голос, ставший тверже от сверхъестественного усилия воли, продолжал:

«Он сказал мне. Этой ночью мне снился сон. Твои черные волосы обвились кругом моей шеи. Как черное ожерелье, обвились они кругом моей шеи и моей груди. Я ласкал их…»

Бледнее самого Иорисака, Герберт Ферган отшатнулся и отвернул голову, чтобы избежать грозного взгляда. Но он не мог не слышать голоса — голоса, который был еще ужаснее, чем взгляд:

«Я ласкал их, они были моими, твоими волосами мы были связаны навсегда, уста к устам, как два лавра, сплетшиеся корнями…»

Голос звучал, как разбивающийся хрусталь. Мало-помалу кровь начала опять приливать к щекам Фергана и понемногу заливала все его лицо румянцем стыда, позора, унижения — той краской, которая бывает от полученной пощечины…

Голос закончил — торопливо, подобно голосу нетерпеливого кредитора, внезапно повелительно требующего уплаты долга:

«И понемногу стало казаться мне — так сливались мы с тобою — что я и ты стали одним, что ты вошла в меня, как мой сон…»

И голос, исчерпав весь запас жизни, умолк. Но взгляд еще упорно преследовал его, в последней вспышке устремляя к нему настоящее приказание — ясное и непреодолимое…

Тогда Герберт Ферган, склонив голову и потупив глаза, повиновался… Из рук старшины он взял дальномер. Взошел по ступенькам и сел на место командующего…

С левого борта показывались один за другим русские броненосцы. Они быстро уходили…

— Джентльмен должен платить долги!.. — пробормотал Ферган.

Он повернул винт дальномера. В окуляр ему стала видна его цель — точная, увеличенная… Флаг святого Андрея показывал свой синий крест на белом фоне флаг* дука. Герберт Ферган, адъютант английского короля, увидел этот флаг — флаг русского царя. Царь и король не были врагами…

— Джентльмен должен платить свои долги, — мрачно повторил Ферган.

Он откашлялся. Его голос прозвучал хрипло, но отчетливо и решительно:

— Шесть тысяч двести метров… Восемь делений налево… Открыть огонь…

В молчании, предшествовавшем двойному взрыву, под лесенкой послышалось чуть заметное движение. Маркиз Иорисака кончил свою борьбу со смертью — скромно, прилично, по всем правилам благопристойности. Впрочем, перед тем, как замолкнуть навсегда, его уста произнесли два японских слога — два первых слога имени, которого он так и не договорил.

— Митсу…