Корсар

ХХХIII

В будуаре помпадур, между эраровским роялем и зеркалом в золоченой раме, ничто не изменилось. В открытые окна вливался солнечный свет, придавая всему какой-то праздничный вид и усеивая драгоценными камнями цветы в вазах. Фельз заметил, что это были не ветки цветущих вишен, как прежде, а американские орхидеи.

— Как знать?.. — с внезапной горечью подумал он. — Здесь побывала Америка… И, может быть, даже на долю Герберта Фергана не достанется ни одной слезинки?.. Тем лучше… и тем хуже.

Он подошел к окну и рассматривал миниатюрный садик, с его скалами, каскадами и лесами для лилипутов. Вдруг позади него голосок, которого он не позабыл, певучий и нежный, слабый, как птичье щебетание, повторил фразу, встретившую его здесь — в этой самой комнате — полтора месяца тому назад:

— О!.. Дорогой маэстро!.. Как мне совестно, что я заставила вас так долго дожидаться!..

И, опять-таки как тогда, к его поцелую протянулась крохотная ручка из слоновой кости.

Но на этот раз Фельз, прикоснувшись губами к шелковистым пальчикам, ничего не ответил на приветственные слова.

Не обратив внимания на его молчание, маркиза весело болтала:

— О, мы с м-сс Гоклей так и знали, что скоро вам надоедят ваши скитания. Далеко вы были?.. Очень вас поливал дождь?.. Привезли вы хорошие этюды?.. Я завтра же отправлюсь на «Изольду», чтобы вы мне все, все показали!..

Она говорила бойче, чем прежде.

На ней было платье стиля Людовика XV — из вышитого муслина розовым на розовом. Шляпа из тюля с широкими бантами, завязанными у подбородка. В руках — зонтик с оборками под цвет платью. В этом наряде, рассчитанном на рост женщин, встречающихся в Прэ-Катлан или в Арменон-вилле[44], она казалась маленькой — маленькой-маленькой…

Фельз откашлялся несколько раз, прежде чем заговорить:

— Я вернулся…

— Э, — сказала маркиза Иорисака, — я ужасно рада, что вы вернулись!

— Я вернулся… — повторил Фельз.

И замолчал, пристально глядя на молодую женщину.

Она продолжала улыбаться. Но, вероятно, глаза Фельза были красноречивее, чем его слова. Улыбка внезапно стерлась с хорошеньких накрашенных губок, и над узкими косыми глазами затрепетали ресницы:

— Вы вернулись?..

Обрамленное завязками из розового тюля, под оборочками пышной шляпы, лицо вдруг показалось странно преобразившимся — азиатским…

Прошли четыре секунды — медленно, как четыре минуты. Опять зазвучал нежный голосок; но он больше не был певучим — он стал таинственно ровным, монотонным, серым:

— Вы вернулись… затем, чтобы?..

С трудом Фельз решился докончить фразу:

— Чтобы сообщить вам… что вчера… при Цусиме… была большая битва.

Послышался шелест шелка. Зонтик с оборочками упал. И так и остался на полу.

— Очень большое сражение… Между русским флотом и японским… Вы еще не знаете…

Он приостановился, чтобы перевести дух. Стоя у стены, неподвижная, безмолвная, маркиза Иорисака слушала.

— Нет, вы еще не могли узнать… Очень большое сражение… Очень кровопролитное, разумеется… Да… и много раненых…

Она не шевелилась, не произнесла ни слова. Стояла, прислонившись к стене, прямо глядя в глаза зловещему вестнику.

— Много раненых… Так, я слыхал, что виконт Хирата… Она не пошевельнулась.

— И сам маркиз Иорисака…

Не затрепетала.

— И капитан Герберт Ферган…

Не дрогнули ресницы.

— Ранены…

Слова застревали у Фельза в горле.

— Ранены. Тяжело ранены…

Роковые слова не хотели выходить. Еще протянулись четыре секунды.

— Скончались, — совсем тихо произнес, наконец, Фельз.

Он невольно открыл руки и протянул их слегка вперед, готовый поддержать жертву. Он часто видел, как в подобных случаях женщины падают в обморок. Но маркиза Иорисака Митсуко не упала в обморок. Тогда он немножко отошел, чтобы лучше ее видеть. Она все стояла неподвижно, словно пригвожденная к стене — распятая. Она была смертельно бледна. И казалась вдруг сразу выросшей.

— Погибли, — повторил Фельз, — погибли геройской смертью.

И опять замолчал, не находя слов.

Крашеные губки зашевелились. Во всем окаменевшем, заледеневшем лице, казалось, жили только эти губы да еще глаза — широко открытые, сиявшие, как погребальные лампады:

— Поражение… или победа?..

— Победа… — сказал Фельз.

Подчеркнул:

— Решительная победа! Русский флот совершенно уничтожен. От него остались одни обломки… Не напрасно столько героев отдали свою жизнь: Япония торжествует навеки!

На бледные щеки медленно возвратилась краска. Узкий рот произнес два слова — прежним серым и спокойным голосом:

— Благодарю!.. Прощайте.

И Фельз — отпущенный таким образом — поклонился и отступил к выходной двери.

У порога он остановился, чтобы еще раз поклониться.

Маркиза Иорисака не сдвинулась с места. Она стояла, замерев, выпрямившись: непостижимая, неузнаваемая, — азиатка, азиатка с головы до пят — до того азиатка, что незаметны были ее европейские тряпки. И обитая шелком стена составляла для нее нечто вроде рамы, в которой она стояла во весь рост — и казалась большой, очень большой…