Дотянуться до солнца

Абиссинец поднялся:

— Почему я подумал о тебе секунду назад?

Далматинец улыбнулся:

— Может, потому что решил, что за тобой пришли?

Абиссинец рассмеялся:

— Ты, действительно, думаешь, что, покорно рассиживаясь здесь, я трясусь от страха за свою жизнь?

— А разве это не так? — Ученый был явно разочарован.

— Я не боюсь смерти. Меня больше страшит твоя глупость.

— Тогда, возможно, моя новость заставит тебя хоть немного изменить свое мнение? Ты действительно не боишься ее… — Абиссинец нахмурился, дернув на себя цепь, а Далматинец с улыбкой продолжил. — …смерти?

— Не пытайся напугать меня! Ты даже дверь побоялся закрыть, хотя сам и посадил меня на цепь!

Мужчина соединил ладони и поднес к губам:

— Ах, ты не понял, да? Это была лишь невинная шутка.

Наставник вскочил, но цепь от наручников не дала ему приблизиться к этому человеку.

— Да, интересная штука — жизнь… Ты слышал, как я это только что сказал? Ее… смерти… Можно было двояко меня понять?

— Зачем ты пришел? — Абиссинец опустился обратно на кровать, от злости прикусив губу.

Далматинец прошел мимо него и взял со стола чайник с водой:

— А ты, как понял? Не хочешь подискутировать?

Абиссинцу казалось, что наручники впиваются в кожу сильнее с каждым словом, слетевшим с губ этого человека, сошедшего с ума.

Он устало прошептал:

— Дискуссии проводятся на равных.

Ученый сжал губы и кивнул:

— Да, ты прав, но сейчас неподходящий момент. Твое освобождение не входит в мои планы.

— Почему ты сразу не убил меня?

Далматинец поднял чайник и наклонил его носиком вниз. Вода тонкой струйкой начала выливаться на пол, разгоняя бетонную пыль в разные стороны.

— Как я уже сказал, наша жизнь — весьма забавная штука, а, может, шутка. Не знаю. Поэтому в разные моменты своей жизни я по-разному оценивал ее значение. Ты, например, считаешь меня сумасшедшим убийцей, а кто-то величает гением… Каждый человек, как эта вода — она либо приносит пользу, утоляя нашу жажду, а также давая жизнь всему живому на земле, либо растрачивается впустую, как сейчас, смешиваясь с грязью и порождая болезни, несущие смерть.

Абиссинец внимательно смотрел на воду, растекающуюся по грязному полу. Его усмешка заставила Далматинца нахмуриться.

— Как поступить с данным человеку сокровищем, он решает сам. То, во что ты превратил данную тебе жизнью воду, последствия лишь твоих необдуманных действий. За хорошие и плохие поступки отвечать лишь тебе… Но именно жизнь дала тебе эту воду! И раздавать ее или бессмысленно растрачивать — решать не тебе! Ты — не Господь Бог! Опомнись, пока не стало слишком поздно!

Далматинец внезапно разжал пальцы, и пустой чайник с грохотом упал, покатившись по мокрому полу.

— Да. Ты прав. Сотни, тысячи, миллионы раз, ты снова прав, мой друг Сашка! Но мое открытие принесет пользу! Не веришь? Просто послушай. Я могу дать людям новые возможности — излечение от болезней, долгую жизнь, вечную память… Я могу сделать все это! — Он пнул чайник и навис над бывшим другом. — Ты был со мной, и я был счастлив. Ты можешь вернуться?

Глаза Абиссинца удивленно расширились:

— Ты… Как ты можешь? Твое открытие принесет лишь хаос… Спроси себя, ты готов убить сотни или тысячи невинных, ради одного высшего человека? Готов заплатить настолько высокую цену? А как же Алиса? Ей ты тоже готов пожертвовать? Она же выросла на твоих глазах!

— Ты просто не понимаешь, когда наступает новая эра, всегда приходится чем-то жертвовать. Люди будут только благодарны потом. Только представь: все, о чем они могли только мечтать — дам им я! Я! Они хотели помнить счастливые моменты, они будут помнить каждую долю секунды. Человек всегда хотел жить вечно, и я смогу дать ему и это тоже! Болезни, считающиеся неизлечимыми, уйдут в историю. Разве не замечательно?! Представь…

Наставник чувствовал накатывающие приступы тошноты.

Его пальцы сжались в кулаки, а голос наполнился презрением, когда он оборвал эту пафосную речь:

— Замечательно. Только ты забыл несколько важных вещей.

Далматинец, будто забыв об осторожности, вдруг сел рядом с ним и заинтересованно склонил голову набок.

Абиссинец закрыл глаза. Чувство отвращения к этому человеку сегодня накрывало его волнами с невероятной силой. Казалось, что даже кожа испытывает это мерзкое чувство, потому что, когда он ощутил прикосновение его одежды к своей, то сразу невольно отодвинулся. Но, с другой стороны, внезапная потеря бдительности Далматинца могла сыграть ему на руку. Несмотря на то, что наставник был прикован, вторая его рука все еще оставалась свободной и готовилась схватить за горло это чудовище в человеческом обличье.

— О чем же я забыл?

Абиссинец сел поудобнее и немного развернулся к нему.

— Для тебя несколько тысяч жизней… — Он громко вздохнул, пытаясь сохранить последние остатки самообладания. — …несколько тысяч живых людей, мечтающих о том же… это всего лишь пожертвовать чем-то?

Далматинец усмехнулся:

— Если измерять миллиардами, то да.

Наставник положил свободную руку на колено, готовясь ударить:

— Твоя мать…

Далматинец нахмурился. Улыбки, как не бывало.

— Вспомни, как было больно тебе?

— Это сейчас не относится к нашему разговору!

Ученый вскочил. Ударить Абиссинец не успел.

— Нет, относится! Подумай, что будут чувствовать дети, которых ты уже априори обрек на смерть? Только представь, сколько родителей, которым будет казаться, что другого выбора нет, потеряют своих детей ради такого твоего иллюзорного будущего…

— Это будет их решение, нет?

— Но не этих детей, пойми! Не этих детей, идиот! Не их… Разве ты когда-то хотел, чтобы твоя мать поступила с тобой именно так?!

Далматинец поднял глаза к потолку:

— Для науки нет понятия гуманности. Мы жили бы до сих пор в каменном веке, если бы великие ученые прислушивались к зову сердца…

— Если не у нее, то у кого должно возникать это чувство? Наука не должна переступать через трупы, она должна стремиться спасать жизни!

Ученый поднялся и направился к двери:

— Знаешь, ты — все такой же безмозглый солдафон.

Абиссинец согласно кивнул:

— Да, я — солдафон, потерявший родных в угоду твоей науке! Но я принял это в наказание за все, что натворил! Ты говоришь о вечной жизни, но люди все равно будут умирать. Пусть на пятьдесят или сто лет позже, но ни тебе, ни кому-либо другому не преодолеть то, что заложено природой и Богом!

— Это…

Но он не дал ему ответить:

— Избавление от болезней? Вспомни любую новую эру — на место излеченной болезни приходит другая, ранее неизученная! От болезней не избавляются, они все те же, просто эволюционируют, приноравливаясь к той новой жизни, которую создают люди. Каждая новая эра всегда обходилась человечеству слишком дорого… Вечная память? Не смеши меня! Помнить каждую секунду своей жизни захочет только полный дурак… А, если она будет длиться пару сотен лет, то нормальный человек, несомненно, сойдет с ума от подаренных тобой воспоминаний… Ты согласился бы помнить каждое мгновение ужаса, что пережил сам? Вижу, что нет. Тогда почему стремишься навязать это другим? В жизни случаются не только счастливые моменты, которые мы хотим сохранить, но есть и те, которые хочется похоронить и никогда не возвращаться к ним… Ты — сумасшедший, который хочет обречь остальных быть экспериментами, но сам при этом ни за что не пройдешь через это свое счастье!

— Это необходимые жертвы, чтобы двигаться вперед.

Абиссинец прикусил губу. Этот человек не слышал его. Не желал услышать. Все было бесполезно, но все же он хотел попытаться, пусть и было уже поздно.

— Я еще не сказал самое важное…

— Ты все же вступил в дискуссию?

— Я же всегда уступал тебе. Это неизбежно.

— Не всегда.

Наставник улыбнулся, поняв, о чем тот говорит.

«Действительно… она выбрала не тебя… Один раз проиграл мне… и до сих пор не забыл… Это означает, что ты не уступишь?»

— Это было не мое решение, ты должен понимать. Не знал, что ты настолько злопамятен, что сейчас припоминаешь мне Таню.

Далматинец вернулся и снова опустился рядом с ним на кровать:

— Это имя… Прошу, оставь его глубоко внутри и не произноси больше.

Абиссинец вздохнул.

«Даже у чудовища могут быть чувства, ранящие его, даже спустя столько лет? Неужели он действительно до сих пор не оправился?»

— Так, что же самое важное по твоему мнению?

Далматинец оторвал его от мыслей о жене и когда-то лучшем друге.

Абиссинец кивнул и негромко спросил:

— Ты думал, для кого хочешь создать твое прекрасное будущее? Ты дашь его бесплатно? Поделишься безвозмездно со всеми своими знаниями?

Ученый хмыкнул:

— Думал, конечно, отдам и обучу. Мой организм не вечен. Не думай, что я не осознаю таких элементарных вещей. Зато мое имя навечно останется в памяти людей…

Абиссинец вдруг рассмеялся, чем очень удивил Далматинца.

— Прости, но это так смешно… Элементарных? Ха-ха-ха… — Он выставил вперед свободную руку, тщетно пытаясь успокоиться. — Прости-прости… О, Боже, ты смог рассмешить меня… Все-все, не злись. — Наконец он смог взять себя в руки и задать вопрос. — Тогда скажи мне, а те люди, которые поддерживают тебя сейчас — готовы ли они отдать твое творение бесплатно на благо людям? Простым людям?

— Я сам решаю, как распорядиться своим открытием.

— Но о тебе никто не знает, кроме них. Уверен, что они готовы бесплатно отдать тебя и твои открытия человечеству? И еще… как только этот эксперимент станет достоянием общественности, думал ли ты о том, как это воспримут миллиарды, о которых ты так печешься? И как ты будешь контролировать своих новых экспериментальных людей, вообще не боящихся боли, а только звереющих от нее?

Далматинец встал и, устало вздохнув, зло проговорил:

— Ты так ничего и не понял.

— Я — всего лишь солдафон, поэтому мы с тобой вечно будем спорить о реалиях жизни и ее ценностях в масштабах человека — и не важно, только лишь четверых, либо нескольких миллиардов… Это бесполезный разговор, давай просто закончим? Мы не услышим друг друга. Спрошу еще раз, почему ты не убил меня сразу?

Мужчина направился к выходу, проигнорировав его вопрос:

— Ты дал мне информацию к размышлению. Я собираюсь подумать, как защитить себя и свое открытие.

— Тот человек, приходящий сюда ежедневно… У него приказ избавиться от меня?

— Он больше не придет, не трясись. Кстати, знаешь, твоя дочь… — Далматинец остался доволен его реакцией. — Теперь я готов ответить на твой вопрос?

Абиссинец, не замечая боли в запястье, вскочил на ноги, пытаясь вырвать руку из сжимающего кольца.

Ученый широко улыбнулся:

— Я не убил тебя только потому, что не мог решить: дать тебе умереть в неведении или все же успокоить перед смертью. Но, судя по твоей реакции, стоит сказать, чтобы тебе стало больнее?

— Что ты знаешь?! Прошу тебя! Если что-то знаешь…

— Я скажу тебе об этом завтра? — Далматинец открыл дверь. — Сегодня не хочу. Ты расстроил меня.

— Нет! Прошу!

Далматинец вышел, оставив Абиссинца с чувством полного опустошения.