Жизнь Ленро Авельца

10. Моя миссия в России

Я приземлился во Внуково-5 в начале осени. Москву заливали меланхоличные дожди. Муниципалитет старался изо всех сил, но, не будучи (в отличие от меня) всесильным, так и не смог перебороть долготу и широту. С изменением климата зимы в России ослабли, и судьбы Наполеона я избежал, но с сентября шёл мокрый снег, зверствовал ветер и хлестали ледяные дожди; коммунальные службы не успевали расчищать дороги и поливали их химикатами.

Не могли они справиться и с преступностью, и с бедностью. Небоскрёбы уныло смотрелись на фоне хмурого неба, мокрый снег налипал на окна. Вы поднимались наверх, в чистые и светлые помещения, и никогда не знали, нет ли меж этажей скрытых лабиринтов, где снуют наркоманы.

Старинный и довольно красивый, хотя и мрачно-серый исторический центр города запрудили грязь и лужи, и сохранить обувь чистой на пешей прогулке было сложной задачей. Уэллс оставил мне телохранителей ОКО, и первое время я относился к ним недостойно, полагая, что опасная работа осталась в прошлом.

Вскоре одного из моих сотрудников ограбили в подземном переходе на Боровицкой площади, избили и сбросили в реку с моста. Записи с камер видеонаблюдения оказались стёрты – с тех пор я и шагу не ступал без вооружённой охраны. Более того, поняв, что русские очень трепетно относятся к количеству свиты, я завёл себе ещё пару ассистентов, а для визитов в Кремль, Белый дом или Парламентский центр брал машины сопровождения у полномочного представителя Организации или нашей службы безопасности.

И всё же, несмотря на все уродства, Москва могла быть очень красивой. Порой мне нравился и мягкий снег, и старые улицы, и лесные долины Подмосковья, где я часто гулял, и огромные собаки, которых обожали местные бизнесмены и чиновники.

Изначально мне, как советнику-посланнику и заму полномочного представителя, выделили большую квартиру в одном из комплексов Организации на окраине города. Квартира была хорошая, но мне там не понравилось: вокруг коллеги, не вздохнуть. Я переночевал там один раз, а утром уехал в гостиницу. Спустя месяц я арендовал загородный дом в посёлке, где обитала местная элита. С соседями завязал дружеские отношения, на выходных общался с их семьями и, что важнее, с их догами, овчарками и сенбернарами, каждый из которых ревновал меня – не имевшего своего питомца – к остальным.

Первым узнавая сплетни, перешучиваясь о позапрошлой ночи или перемигиваясь в коридоре с каким-нибудь министром, я демонстрировал свой неформальный статус.

Статус в России очень важен. Так же он важен и в Нью-Йорке, и в Токио, и почти везде, кроме разве что моей любимой Франции, где любому оборванцу нальют вина, и тихого Цюриха, где положением не хвастаются просто потому, что невозможно угадать: вот этот старичок в потрёпанном костюме, сидящий напротив с газетой и кофе, не бывший ли это премьер Люксембурга или лендлорд, скупивший половину Европы?

Но есть места, где социальные противоречия выползают на поверхность и приобретают характер скрытой гражданской войны. Такие места называются мегаполисами, или агломерациями, и именно в таком месте я мечтал работать, оканчивая Аббертон.

Уровень преступности и расслоение общества, несправедливые суды, коррупция и загрязнение, наркотики, произвол полиции, смертность и этот глупый индекс счастья – всё против мегаполисов, и все приличные люди бегут из городов в двухэтажные маленькие посёлки и модные ныне экодолины.

Но я с ними не согласен.

Я считаю их трусливыми эскапистами.

В мегаполисах, и только там, кипит настоящая жизнь. Поинтересуйтесь данными о социальной мобильности в больших городах; поинтересуйтесь, из каких слоёв общества происходят родители тех снобов, что сбежали в экодолины, презирая «амбициозный сброд», что стягивается в города; поинтересуйтесь, где тратят деньги на доступное здравоохранение, где учёным финансируют самые безумные эксперименты и строят лаборатории. Где ещё из безымянного ничтожества вы за год превратитесь в рок-звезду, миллионера, революционера, художника или писателя, в кого угодно? Где, по-вашему, началась борьба за гражданские права? Где восстали женщины, пацифисты и цветные? И что за газеты разоблачали президентов – сельские, что ли?..

Поинтересуйтесь, и вы поймёте, что города – это огромные моторы, которые приводят нашу планету в движение; исчезни они, и вас не станет. Не будь городов, вы и ваши родители до сих пор бы обрабатывали землю, мылись в реке и умерли бы в тридцать или в сорок лет. Жить в моторе не очень приятно: шумно, грязно, жарко, течёт масло, и молиться стоит не на икону, а на технику безопасности.

Это всё правда. Но куда мы без моторов и турбин? Кажется, Фуллер сказал, что Земля – это огромный космический корабль, несущийся в холодной вечности. Погибнет её ядро – мы все погибнем; погибнут наши города – конец придёт нашей культуре, которой мы так гордимся. И понять эту культуру и нас самих, презирая город, невозможно. Я радикален, но я так считаю, и мою любовь к большим городам вам не убить нудными моралите. Идите в церковь, слушайте пастора и пойте там нестройный гимн. А моя жизнь лучше пройдёт в моторе.

Сражаясь с умиротворением подмосковных лесов, в свободное время я стал перечитывать русскую классику. Воспринимать Достоевского или Толстого всерьёз можно только в сумасшедшем доме, а вот Чехов и Лермонтов – да, это люди серьёзные.

Помню, стоял в пробке на авеню Кутузова, торопился на встречу с обнаглевшим польским премьером, читал «Героя нашего времени» и встретил замечательный пассаж:

Я люблю врагов, хотя не очень-то по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, – вот что я называю жизнью.

Здорово, правда? (При первом прочтении я не заметил – должно быть, потому что читал в Аббертоне в пять утра, наперегонки с Энсоном.) Или вот, смотрите ещё:

История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление.

Знаю, в кого эта стрела. Лермонтов погиб в двадцать шесть, и к тому моменту я уже пережил его на три года.

Моя история, конечно, полезнее и любопытнее историй целых народов; назвать же свою душу мелкой я никак не могу, хотя, подозреваю, желающих это сделать немало, и наверняка кто-то издевательски процитирует поэта в адрес этих мемуаров.

А вот в грехе тщеславия признаюсь легко, как и в желании возбудить интерес и даже в грехе лжи. Любые воспоминания – это ложь. Кое-что я забываю, кое-что приукрашиваю – порой намеренно, порой случайно. Если вас не устраивает, то не читайте дальше. Я лжесвидетельствую, вру, оправдываюсь, и у меня есть на то основания. О них я вам не скажу. Но если вам нужен не пересказ, если вам нужна не поверхностная, а холодная глубокая правда, то оставайтесь. Но когда будете ругать меня – вспомните, я предупреждал. Не верьте мне на слово, каким бы честным я ни казался, какой бы исповедальной ни стала моя речь.

Инструкции, которые я получил в Нью-Йорке, были предельно расплывчаты.

Казалось, на Земле остался лишь один человек, свято веривший в то, что Организация не вмешивается во внутренние дела государств, – генеральный секретарь Мирхофф. Представитель Организации в Восточной Европе и России, заместителем которого я стал, должен был доносить до суверенных правительств точку зрения Организации, способствуя безопасности и стабильности региона.

Точка зрения Организации была известна: свобода слова и рынка, нивелирование границ, верховенство международного закона, демократия etc., – но инструкции (сюрприз!) оставляли право определять границы этих абстракций нам. Что и говорить, в соревновании по перекладыванию ответственности Мирхофф бы уверенно занял первое место.

В теории наша функция была консультативной, на практике же мы постепенно превращались в надзирающую инстанцию. Формально суверенные правительства могли отмахнуться от наших советов, но тогда следующим этапом стало бы вынесение вопроса на Генассамблею или Совбез, и мудрые правительства предпочитали решать проблемы на нашем уровне, а не поднимать их в администрацию генсека.

Работу непосредственно в России усложняло то, что она была соучредителем Северного альянса и, значит, одним из главных доноров Организации – и Армии Земли. В случае противоречий между Организацией и, скажем, Словакией конфликт окончился бы капитуляцией последней; конфликт же между Организацией и Россией заводил в тупик первую. Таким образом, в Москве нашей первостепенной задачей было сохранение у власти лояльных Организации людей.

Что из себя представляла Россия?

Московская агломерация мало чем отличалась от Нью-Йорка, Токио или тогдашнего Шанхая, разве что погодой. Европейскую часть страны покрыли милые ухоженные города, а вот за Уралом, на тянущихся к Тихому океану просторах, начиналась настоящая новая Россия.

Мерзлота отступила, климат Сибири стал мягким и благоприятным, и новые города росли как на дрожжах, а дети московской элиты уезжали туда как на фронтир: строить заводы и добывать полезные ископаемые. После катастрофы в Китае жители его северных районов мигрировали в Забайкалье и Сибирь. Киплингу бы понравилось: с мест сошли Запад и Восток, и встретились, и родили детей.

Москва относилась к Новокузнецку или Нововладимиру как метрополия к своим колониям. В колониях строили школы, больницы и фабрики, молодёжь бежала на европейский запад за образованием и достойной жизнью, а из Москвы на восток ехали стяжатели денег, карьеры или даже славы. Не забывайте, всю дальневосточную границу требовалось охранять от банд, промышлявших теперь по Китаю и Монголии.

Как выразитель интересов Организации, я занимался иностранными инвестициями в освоение Сибири и лоббировал максимальное участие Армии Земли в охране границ, сбивал тарифы и добывал преференции для ТНК, вкладывавших в Организацию деньги. Об этом не принято говорить, но бюджет Организации тогда раздулся до такой степени, что даже максимальные годовые взносы (которых не было) всех стран-участников не могли покрыть больше трёх кварталов. Избавившись от военной нагрузки, страны Северного альянса неожиданно (в первую очередь для генсека) отказались выделять средства на Армию Земли в былом объёме.

Это и породило пагубную, как считают некоторые, связь Организации с ТНК, плоды которой мы пожинаем сегодня. Лично я не думаю, что зависимость от ТНК принципиально хуже зависимости от старых государств, но одно зло не оправдывает другое. Хотя разница есть: драконов прошлого мы изучили и знали их слабые места, а вот кракены современности тогда только начали показываться над водой.