Жизнь Ленро Авельца

12. Так говорил Авельц

Я предполагал, что эта работа будет интереснее, чем все предыдущие.

Я не ошибся – в первый раз меня попытались убить всего три недели спустя после прибытия в Нью-Йорк.

Вы представляете себе штаб-квартиру в Ньюарке? Вот картинка: квадратное главное здание Генассамблеи, из которого в пасмурное небо торчит небоскрёб «Игла» – тут работает администрация генсека. Прямо напротив – здание Наблюдательного совета, и попасть туда можно либо через подземные переходы (это минут пятнадцать), либо по улице через парадный подъезд и скудную зелёную аллею (пять минут).

Мы с моей заместительницей, очаровательной гречанкой Геллой Онассис, спускались по ступеням парадной лестницы, собираясь представить Наблюдательному совету окончательный список членов комитета, когда к нам вдруг бросился растрёпанный человек в униформе уборщика и три раза выстрелил в меня.

До сих пор не могу понять, как он меня не убил.

Первая пуля пролетела над моим плечом и попала в руку какому-то клерку, вторая ударилась в бронестекло здания, а третья перебила мне колено. Я упал. Террориста пристрелила служба охраны.

Вдумайтесь: он сумел проникнуть в самый защищённый комплекс планеты и пронёс с собой огнестрельное оружие. Автоматчики на каждом углу, камеры слежения, кортежи, бронированные стёкла автомобилей, лазерное сканирование – все меры безопасности оказались нецелевым расходованием средств. Полоумный сектант с микроскопическим ай-кью пробрался внутрь охраняемого периметра и чуть не убил одного из высших чиновников Организации.

Удача, что своей целью он выбрал меня, а не генсека Мирхоффа, – известно, что внутри комплекса штаб-квартиры тот часто перемещался без охраны. Так что моё простреленное колено было сравнительно небольшой жертвой в сравнении с тем вредом, который мог быть нанесён Организации.

Мне заменили коленный сустав и несколько нервных окончаний, спустя полгода левая травмированная нога работала лучше здоровой правой. Но я выучил урок, и с тех пор вы не увидите меня в людном месте без живой стены телохранителей.

Генерал Уэллс тоже не упустил возможность: после покушения он не только удвоил мою охрану, но и убедил Мирхоффа передать всю службу безопасности Организации под контроль ОКО. И теперь самого генсека, его заместителей, все миссии и головные штабы охраняли люди Уэллса.

Интересный вопрос: почему адепты миролюбивых религий, проповедующих добро и смирение, упорно отказывались возлюбить врага своего и вместо того организовали около девяноста процентов покушений на мою жизнь?..

Моя гипотеза следующая: по-настоящему миролюбивая вера не становится религией. Разные «веры», как паразиты, конкурируют за тела материнских организмов: это такой вид естественного отбора, и выигрывает самая агрессивная, голодная, принуждающая к повиновению и жертвенности, сеющая раздор, стирающая личность и свободу тоталитарная система абсурдных убеждений.

Неважно, что говорят проповедники, – смотрите на их дела и спасены будете. Они обожают насилие: физическое, сексуальное, духовное, – и моя смерть в списке желаний для многих стояла на первом месте.

Комитет по религиям, пока я его возглавлял, был наиболее замечательным и эффективным подразделением Организации. В отличие от других комитетов Генассамблеи, его компетенция не ограничивалась дебатами и принятием законов-деклараций; формально будучи органом законодательной власти, он моими усилиями откусил и долю от функций исполнительных служб. Я занялся не только созданием официальной позиции Организации, но и ревизией законов каждой отдельной страны и атрибуцией каждой секты – стать ей «религией», «культом» или «группировкой экстремистов».

В этом и состоял план Мирхоффа – неслучайно он согласился назначить руководителем меня, функционера, никогда не избиравшегося и не заседавшего в ГА. У меня был опыт – в конце концов, я готовил и лоббировал закон об Армии Земли, – но рядовым членом Генассамблеи я не проработал ни дня. Евросоюз в течение двух суток ввёл меня в состав делегации, после чего меня единогласно избрали председателем (всемирная демократия в действии).

Помещение, которое я занял на пятом этаже здания ГА, наконец-то соответствовало моим представлениям о прекрасном: большая приёмная, комната отдыха, помещения для охраны и для помощников, кабинеты для работы и совещаний. В комнате отдыха я поставил винный шкаф и перевёз из Франции некоторые вина из отцовских запасов.

Рабочий кабинет я почти не декорировал: поставил мебель серо-бежевых оттенков, повесил портрет отца, копию «Мартовских ид» Жерома и саблю адъютанта Клайва; долго думал, что положить на столик в приёмной в назидание гостям, ждущим привычных «Юнайтед таймс» и прочей несерьёзной периодики. Помогла Гелла: подмигнув, она преподнесла мне «К самому себе» Марка Аврелия и «Пелопонесскую войну» Фукидида в оригиналах, на латыни и греческом соответственно; к ним я добавил Кропоткина с Бакуниным на русском, и получился знатный букет – как раз для посетителей в рясах и мундирах.

На настенный экран в кабинете для совещаний я велел в фоновом режиме выводить количество верующих в мире по конфессиям и странам на данную минуту: алгоритм подсчёта был очень приблизительный, но мои намёки, что это якобы данные закрытой сети ОКО, на всех действовали безотказно.

Я оказался подотчётен самому себе: теперь я мог лично принимать решения и проводить их через комитет, а затем напрямую контролировать исполнение; помогала и моя связь с Уэллсом. Назначая меня, Мирхофф следовал излюбленному принципу: максимум эффективности при минимуме ответственности. Если провалюсь, все скандалы и ошибки рухнут на мои плечи; если удержусь – в выигрыше будут все.

Тогда его политика казалась мне слишком скользкой и мелкой. Мне казалось, генеральный секретарь Организации должен заниматься чем-то ещё, кроме интриг, поиска компромиссов, посредничества и кадровой политики. Генсек мой мечты был не политиканом, генсек моей мечты был правителем – разумным, демократичным, но достаточно авторитарным, способным идти на риск и ускорять развитие Земли. Мирхофф же напоминал напёрсточника, позёра, стремившегося понравиться всем сразу – и легко отправлявшего друзей и союзников на заклание общественному мнению.

С тех пор многое изменилось, и мои взгляды на генсека Мирхоффа тоже. Да, он был недостаточно мудр, ему не хватало масштаба; но на фоне тех, кто пришёл за ним, Мирхофф выглядел реинкарнацией Томаса Джефферсона. Он постоянно хитрил, но давал людям шанс проявить себя. Разъяснив правила игры и переложив ответственность, он устранялся и не вмешивался; в споре он всегда внимательно слушал. Таланты мафиози, конечно, а не творца истории; но кто вам сказал, что Организация – это не огромный мафиозный клан, не великая cosa nostra, обложившая омертой весь остальной мир?

Очнитесь. Негодяи чаще управляют, чем подчиняются; генсеки, президенты, премьер-министры, миллиардеры – такие же люди, как вы, только более беспринципные. В этом секрет больших политиков: не в образовании или в происхождении, не в деньгах – а в отсутствии принципов, при тех же глупости, безрассудстве и коварстве.

К религиозным лидерам это тоже относится. Глубины падения многих из них не шли ни в какое сравнение с вялым Феосифом. Его связывали хоть какие-то приличия. Что и говорить, он даже убить меня ни разу не попытался!

Люди, с которыми мне теперь предстояло работать, были лишены подобных недостатков.

Террорист, который чуть не застрелил меня в первый же месяц в Нью-Йорке, оказался послушником мусульманской секты «рахибов». Они были мусульманами только формально: на деле это был синтез из шиитского ислама, квакерства и сайентологии (уж казалось бы! кто мог предположить, что безумная ахинея, рождённая больным галлюцинирующим сознанием шарлатана Хаббарда, не вымрет, а эволюционирует!). Информация, что рахибов наняли люди из правительства Пакистана, вскоре подтвердилась.

Пакистан, Иран, страны Аравийского альянса и прочие, до сих пор живущие по шариату и, видимо, только посредством подкупа принятые равноправными членами в Организацию, действительно были моей первой целью. На их территории жителей забивали камнями за внебрачные связи, казнили за атеизм или «искажение» Корана; и вместе с тем эти государства располагали современными армиями и обладали правом голоса в Генассамблее, которая еженедельно принимала пакет деклараций в защиту прав и свобод! Есть тьма чудес на небе и земле, Горацио, не снившихся философам твоим…

С этими чудесами я собирался покончить.

Как избранный председатель комитета, я на второй же сессии ГА произнёс программную речь, где назвал существующие в этих странах законы аморальными и несущими в себе зерно будущих религиозных войн. Делегация Аравийского альянса с оскорбленным видом покинула зал, да и кое-кому другому моё выступление, очевидно, тоже не понравилось.

Рахибы появились в Америке довольно давно. Их обет послушания любым приказам «наставников» делал их идеальными исполнителями. ОКО провёл расследование и обнаружил, что деньги за мою голову перечислила пакистанская Исламская лига и её сопредседатель, министр обороны Пакистана Сартадж Хазар Биджарани, выпускник Оксфорда и известный специалист по суннам. Ныне доходы от своего многомиллиардного бизнеса он направляет на благотворительность и путешествует по миру с лекциями о гуманизме и традициях.

«Сегодня может существовать только одна задача – обеспечение мира во всём мире!» – помните, откуда это? Нет? Слишком часто вы слышали подобные увещевания, совсем потеряли к ним восприимчивость. И то правда, обеспечение мира во всём мире – трюизм; остаётся только удивляться, почему при столь единодушном согласии так ничего и не выходит. Но лишь один благотворитель так точно и лаконично сформулировал этот постулат, что с тех пор любой завзятый пацифист неизбежно, пусть и неумышленно, его цитирует.

Если вы до сих пор не догадались, даю подсказку: как в те годы заметил один остроумный француз, «когда он говорит о мире, он имеет в виду Pax Germanica». Это был май 1933 года, и произнёс это Адольф Гитлер. Не верьте данайцам, дары приносящим; стараниями Сартаджа Биджарани были спасены и вылечены тысячи, наверное, людей. Но скольких он сгубил в своей стране, скольких убил из-за того, что те посмели выступить против его примитивной жестокости?..

Он жив, не в тюрьме и даже не под следствием, глубоко и, надеюсь, смертельно болен, так что ест через трубочку и молится об эвтаназии, но всё ещё уважаем и влиятелен. С тех пор как он заказал меня, я встречался с ним пару раз. Мы дискутировали, обсуждали повестку дня, я благодарил его за стремление «сделать мир лучше», а он в ответ: «Я высоко ценю вашу работу по защите свободы». Как я хотел плюнуть в лицо ему, олицетворению всей презираемой мною мерзости! И он знал, чувствовал кожей рептилии, и всегда улыбался мне чёрными глазами.

Тогда роскошь немедленной мести я не мог себе позволить. Даже судебный процесс шёл вразрез с моими интересами. По моей просьбе Особый комитет остановил расследование на уровне верхушки рахибов, а поклоннику из Пакистана я отомстил по-другому. Но жизнь не так проста, и раз сегодня я открыто называю Сартаджа Биджарани, национального героя и великого умиротворителя, заказчиком покушения, то кто знает, что принесёт завтрашний день?..