Жизнь Ленро Авельца

25. Только начало

С тех пор прошло пять месяцев.

Странно, но благодарить меня и падать в ноги почему-то никто не спешил. Торре посадил меня в машину, и под конвоем меня доставили в штаб-квартиру. Он сказал, что Мирхофф хочет встретиться со мной. Действительно, Мирхофф задал мне пару вопросов, но потом меня увели армейские спецы и принялись допрашивать.

О Боже, великий и милосердный, храни дилетантов и оберегай их!

Я не сказал этим пацанам ни слова из того, что им и так не было бы известно, но они покинули кабинет в полной уверенности, что перевыполнили свой долг и выжали меня как губку. Они даже использовали детектор лжи – чудесную машину, обмануть которую может любой, кто умнее опоры моста. Я торжественно засвидетельствовал, что никогда не был сообщником Уэллса и что, узнав о его планах, немедленно донёс генсеку. Единственным моим мотивом в этой версии являлась жажда занять место Уэллса и подняться по карьерной лестнице – поверить в такое мог только идиот, особенно если предположить, даже гипотетически, что мог обещать мне Уэллс. Но земля полна идиотов, и бóльшая их часть работает в Организации.

Очень скоро меня отпустили, приставив, естественно, наряд охраны. Я нисколько не возражал – я вообще, как вы знаете, неравнодушен к пышной и обильной свите. В должности Мирхофф меня не восстановил – технически он и не мог этого сделать, потому как я всё ещё находился под следствием из-за коллективного суицида в Мехикали.

Хоть я и сказал на допросе, что об архиве Уэллса мне ничего не известно, а сам я никакой конкретикой про коррупционные связи руководства Организации с «Синей птицей» не владею, – как говорится, бережёного бог бережёт. Мирхофф рассудил, что возвращать меня в команду рискованно, тем более что ему самому оставалось в должности всего ничего, а после Шанхая у него и так хватало головной боли. Как теперь шутят, 11 сентября изменило мир, но Шанхай развернул его обратно, верно?

В общем, меня отстранили и отправили на длительные каникулы. Срок Мирхоффа подошёл к концу, и вся наша братия – Керро Торре, Нишант Редди и иже с ними – удалилась на (не)заслуженный отдых. Новым генсеком избрали одного бойкого поляка – он оказался моим старым знакомым. Тут же выяснилось, что, в бытность мою представителем Организации в Москве, мы что-то с ним не поделили и я в чём-то ему отказал. Он это запомнил и теперь вовсе не торопился возвращать меня в пул. Делегации в ГА перетасовали, родной комитет по религиям расформировали, но моя бывшая заместительница Гелла Онассис не только сохранила мандат, но и возглавила комитет по социальным реформам. У нас с ней всегда были хорошие отношения – она одна из немногих, кто в этом вонючем болоте сохранил чувство юмора, – так что я желал ей удачи и всегда был готов помочь.

Участников «тихого восстания» судьба тоже не обделила: Люций Грейм ушёл из политики в свой банк, Паскаль Докери перешёл на работу в частную разведслужбу, Макс Тинкер вернулся в оружейный бизнес, а Лидию Гиббс сослали управлять какой-то базой в Афганистане. Лидия, дорогая, тебя одну мне искренне жаль: Афганистан – это страшное место, я знаю, такой участи врагу не пожелаешь.

Корнелия, дорогая моя Корнелия! Спасительница, госпожа Удача, теперь я знал, кому молюсь, кто моя богиня! Мы встретились с ней, как только меня перестали допрашивать. Тайным порядком Мирхофф распорядился наградить её какой-то медалью – «За защиту свободы» или «За заслуги перед Единой Землёй». В общем, цветную побрякушку, которую советник директора ЦРУ по экономике обычно получает годам к семидесяти, она цапнула в неполные сорок и была на седьмом небе от счастья. К слову, она как раз недавно родила и пригласила меня – будете смеяться – стать крёстным отцом её дочки.

Муж Корнелии оказался протестантом из выводка Бальдира Санита, так что в Америке под Зверем им должно было быть очень комфортно. (Я, кстати, согласился на её просьбу – и даже Библию перечитал по такому случаю.)

С Уэллсом, увы, всё сложилось печальнее. В тот момент, когда я вышел из самолёта, у него случился сердечный приступ. Он не проронил ни звука, только схватился за край стола и, задыхаясь, сполз на пол. Врачи давно говорили, что нужно стентировать артерии, но он всё откладывал – как будто от него можно было ожидать чего-то другого! Из-за того, что приступ настиг его, мягко говоря, в непростых обстоятельствах, медицинская помощь задержалась. Конечно, в самолёте был врач, и он оказал первую помощь, но Керро Торре слишком долго не позволял никому покинуть самолёт. Уэллсу требовалась реанимация, но в больницу он попал слишком поздно. Он выжил, однако его мозг получил повреждения из-за недостаточного кровоснабжения, и тело разбил паралич. После нескольких допросов с пристрастием – куда же без них! – Уэллса отправили в секретную клинику ОКО, затерянную в горах Норвегии, и он остаётся там по сей день.

Его дочери, моей возлюбленной Аде Уэллс, о свадьбе с которой я мечтал по ночам, тоже не повезло. То, чего боялся её отец, о чём он предупреждал меня на борту «боинга», случилось. Истребители перехватили её самолёт над Бискайским заливом и посадили на военной базе близ Порту. Телохранителям предложили сложить оружие. Они отказались, но стрелять стали не по Аде, а по группе захвата. Их всех перебили, но Аду тоже ранило – пуля разорвала ей лёгкое, и она впала в кому. Её доставили в Пресвитерианский госпиталь в Нью-Йорке, и я приходил навестить её… Ужасное зрелище. Бледное лицо, спутанные потемневшие волосы на подушке, бескровные губы, закрытые веки, однообразное гудение искусственных лёгких… Я оставил ей цветы – много цветов. Она должна очнуться, я уверен, врачи ещё поворожат над ней, и девочка встанет как новая.

Захочет ли она меня видеть? Это другой вопрос.

Ответ мы получим, со временем.

Что до меня самого…

Не имея никаких дел в Нью-Йорке, пусть и находясь под следствием, я приобрёл невиданную доселе свободу. Для начала я полетел во Францию – лишь для того, чтобы узнать, что отныне я стал немного банкротом. Состояние моего отца, которое находилось в доверительном управлении с тех пор, как я посвятил себя Организации, оказалось наполовину вложено в ценные бумаги «Синей птицы» и «Сан Энерджи». Их более не существовало – как «Синей птицы», так и моих денег, и траст понёс жуткие убытки. Акции «Сан Энерджи», хоть и находились после Шанхая в нокауте, обещали со временем вырасти – управляющие убеждали меня, что держат ситуацию под контролем, и просили пока несколько ограничить расходы и «не мешать их долгосрочной стратегии».

Так что, утратив значительную часть состояния и не имея возможности свободно распоряжаться деньгами, оставшись без дела, я отправился в единственное место на планете, не навевавшее на меня тоску.

Я прибыл в Ла-Пас, проехал Кордильеру-Реаль, пересёк границу с Перу и оказался высоко в горах, где меня ждал небольшой уютный дом. Мои сторожа оставили меня в одиночестве и удались на КПП в километре от дома, рассудив, что с отвесной скалы убежать я могу только вниз.

Но бежать в мои планы пока не входило.

Я сидел на открытой террасе, любовался вечерним туманом, игрой багровеющего солнца на снежных вершинах, кутался в тёплый плед, держал в руке бокал кальвадоса (того самого, который мы однажды не допили с Адой) и размышлял о том, как же прекрасно всё сложилось.

Кальвадос обжигал, а я перечитывал классику, готовясь к роли крёстного отца:

Ведь какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?..

Помните, да? Классика на все времена, Матфей – это вам не Достоевский.

Я сидел там, пил кальвадос, смотрел на горы и, кажется, никогда в жизни не чувствовал себя таким счастливым.

Ради наших детей, Уэллс? Нет, конечно. Ради их права выбирать.

Пусть я не въехал в Ньюарк с тобой, но кабинеты на двадцатых этажах штаб-квартиры ещё ждали, манили и ждали меня.

Всё только начиналось.

2015–2016

* * *

Примечания