Дополнительное расследование (т.2)

13

В это утро никто из нас не спускался в подземную пещеру. Лаулас не возился с нерпичьими шкурами, и Кыйдик не брала в руки иглы для шитья халатов. Старик достал откуда-то длинную, лоснящуюся от времени и многих прикосновений курительную трубку, которой я раньше у него не видел, и сел у очага, неторопливо поглядывая на входной проем пещеры и к чему-то внимательно прислушиваясь.

Кыйдик вышла из-за своего полога, принаряженная в новый халат, расшитый разноцветными зубчатыми лепестками и отороченный беличьим мехом.

Мне тоже дали новую одежду и обувь. Я поинтересовался, что бы это все значило. Уж не собираемся ли мы на какое-то празднество или какой-либо сход племени?

— Не надо спрашивать, — посоветовал старик. — Не надо говорить, что будет, потому что, может, и ничего не будет. Подожди немного, и все увидишь сам.

Ожидание казалось бесконечным. И если я не скрывал своего нетерпения, то Лаулас и его внучка, будто сговорившись, сидели у очага равнодушно и молчаливо. Возможно, и они волновались, как и я, но обычай не велел заранее проявлять какого-либо нетерпения. Можно лишним словом прогневить Великого Курна, который сегодня особенно милостив к своим людям и потому разрешил выйти из его То-Рафа и повидаться с небом и лесом, посмотреть в лица друг другу при свете дня.

Я попытался выйти из жилища, чтобы взглянуть, что делается в других пещерах, как и где будет открыт выход из нашего подземелья, но Лаулас жестом остановил меня и даже одернул полог у выхода из нашей пещеры.

Из-за старого полога доносились какие-то осторожные звуки, словно множество ног перекатывали мелкие камни, потом послышался протяжный металлический скрежет. Полог нашей пещеры затрепетал, словно в помещение ворвался сквозняк, и снаружи, под каменными сводами, раскатисто и торжественно зарокотал бубен.

Лаулас поднялся и, знаком дав понять, что пора выходить, шагнул к проему.

Свет, ударивший в глаза откуда-то слева, казался ослепительным и почти осязаемым, как струя воды.

За рваными краями открывшегося в скальном монолите отверстия приветливо зеленели кусты кедрового стланика. Принаряженные аборигены чинно и неторопливо двигались в направлении к этому отверстию и там, за каменным барьером, падали на колени, воздевая руки к пока еще невидимому небу.

Миновав каменные ворота, я увидел, что они поклонялись не солнцу, а своему тирану и повелителю — Великому Курну.

Зимагор, облокотившись, полулежал на квадратной каменной плите, устланной медвежьими шкурами, и снисходительно посматривал на людей, распластавшихся перед его каменным троном. Голова его была обнажена, жесткие, с редкой проседью кольца кудрей казались отлитыми из меди, черной змейкой извивался пробор бороды, зеленоватые глаза смотрели пронзительно и самодовольно.

На нем были надеты широкая куртка и брюки из легкого коричневого меха и уже знакомые мне медвежьи сапоги с отполированными когтями.

Умрун примостился у его ног и на приветственные возгласы отвечал частыми кивками своей иссохшей, как старая еловая шишка, головы.

С нами не было лишь того, стриженого, которого я видел в роскошном зале Зимагора. И вообще с тех пор я его не встречал, будто он и не существовал вовсе. Только Умрун поспевал всюду и везде, будто одновременно существовал в нескольких экземплярах.

Мне противно было смотреть на это унизительное зрелище, и я, не подходя к толпе, стоял у скалы, прислонившись к серому камню, наблюдал за происходящим.

Люди галдели, что-то выкрикивали, протягивая руки к каменному трону гиганта. Видны были их возбужденные лица, смуглая кожа которых отливала каким-то серым, землистым глянцем. Я насчитал около сорока человек. Женщины держались отдельно, какой-то жалкой стайкой. Их было совсем мало — человек шесть, старых и согбенных, с лицами, напоминавшими печеную картошку.

Среди них выделялась маленькая Кыйдик, как выделяется свежее, тугое яблоко среди увядших плодов. Какая судьба ждет ее здесь? Ведь и эти иссохшие старухи, что припали к земле подле нее, тоже когда-то были юны и полны сил. Куда ушла их жизнь? Во имя чего держит это племя в подземелье рыжий гигант?

Между тем Зимагор, не поднимаясь со своего широкого ложа, заговорил, и наступила почтительная тишина. Только голос гиганта то гудел, то рокотал, подобно грохоту бубна, и эхо повторяло за моей спиной в зеве пещеры его слова.

Из его довольно сумбурной речи можно было понять, что скоро он даст этим людям новую жизнь, что он победит всех земных и небесных кинров, и тогда мужчины могут взять у других племен много мамок, и вся земля, все звери, птицы и рыбы будут принадлежать только им одним.

Потом он махнул рукой, и люди, поднявшись с колен, отошли в сторону и расселись на земле, образовав широкий круг.

Тотчас несколько человек возвратились в пещеру, вынесли оттуда объемистый котел с дымящимся коричневатым мясом. Куски были почти сырые, с них стекала жирная кровянистая юшка, затекая за рукава халатов. Ели торопливо, надрезая ножами кусочки мяса почти у самых губ.

Перед Зимагором поставили огромную, похожую на таз глиняную миску жареной нерпичьей печени.

По мере того, как пустел один котел, из пещеры выносили новый. И люди молча, будто делали что-то важное и священное, опустошали его, благоговейно посматривая на своего повелителя.

Этот праздник у них так и назывался — день совместной еды. Позже я узнал, что только по праздникам горные люди могли видеть своего повелителя. Считалось, что в иное время он бьется с многочисленными врагами и скоро уже победит их всех.

Пиршество продолжалось, а я все стоял у зева пещеры, чувствуя голод и стыд за свое бессилие перед могуществом рыжего гиганта.

Увидев меня, Зимагор призывно махнул рукой.

— Садись ешь, — указал он на место рядом с собой.

Головы аборигенов с любопытством повернулись в нашу сторону. Это было чем-то из ряда вон выходящим — есть вместе с Великим Курном, ибо даже Умрун сидел у общего котла. Что мне оставалось делать? Я покорно взял кусок печени. Блюдо было на редкость вкусным. Чувствовалось, что в него положены какие-то приправы. Вероятно, Зимагор имел немалый запас продуктов, которые простым смертным употреблять не полагалось.

После печени подали ароматный мясной бульон и наконец что-то вроде брусничного компота.

Потом Зимагор подал какой-то знак не спускавшему с него глаз Умруну. Тот извлек из-под халата кожаный мешочек и подал его Лауласу. Старик, приняв мешочек, поклонился Зимагору. Развязав шнурок, он понюхал содержимое и направился к женщинам.

Первая из них, вероятно самая старшая, приняла мешок, поклоном головы поблагодарила Лауласа и, взяв из него щепоть чего-то, снова возвратила мешок старику. «Табак!» — догадался я, увидев, как женщина вынула из-за пазухи длинную курительную трубку.

Старик подходил не к каждому. Видимо, и здесь существовала какая-то определенная табель о рангах.

Над поляной поплыли синие дымки от трубок, которые мужчины и женщины передавали друг другу торжественно и бережно, будто великую драгоценность.

Лаулас передал кисет Умруну, и тот, набив свою трубку, с поклоном положил его перед Зимагором.

— Кури, — кивнул мне Зимагор. — Умрун, дай ему свою трубку!

— Не курю, — ответил я гиганту, с омерзением глядя на желтые длинные зубы старика, сжимавшие черный мундштук.

— И напрасно, — прохрипел Зимагор. — Табак веселит душу не меньше, чем водка. Мои люди в этом знают толк.

Несколько человек из тех, что были моложе других, поднялись из общего круга и, подойдя к нам, пали на колени, склонив головы до земли. Они что-то быстро и просительно говорили, то приподнимая головы, то вновь припадая к земле.

— Ладно, я подумаю, — лениво процедил сквозь зубы рыжий гигант и раздраженно махнул рукой.

Мужчины торопливо отползли от каменного трона.

— Что они говорили? — спросил я, несколько осмелев и убедившись, что Зимагор не делает никаких попыток чем-либо унизить или оскорбить меня.

— Они просят, чтобы я отдал им в мамки внучку Лауласа. Старые мамки стали дряхлы и больны. Кыйдик уже пригодна для мужчин. Они, конечно, правы. — И, взглянув на меня своими маленькими заплывшими глазками, оскалился в циничной улыбке: — Хочешь быть первым?

Кровь бросилась мне в лицо.

— Сволочь! — хрипло сказал я, с ненавистью глядя в огромное косматое лицо.

В тот же миг я слетел с медвежьих шкур и нелепо растянулся на песке.

Занятые курением люди не могли слышать нашего разговора, однако сразу заметили, что Великий Курн за что-то прогневался на меня, и потому сразу несколько мужчин бросились ко мне, и, почувствовав первые удары, я услышал отчаянный крик внучки Лауласа:

— Се-е-е-е-вгун!..

— Не трогать его! — рявкнул Зимагор, и мужчины шарахнулись в разные стороны.

Он смотрел на меня сверху, огромный и страшный, как циклоп, и сказал безо всякого раздражения:

— Что игумену дозволено, то братии зась.

Между тем молодые мужчины вновь подползли к каменному трону, очевидно для того, чтобы повторить свою просьбу о Кыйдик. Я с ужасом ждал ответа Зимагора, краем глаза поглядывая на девушку. Мне думалось, что она вот-вот расплачется и кинется к своему повелителю просить пощады. Однако девушка сидела в кругу женщин, не проявляя никакого беспокойства, и, казалось, с одобрением ждала приговора, который вот-вот слетит с уст рыжего гиганта.

Я с ненавистью глядел на согнутые спины просителей. Серые халаты из рыбьей кожи обтягивали их худые, костлявые спины, темные косы извивались между худыми лопатками.

— Надо, надо отдать! — поддержали просителей скрипучие голоса женщин.

И тогда поднялся Лаулас. Он шагнул к каменному трону и тоже пал на колени:

— Великий господин! — сказал он дрожащим голосом, протягивая худые скрюченные ладони. — Рано еще отдавать Кыйдик в мамки. Ей еще не исполнилось и трех рук. Не слушай просьбы этих людей. Горький дым помутил их головы и отнял разум. Посмотри вокруг — среди нас нет ни одного ребенка. Наш могучий род усыхает, как старое дерево. Кыйдик — наша последняя надежда. Надо еще подождать. От молодой икры не будет потомства — она годна только в пищу.

— Не слушай Лауласа, Великий Курн, — послышался дребезжащий голос какой-то старухи. — Он говорит неправду. Мы и в две руки лет распускали свои пояса, и потом были дети.

— Замолчи, старая нерпа! — взъярился Лаулас. — Ты забыла, что в то время мамки не были общими.

— Сам ты длинноязыкий Лаулас!

— А ты старая нерпа!

— Молчать! — рявкнул Зимагор.

Он схватил лежавший подле него кожаный мешок с табаком и бросил его в притихшую толпу людей. — Берите! На этот раз достаточно вам и этого. Молодую мамку получите потом, когда будет на то моя воля.

Опечаленные просители уныло отползли от каменного трона, в страхе склонились испуганные грозным окриком дряхлые мамки.

В воздух снова взвились сизые дымки от курительных трубок.

Только теперь, поняв, что опасность, нависшая над маленькой Кыйдик, миновала, я осмотрелся. Небольшая долина у подножия скал, похожая на чашу, поросла низкорослым стлаником, со всех сторон ее окаймляли невысокие, похожие на барьеры каменные торосы. Что-то знакомое показалось мне в горбатых изгибах этих террас, и в очертании скалы, в подножии которой зиял рваный проем входа в логово рыжего Курна. Это была та самая долина, расположенная на плато, куда я поднялся по узкому ущелью в тот роковой для меня день.