Морально нечестивый

Глава 20

Марчелло

15 лет

С последним ударом я бросаю нож на землю и беру тряпку, чтобы вытереть кровь. Я иду в ванную и смотрю на себя в зеркало.

Черт, на этот раз кровь повсюду. Даже мои светлые волосы теперь забрызганы красным. Я включаю кран и брызгаю водой на лицо.

Когда я возвращаюсь в комнату, отец уже там, осматривает мою работу.

На полу лежат четыре безжизненных тела. Это была одна из моих самых интенсивных пыток, поскольку они, похоже, не боялись подростка так, как боялись бы взрослого.

Я решил доказать, что они ошибаются.

Мне потребовалось два часа, чтобы сломать первого мужчину. Остальные быстро последовали за ним, что подтвердило мою теорию о том, что они будут более податливыми, если увидят, что случилось с их друзьями.

Отец низко наклонился и осмотрел смертельные удары, его брови нахмурились.

— Ты уверен, что все собрал? — он переходит к следующему трупу и делает то же самое.

— Да, сэр, — отвечаю я, обращаясь к нему по имени-отчеству.

— Это было быстро. — Он встает, выглядя задумчивым. — Должен сказать, парень, — он делает паузу, и я мысленно кривлюсь от того, как он использует слово «парень», — я впечатлен. — Он не выглядит таким. На самом деле, выражение его лица показывает, как дорого ему стоило признать это. В конце концов, я всегда разочаровываю.

Я не отвечаю. Даже его похвала больше не может повлиять на меня. Если уж на то пошло, то я становлюсь все холоднее.

— Думаю, наконец-то пришло время для следующего шага. — Отец сужает глаза, почти не желая того, что должно произойти.

Я просто киваю.

За последние годы я понял, что чем меньше я говорю, тем меньше открываю себя миру. Таким образом, никто не найдет во мне недостатков или слабостей.

Я просто есть.

Мое существование заключается в служении семье и выполнении грязной работы отца. Я смирился с тем, что не могу быть никем иным.

Я есть, но меня нет.

Даже понятие боли больше не может меня задеть. Физическая боль - это всего лишь физическая боль, и как таковая она эфемерна. Я могу закрыть глаза и отрешиться от нее.

Эмоциональная боль... Она не проходит. Поэтому я делаю единственное, что могу. Я перестаю чувствовать.

— Я попрошу кого-нибудь убрать это. — Он указывает на мертвые тела, прежде чем добавить. — Посмотрим, как ты справишься с должностью, которую я задумал. — Он поворачивается к выходу.

Я бодро киваю ему и следую за ним.

— Есть причина, по которой люди не связываются с нами. — Продолжает отец, ведя меня в ту часть подвала, где я до сих пор не был.

— Не то чтобы они не хотели, но не осмеливались. — Он ухмыляется, в его взгляде отражается гордость.

Он открывает дверь, и внутри я вижу человека, привязанного к стулу.

Комната намного меньше, чем все остальные, но я никогда раньше не видел столько орудий пыток в одном месте.

— В нашей семье есть традиция. Младших сыновей обучают служить своему дону, что я и делал с тобой до сих пор. Каждое испытание, которое я тебе устраивал, было для этого. — Он приглашает меня пройти в центр комнаты.

— Ты доказал, что превзошел все мои ожидания, — размышляет отец, и это первый раз, когда он не хмурится на меня. — Но теперь ты должен пройти свое самое большое испытание.

— Да, сэр, — подтверждаю я. Что может быть хуже того, через что я прошел до сих пор? Мне почти хочется смеяться от этой мысли.

Да, отец сделал кое-что хорошее, и это стирает то немногое человеческое, что у меня осталось.

— Видишь ли, — начинает он, осматривая орудия пыток, — всегда есть один выдающийся студент, который получает возможность сделать это. — Неожиданно отец чему-то радуется.

— Когда кто-то обижает семью, мы должны воздать ему по заслугам. Но наше возмездие немного другое.

Он берет длинный нож, проверяет его остроту, проводя им по указательному пальцу.

— Мы бьем туда, где больнее всего, и даем им понять, почему и кто это сделал.

Отец подходит к заключенному и кончиком ножа снимает с него кляп.

— Ромеро Сантос. Хочешь рассказать моему сыну о своем преступлении? У тебя есть шанс исповедаться в своих грехах. — Губы отца растягиваются в сатанической улыбке.

Я перевожу взгляд на заключенного и рассматриваю его: он глубоко дышит, пот струится по его лицу.

— Я не знал, клянусь. Я думал, ей восемнадцать. — В его голосе звучит мольба, а его глаза перескакивают с меня на отца, прежде чем остановиться на мне. Умоляющим тоном он обращается ко мне.

— Пожалуйста, пожалуйста! У меня есть семья.

— Вот именно! — вмешивается отец, хлопая мужчину по голове. — И твоя семья узнает, что ты сделал. Это должно показать людям, что бывает, когда ты связываешься с кем-то из нашей семьи.

— Что случилось? — наконец произнес я, адресуя вопрос отцу.

— Ничего, клянусь. Она сама этого хотела! — глаза выпучены, плечи опущены, мужчина изо всех сил пытается признаться в своей невиновности.

Раздраженный этой вспышкой, отец вставляет нож, острием внутрь, в рот Ромеро.

— Теперь он замолчал. — Он качает головой в отчаянии. —Этот человек, которому, кстати, двадцать восемь лет, соблазнил и оплодотворил дочь одного из наших солдат.

Я наклоняю голову, принимая информацию.

И что?

Я не озвучиваю этот вопрос, так как отец продолжает.

— Ей двенадцать лет.

Мое выражение лица сразу же меняется, глаза потухают.

— Изнасилование? — Я поворачиваюсь к отцу.

— Это имеет значение? — спрашивает он, пожимая плечами. Конечно, для отца это не имеет значения. Для него изнасилование - не такое уж страшное преступление. Я же не слышу, как его новая жена постоянно кричит в доме.

Нет, речь идет о гордости. Ромеро посмел прикоснуться к дочери семьи, и он должен за это заплатить. Забавно, но если бы отец сделал то же самое, а я знаю, что он делал это и раньше, то это осталось бы незамеченным.

Я еще раз пересматриваю свои черты лица, сосредоточившись на насильнике передо мной.

Двенадцать. Ей двенадцать. Это даже младше, чем мне было, когда... Я останавливаю эту мысль. Мне всегда становится плохо при мысли об этой встрече или любой из последующих.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашиваю я.

— Донеси сообщение. Персонализируй его. Сделай это наказанием и предупреждением одновременно.

Я киваю.

Отец смотрит на меня секунду, прежде чем повернуться, чтобы уйти.

— У тебя есть два часа.

Понятно. Это тоже испытание.

Как только я остаюсь с Ромеро, он бормочет, умоляя меня спасти его. Я даже не слушаю его крики о помощи, изучая имеющиеся в моем распоряжении инструменты.

Изнасилование.

Он насильник.

В уголках моих глаз появляется небольшая улыбка, впервые предвкушая это.

Я откладываю в сторону несколько инструментов. Повернувшись, я вынимаю нож из его рта. Я оглядываю его форму, в голове рождаются новые идеи.

Придать ему индивидуальность.

Возможно, у меня есть именно то, что нужно.

Я засовываю кляп обратно в рот, не желая слышать его крик.

Я с тренированной легкостью берусь за рукоятку ножа, занося его под углом. Держась за кончик его носа, я разрезаю кожу и хрящи. Не обращая внимания на дрожь его тела, я пилю материал, разрезая его как можно эффективнее.

Единственная оставшаяся кожа прикреплена к носовым костям. Она понадобится мне чуть позже.

Секунду я смотрю на него, кровь течет по его лицу, нос - широко открытое отверстие, окруженное красным. Если бы Влад был здесь, он бы с удовольствием осмотрел внутренности его обонятельной системы. Мгновенно меня осеняет мысль - как хорошо он теперь пахнет? Все время, проведенное с Владом, испортило меня. Теперь я думаю, как он.

Я выбрасываю кусок плоти и вытаскиваю кляп. Ромеро тут же всхлипывает, его глаза прикованы к носу на полу.

— Ты действительно не знал? — спрашиваю я его.

— Нет... нет, клянусь. — Он качает головой, слезы падают по его лицу. Дурак, наверное, будет щипать, когда они попадут на рану. Не мое дело.

— Правда? — спрашиваю я, продолжая осматривать его тело.

Отец хочет чего-то изобретательного. Мои мысли возвращаются к иголкам и ниткам, которые я видел среди других инструментов.

Мои глаза искрятся скрытым весельем. У меня есть как раз то, что нужно. Нож опускается к его промежности. Ромеро становится заметно более напуганным.

В моих глазах вспыхивает веселье. У меня есть как раз то, что нужно. Нож опускается к его промежности. Ромеро становится заметно более напуганным.

— Я знал, ясно? Я знал. Она сказала мне, — проболтался он.

—Хм. Это так? — я поднимаю глаза, чтобы он видел, что ничто не может меня поколебать.

Я такой, какой есть. И поэтому у него нет шансов.

— Да... Я убедил ее... Пожалуйста, отпусти меня. Я женюсь на ней, хорошо?

— Но Ромеро, — начинаю я, мой голос — воплощение фальши, — Ей двенадцать лет, — говорю я высоким голосом, как бы подчеркивая свою позицию.

Он бледнеет, понимая, что выхода нет.

Я подношу нож к его промежности и разрезаю материал, пока не дохожу до его мокрого вялого члена. Он обмочился.

Я смотрю на Ромеро, вопросительно подняв брови. Он все еще дрожит. Подождав еще две минуты, чтобы убедиться, что он не обоссыт меня, я приставляю нож к корню его члена и вгрызаюсь в него. Это чистый разрез, его крики - музыка для моих ушей. Один легкий взмах, и его член падает вниз, отделяясь от лобка. Двумя пальцами я беру его и бросаю на пол.

Теперь о его яйцах....

Весь его лобок в беспорядке, кровь быстро стекает вниз и смешивается с мочой из его разорванной уретры. Я быстро преодолеваю свое отвращение, так как отрезаю его яйца, убеждаясь, что я также отделяю их через разрез посередине. И чтобы ему было больнее, я делаю это перед тем, как отрезать их от его тела.

Он кричал и выл до тех пор, пока у него не заболело горло.

Не буду лгать, это было моим намерением с самого начала. Я знаю, что отец внимательно следит за мной.

Когда все гениталии отделены от его тела, я вдруг испугался, что он истечет кровью.

Нет, так не пойдет.

Я делаю шаг назад и обдумываю свои варианты. Взвесив все, я киваю себе и возвращаюсь к инструментам. Я беру швейный набор и возвращаюсь к Ромеро.

Я вынимаю из него кляп и засовываю его ему между ног, чтобы он не умер у меня раньше времени. Затем я начинаю кропотливо пришивать его член к носу. Борозды, которые остались от его носа, скользкие, поэтому я использую нож поменьше, чтобы отделить немного кожи от кости. Затем я держу орган и продеваю иглу через кожу. Не так-то просто накладывать швы, когда из его члена все еще течет кровь, но я справляюсь.

Ромеро перестает двигаться.

Нахмурившись, я проверяю пульс, и он все еще жив. Должно быть, он потерял сознание от боли.

Я пожимаю плечами и продолжаю сосредоточиваться на своей задаче. Когда последний стежок сделан, я отступаю назад, чтобы осмотреть свою работу.

Несмотря на то, что член вместо носа, безусловно, свидетельствует о его преступлениях, этого все равно недостаточно. Мой взгляд перемещается мимо брошенных яиц, и у меня появляется идея.

Поскольку они уже разделены, с ними легче работать, и я прикрепляю каждый шарик к уху. Они висят низко, как серьги, их вес тянет ухо.